Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
Еще два-три дня в среде торчков Сан-Франциско анализировались крах уинтерлендской фантазии Проказников и странная ночь в гараже. То один, то другой помаленьку начинал бить себя в грудь… Ах, неужели мы поддались Страху и Сомнениям, что не пристало серьезным торчкам, неужели из-за нас прекрасный парень не сделал свою вещь… Но ведь многие говорили, что Кизи намерен нас одурманить и заприкалывать или выкрутиться за счет нас, а именно так оно и было. А потом общинный разум, не желая выступать против приколов, остановился на предположении о ренегатстве. Кизи всю дорогу отказывался от своих убеждений, чтобы отвертеться от тюрьмы. Вдобавок это проливает свет еще кое на что, а именно – на причиняющую сплошное беспокойство… скоростную вещь, которой вечно занимались Проказники, ох уж эта их пародийная игра в 400 лошадиных сил, эта игра в развевающиеся американские флаги, игра в дневное свечение, игра в крики «ура!», страшная неоновая игра, ох уж эта их игра
Перед возвращением «Общества Каллиопы» Проказники выволокли из гаража весь свой хлам, свалили его в кучу на соседнем пустыре, а потом направились в «Размах» – ветхое поместье Бэббса в Санта-Крусе. Хлам Проказников валялся на пустыре, громадная нелепая мусорная куча из обрывков костюмов и масок, кусочков дерева, покрытых светящейся краской, и причудливых вывесок, намалеванных светящейся краской на рулонах толстого пергамента, – все это валялось там и маниакально корчилось целыми днями, а ночью… ночью куча светилась… Пятно позора на гербе Харриет-стрит. Соседи, большинство коих составляли трудолюбивые японцы, люди бедные, но не лишенные чувства собственного достоинства, направили в муниципалитет делегацию с требованием навести в квартале чистоту. На взгляд городских властей, эта акция явилась примером особой гордости жителей за свой район, которая должна способствовать возрождению города, ведь если славный бюргерский дух укореняется даже в скромном квартале злачных мест… Короче, мэр объявил о своей величайшей готовности оказать содействие, и все это вылилось в истинное торжество, на которое вместе с мусорщиками понаехали представители муниципальных властей и телевизионщики. И, объединив усилия, чиновники вместе со славными жителями Харриет-стрит взялись за торжественное разрушение причудливой мусорной кучи одному Богу известно, сколько поколений полоумных пьяных выродков понадобилось, чтобы превратить жалкую заброшенную улочку в гниющие джунгли. Краска дневного свечения шипела и отфыркивалась до конца…
«Общество Каллиопы» устроило в гараже Кислотный Тест, слух об этом дошел до Кэсседи, колесившего по Сан-Франциско на своей очередной машине, и в тот вечер он заявился в гараж. Он вошел со стороны Харриет-стрит, где над входом, согласно тогдашним причудам, уже висел знак «Харриет-стрит, 69», он вошел, в бешеном темпе подергиваясь и дрыгая ногами под невидимого Джо Кьюбу… Он плавал под винтом – тридцать или сорок тамошних торчков сумели определить это по тому, с какой скоростью бегали его глаза: тик-так-токток-ток-так-ток-так-ток-тик-тик-тик-тик-тик-тик-так-токтак-токтиик-тик-тик-тик-тик-тик-ток-так-ток-ток-так, а может, он был попросту ошарашен подобным Кислотным Тестом. Горел лишь очень слабый свет, да поблескивали весьма аморфные световые проекции, никакого шума, только ласкающая слух мелодия на проигрывателе… что за чертовщина… ситар? ситар? ситар?… В гараже выскребли всю грязь, он был чист и непорочен, там появились тщательно подобранные обои из набивных индийских покрывал, изящных и замысловатых, выкрашенных натуральной и долговечной растительной краской, В воздухе висели кусочки хрусталя, лучик за лучиком впитывавшие свет, как… драгоценные камни… А все серьезные торчки в полнейшем молчании сидели, привалясь спиной к стене, или лежали, растянувшись на полу, и каждый наслаждался своей собственной внутренней вещью – вместилища Будды, Всеединого желанного гостя, а Будда в любой момент мог войти и почувствовать себя как дома, хоть сегодня, хоть в 485 году до нашей эры, ему же все едино, этому…
…маленькому толстозадому недоумку… Кэсседи с трудом верит своим глазам… Он тараторит со скоростью тысяча слов в минуту, но никто и ухом не ведет. Все лишь таращат на него свои огромные аметистовые глазищи, полные снисходительности и сострадания, а он в это время бешено вращает своими глазами, покачивает и подергивает плечами…
– Эй! Неужто вам не хочется что-нибудь сделать!.. Только начните, вы же понимаете… бросьте ерундой заниматься…
Они лишь смотрят на него, эти умиротворенные дети сверкающих лиловыми бликами драгоценных камней, и улыбаются, точно компания прикольных монахинь, исполненных покоя, снисходительности и сострадания… и тогда он поворачивается, покачивая головой и плечами, и, дрыгая ногами и размахивая руками, направляется обратно на Харриет-стрит.
О Боже, еще один нежный бутончик в вихрях и сомнениях мучительных открытий! Глаза этой девчушки раскрыты, как цветы пурпурного вьюнка, влажные губки блестят, она улыбается, как впавшая в транс монашка, даже зубки уже начинают шипеть… ну, держитесь!
