Электрическое бессмертие
Шрифт:
Игорь раскинул сеть и приступил к ожиданию. Жаль, что Ребрик не состоял членом в обществах охотников-рыболовов, нумизматов и любителей бабочек. Их тоже следовало бы припахать.
***
Советский Союз, 1926 год
– Товарищ Сталин! Рерихи передали Луначарскому послание тибетских махатм и намерены встретиться с Дзержинским.
Ягода замер в ожидании реакции на доклад. Уже два года он не скрывает особенных отношений с генсеком, напрямую рапортуя о важных сведениях, попадающих в ОГПУ. Точно также Дзержинский просвещает Троцкого, до сих пор не
Сталин поднялся из-за стола и нервно прошёлся вдоль окна.
– В экспедиции Рерихов есть люди ОГПУ?
– Конечно, товарищ Сталин. Яков Блюмкин.
Генсек закурил.
– Тот самый, что от левых эсеров убрал Мирбаха? Странный выбор. Троцкист?
– Так точно. Решение Дзержинского.
Об официальных рапортах касательно похождений Рерихов в Индии и Тибете можно не спрашивать. Там – формальные пустышки. Всё существенное попало на стол только Железному Феликсу. И более нельзя терпеть.
– Что эти колдуны и шарлатаны написали Луначарскому?
– Общие слова. Почитают махатму Ленина, не видят особых противоречий между буддизмом и коммунизмом, надеются на объединение духовных людей на планете под знаменем мира и добра.
Ягода пожал плечами, выказывая скепсис.
– По последнему пункту мы не договоримся никогда. Над миром будет только одно знамя – красное.
– Троцкисты могут условиться с ними как с временными союзниками, товарищ Сталин.
– От них можно всего ожидать, Генрих. Как ты думаешь, все эти фокусы-покусы, йогистские штучки что-нибудь стоят?
– Как и любая религия, они – опиум для народа.
Сталин вернулся за стол, потянулся к телефону, но убрал руку.
– Они умеют быть убедительными, чтобы увлечь трудящихся Востока. Есть мнение, что лучше не рисковать. Как здоровье товарища Дзержинского? Он, кажется, на сердце жаловался?
Ягода моментально понял намёк.
– Попрошу помощи у доктора Розанова. Однако есть сложность. После смерти Фрунзе троцкисты боятся идти к Владимиру Николаевичу под нож.
Генсек жёстко глянул на чекиста.
– Это твоя обязанность, товарищ Ягода, чтобы медицинскую помощь Феликсу Эдмундовичу оказал наш лучший врач, - он подчеркнул слово «наш». – Не во всяком лечении нужна операция.
– Так точно, товарищ Сталин!
20 июля Дзержинский выступал на пленуме ЦК. Не смотря на обилие пилюль, прописанных кремлёвскими медиками, он почувствовал себя преотвратно. Словно подозревая, что отпущенное ему время исчезает, глава советской госбезопасности палил изо всех пушек. Он разнёс Каменева и Зиновьева, приведя такие аргументы, что после заседания их впору арестовать, обрушился на Пятакова, верного сталинца, обвинив его в вопиющей некомпетентности. С каждым выстрелом Железный Феликс вышибал почву из-под ног сталинской команды, вколачивал гвозди в их гроб… И ощущал нарастающее ухудшение самочувствия.
Сердце принялось биться как у загнанного зайца. На лбу выступила испарина. Он начал задыхаться. Наконец, левую сторону груди разорвало на кусочки невыносимой болью.
К счастью, поблизости находился Владимир Николаевич Розанов, вовремя оказавший медицинскую помощь.
На утреннем заседании ЦК генеральный секретарь предложил почтить память верного ленинца минутой молчания. Разумеется, опрометчивые высказывания Феликса Эдмундовича были отнесены на несдержанность от болезненного состояния и не приняты во внимание. На высшую должность в госбезопасности Сталин рекомендовал лояльного Менжинского. Никто не посмел возразить.
Не отличающийся крепким здоровьем Луначарский, тоже пациент Розанова, отказался от встреч с Рерихами; вскоре они покинули СССР. С начала тридцатых великий художник перестал именовать Ленина махатмой и навещать Советский Союз. К тридцать девятому году под стражу угодили все до последнего члены кружков «Живой этики» и агни-йоги. Ягоду, слишком осведомлённого в истории восхождения Сталина, арестовали в тридцать седьмом, чуть позже расстреляли. Менжинский успел умереть чуть ранее, по слухам – не без помощи врачей.
***
Республика Польша, 1945 год
В шестьдесят семь лет трудно начинать жизнь заново. А что делать? Целая страна начинает.
Конрад Наркевич-Иодко, поскальзываясь на льду и хрустя осколками битого стекла, осторожно приблизился к двери медицинского кабинета на улице Скалечной, в котором с перерывами трудился с 1920 года. Почти четверть века!
На первый взгляд всё в порядке, дверь не тронута, не разбиты стёкла, оклеенные белой бумагой. Даже вывеска Centrum Medyczne с красным крестом осталась на месте, чуть перекосившаяся, но целая.
Конрад отпёр замок и отступил на шаг. Трость в вытянутой руке повернула ручку. Дверь от толчка открыла тёмный зев амбулатории.
Старик перевёл дух. Сколько поляков погибло в пламени взрыва… Матка Боска, заступница, не позволила германским злодиям минировать дом, отвела глаза их бесстыжие.
Внутри полумрак, пыль, иней. Зато в целости приборы. Электричества нет, как и во всём квартале. Но это дело времени! Говорят, что русские скоро уйдут, город займёт Войско Польское. Впрочем, разве можно верить русским на слово, особенно когда они обещают свободу полякам? Увидим со временем, это освобождение или новая оккупация.
Старый врач тяжело вздохнул, выпустив клуб пара, и принялся отдирать бумагу с окон. Быстро посветлело. Зимнее утреннее солнце просочилось через давно не мытые стёкла. Не хотелось думать, что отапливать нечем, и неизвестно, сколько ждать пациентов. А тем более – когда они разживутся деньгами рассчитаться за медицинские услуги. Конрад не предполагал, что первые больные, а с ними тепло, электричество и гонорары появятся уже через полчаса.
Сначала раздался гул, к которому прибавился неприятный металлический лязг, будто сотня подкованных лошадиных копыт стучит по брусчатке. Старик тревожно приник к окну.