Электрическое бессмертие
Шрифт:
Грянул марш.
– Алекс, мон ами, кто автор этой мелодии?
– Штраус. Нет, скорее – Вагнер… Полюбопытствуем после, дорогая.
А музыка всё нарастала, ширилась, заполняя зал Дворянского собрания и отдаваясь в его коридорах. В ней и проникновенность Штрауса, и энергия вагнеровских валькирий, и тысяча других оттенков, которые не передать словом и даже нотными знаками. Любое произведение звучит по-особенному, если оркестром руководит автор.
Зал аплодировал, но вяло. Скорее из вежливости. Высочайшая чета с недоумением оглядела сидящих рядом.
– Чудак из Узды, - донёсся приглушённый шёпоток. – Тот, который воображает себя великим профессором, а сам – обычный деревенский помещик. Знаем таких…
Дирижёр обернулся и поклонился. Принц был приятно удивлён – на сцене стоял и собирал жидкие аплодисменты его давнишний протеже, Яков Оттонович Наркевич-Иодко. В разговорах они не раз и не два упоминали о музицировании, но Его Высочество представить себе не мог, что подопечный и на этой стезе достиг искусства необычайного.
Потом он играл соло на фортепиано, и неблагосклонно настроенная публика не смогла отказать в признании. А после первого отделения концерта приблизился к принцу, плотно опекаемому губернским бомондом.
– Яков Оттонович! Удивил так удивил. Что ж вы скрывали свои таланты? С вашей подачи, быть может, я бы не только Институт экспериментальной медицины учредил, но и музыкальную академию.
– Благодарю. Но уж помилуйте, на медицинскую и метеорологическую науку сил не достаёт. Так что увольте: академия чур без меня. Музицирую на досуге и для души.
Принц освободился от губернатора, предводителя дворянства и военных, поручив бремя общения с ними словоохотливой супруге, а сам увлёк Наркевича-Иодко вглубь коридора.
– Наслышан о волнениях неблагодарного крестьянства. Крайне прискорбно. В наш просвещённый двадцатый век отвратительное якобинство не уместно.
Помещик, переживший бунт всего как месяц тому назад, печально взмахнул рукой.
– Поверьте, Александр Петрович, даже помыслить не мог, что дойдёт до погромов и душегубства. Богом клянусь, простил бы все недоимки…
– Бросьте, Яков Оттонович. Не в их долгах дело. Главное ныне – крепость порядков и твёрдость власти. Бесчинства остались в прошлом. Больше никаких революций и карбонариев, обещаю вам. Совести у черни нет ни на грош! Наслышан про бесплатное лечение, раздачу кумыса. Воистину тёмен народ наш.
– Ваша правда, Александр Петрович. Не только сельские обыватели – помещики соседские не ценят. Они почти задарма получают облегчение, для которого иные за многие сотни рублей едут на воды и к европейским врачам.
Принц не стал упоминать об слышанных за спиной пересудах завистливых губернских дворян. Нет пророка в своём Отечестве, пусть даже правители Отечества к пророку благоволят.
– Ваше как здоровье? И любезной Евгении Максимилиановны?
– Благодарение Богу, не жалуемся. В Гаграх летом были, на водах. Вам бы самому отдохнуть, Яков Оттонович.
На этой ноте они и закончили. Его Императорское Высочество зацепил за локоть руку жены и увлёк её в зал, к началу второго отделения. Врач-музыкант проследовал за кулисы.
После антракта он играл свои произведения на фортепиано и сочинения европейцев. Музыка увлекла и отвлекла одновременно, мысли смешивались с аккордами. Поэтому рояль сегодня звучал особенно грустно.
Принц Ольденбургский – замечательной души человек, однако и он не верит в электрографию до конца. Минеральные воды, Гагры… А нездоровая печень его половины выплеснула желтизну на лицо, не скрываемую никакой пудрой. Отчего не обратиться по старой памяти? Все дела забросил бы, пригласил Евгению Максимилиановну в Над-Нёман, укрепил бы ей печень электротерапией. Нет, снова курорты, петербургские и европейские светила. Уездный доктор для них не многим выше сельского коновала, пусть и с парижским дипломом.
Люди не готовы, чтобы их спасали. Похоже, не нуждаются в жизни долгой и непраздной, как у плотника Михася.
Сыновья… Конрад, любимец панночек, его даже женитьба не образумила. Получил врачебный диплом и не слишком им дорожит: отцовское имение всенепременно накормит. Адам электричеством никогда не интересовался. Вот – образец провинциального землевладельца, по которому судят об остальных. А Генрик? Он ещё мал, шустрый пострелёнок.
Предстоит поездка по Европе. Описание электрической терапии спрятано в стене и помечено знаком золотой утки. Быть может, в иные времена кто-то из потомков извлечёт кофр с бумагами и получит от него пользу. Не пропадать же главному наследию наднёманских Наркевичей-Иодко.
[1] Речь идёт о событиях в ходе президентских выборов в РБ, когда некоторые кандидаты, чувствуя проигрыш, вывели сторонников на митинг, окончившийся попыткой штурма Дома Правительства.
Глава 18
Глава восемнадцатая
Российская Федерация, 2013 год
Минула полночь, когда «Тойота» Игоря подкатила к дагестанской «Приоре». Открылась водительская дверь, кавказец вышел навстречу.
– Менты уехали? Всё спокойно, да?
– Абсолютно, Рустам. Полиция зафиксировала ложный вызов, девки укатили.
– Ах, какие персики…
– Не смешивай мужское дело и тёлок. Закончим – проставлю. Я сказал.
– Хорошо, брат.
Игорь посмотрел на едва различимый за тонированным стеклом человеческий силуэт на заднем сиденье в свете фар «Круизёра».
– Жив?
– Канечна! Пока – жив.
Положа руку на сердце, что-то претило привлекать парней из Махачкалы к предстоящему действу. Кавказцы убьют славянина с подачи русского? Игорь упрямо дёрнул головой. За плечами столько всего уже, а всплывают какие-то глупые рефлексии интеллигентного инженера из хорошей семьи, заставляют пускать сопли. Какой славянин, к едреней фене? Гена – мутант, нелюдь неземная! По сравнению с таким кавказцы, эскимосы… да хоть утконосы – ближайшая родня.
Две машины углубились в лес, приближаясь к полянке, облюбованной поклонниками пикников на природе. Дагестанцы выдернули пленника из багажника. Игорь обратил внимание, что белая штанина на правом бедре пропитана кровью, выше раны наложен грубый жгут. Горячие парни понимают толк в пулевых дырках, озаботились, чтобы клиент раньше времени не ускользнул в реинкарнацию.
– Рустам, давай его туда. Закрепи хорошенько. И намордник сними.
– Карашо! Пусть орёт, собака. Километров на пять здесь не души.