– Я… я… я… я… начинаю понимать, в чем дело! Мы все… здесь… верно? Мы все здесь! Мы… зде-е-е-е-е-есь! – и пытается взмахом руки охватить весь воображаемый первозданный космос… который на самом деле представляет собой всего лишь здание, известное под названием «Сарай», в Скоттс-Вэлли, в десяти милях от Санта-Круса. «Сарай» – первый в Скоттс-Вэлли психоделический бар, это и вправду огромный сарай, некогда превращенный в театр и вот теперь – в психоделический бар, которым заправляет Леон Табури. Бар этот в Скоттс-Вэлли первый, и, судя по брюзжанию раздающемуся в ближайшей церкви, в полицейском участке и на страницах местной газеты, он же и последний, ну да не беда! Для девчушки это ее первое мимолетное впечатление от сущего рая, поскольку она тащится под ЛСД, проглотив первую в жизни капсулу…
– Я… начинаю понимать, в чем дело! Мы все зде-ее-е-е-есь и можем делать все, что захотим!..
…все это она выкладывает Дорис Копуше и Чуме. Дорис, всегда готовая прийти на помощь, пытается ее успокоить:
– Совершенно верно. Мы все здесь, все в полном порядке, а ты славная девочка.
Девчушка опускается на складной стул рядом со стулом Дорис и искоса смотрит на нее.
– Мне бы не стоило тебе доверять…
– Стадия паранойи, – сообщает Дорис Чуме. Чудесная старая песня…
– …ведь я слегка одурела.
– Знаю, – говорит Дорис. Старая, старая песня вот и в вашей округе порхают любовь и неземное блаженство, в Скоттс-Вэлли…
Человек восемьдесят местных торчков, знатоков, любителей джаза и так далее сидят и слушают джазовое трио под названием «Новые измерения» – Дэйв Молинари, Эндрю Шушков и приземистый парнишка на контрабасе. На голове у парнишки щегольская шляпа, которую он надевает перед выходом на сцену, фирменный знак, вы же понимаете, – а на носу громадные кубинские солнцезащитные очки, хотя в помещении, как и положено в ночном клубе, темно, если не считать нескольких световых проекций для создания… гм-гм… психоделической атмосферы… при этом он поглаживает, крутит и дергает свой контрабас, точно в лучшие годы Слэма Стюарта. Новые измерения – как хотите, но это просто смешно. Кен Кизи и Веселые Проказники не в силах сдержать улыбку. Кизи и Проказники собрались у стены «Сарая» и в ожидании своего выхода готовят инструменты – электрогитары и бас-гитары, Гретхенин орган «Хаммонд», Уокеровы барабаны, а также чертовски хитроумное сверкающее нагромождение проводов, индикаторов, усилителей, динамиков, наушников, микрофонов – опробование, опробование… «Новые измерения»… Ага. Это трио – попросту атавизм, возврат в конец сороковых и начало пятидесятых, когда джаз был вроде как самой совершенной формой, потрясной и задушевной. Молинари – а может, Шушков? берется за чудовищный риф – о Господи, помните? на пианино, с головой окунаясь в бездонную нутряную пучину душевной вещички. Ах, какие сладостные воспоминания… Скоттс-Вэлли браво шагает в послевоенную Америку с понятием…
Проказники расставили по всему сараю свои колонки, и Бэббс пытается опробовать микрофоны, следя за тем, как скачут стрелки индикаторов… На лице у Бэббса светящаяся в темноте маска призрака, кроме того, на нем индейская рубаха и брюки в разноцветную полоску, он дует в микрофон, потом негромко хмыкает и смотрит на стрелки, после чего негромко вскрикивает, негромко напевает и остается доволен, поэтому он пробует негромко взвыть, чем остается доволен еще в большей степени, и вскорости он уже горланит дурным голосом одновременно с «Новыми измерениями», врываясь в их музыку, точно залетевший в эфир одурманенный призрак. Кизи сидит на складном стуле у Пульта Управления и проверяет наушники. В руках у Кэсседи старая крыстара, уже выкрашенная во множество цветов и полностью лишенная струн. Дорис Копуша разыгрывает из себя добродушную тетушку, сидя рядом с очумевшей девчушкой, которая начинает понимать, в чем дело…
«Новые измерения» заканчивают отделение – разумеется, злые как черти. Что за… твердолобый кретин орал тут как недорезанный, черт подери… Все трое во главе с приземистым парнишкой в шляпе и темных очках топают по направлению к тем, кто вызывает наибольшие подозрения, – к Проказникам. Парнишка подходит к Бэббсу и говорит:
– Я, значит, вот чего… кто это сделал…
– Что именно? – говорит Бэббс.
– Что значит «что», старина! Сам знаешь что! Ну, этот, как его…
– Разве кто-нибудь что-то сделал?
– Значит, этот… ну, в конце! Тебе же лучше знать! Ну, как его… скрежет!
– А, так ты имеешь в виду тот странный шум! По-моему, это обратная связь.
– Как же! Обратная связь!
– Да! Да! Именно! Именно! Именно! – Ну чем не светская беседа… парнишке она особенно не удается. Он в бешенстве. Он пытается подобрать слова, чтобы выразить свое возмущение.
– В другой раз такие подъёбки тебе даром не пройдут… так делают только… ПРАВИЛЬНЫЕ!