Елена
Шрифт:
— Что же мне-то делать, братец?
— Вы друг г-на Густава, все его дела вам известны; прочтите это письмо; может, и дадите какой ответ — а мне уж невмоготу с этим надоедалой!
— Да это от Нишетты! — сказал Эдмон, взяв письмо и взглянув на адрес. — Что бы она могла писать к нему? Вероятно, рассказывает о своем свидании с Еленою: во всяком случае, я могу прочесть… Я, братец, дам ответ.
Эдмон распечатал письмо и принялся читать.
Дочитав его до конца, де Пере взглянул в зеркало: он был бледен как полотно.
— Что же сказать
— Скажи, что г-н Домон сам будет.
Эдмон провел рукой по лицу: лоб его был покрыт холодным потом, две слезы выкатились из глаз.
В этих слезах выразилось все его нравственное существование.
— Бедная мать! — были его первые слова.
Эдмон положил письмо в карман; незачем было его перечитывать: оно наизусть было ему известно.
Он взял шляпу и, как помешанный, без мысли, без цели вышел из дому.
Пройдя несколько времени, он осмотрелся и увидел себя на бульваре; веселая толпа беспечно проходила мимо него, ему стало тяжело и неловко, и он тотчас же отправился на улицу Годо.
Нишетта была поражена его бледностью.
— Вы писали к Густаву? — сказал он, протягивая ей горячую руку.
В голосе его было столько уныния, что Нишеттою сразу овладело предчувствие чего-то дурного.
— Да… — отвечала она нерешительно.
— Его не было дома, моя добренькая Нишетта, и я первый прочел ваше письмо.
Страшный крик вырвался из груди гризетки.
— Боже! Что я сделала! — сказала она, бросившись на колени и закрывая руками лицо.
— Вы сделали то, что должны были сделать. Вы ангел, Нишетта; в вашем письме выразилась вся ваша прекрасная душа. Ведь я бы узнал же истину, рано или поздно. Нечего и говорить об этом. Я пришел поблагодарить вас за ваше истинно дружеское расположение, и еще прошу вас: не говорите ни слова моей матери. Она не вынесет этого и умрет.
При одной этой мысли в глазах Эдмона выступили слезы.
— А как я был счастлив!.. — тихо продолжал он. — Вы Елену видели? — вдруг обратился он к Нишетте.
— Видела, — отвечала Нишетта, прикладывая платок к влажным глазам.
— Это она и открыла вам?
— Да, она.
— Не заметили вы: была она при этом взволнована?
— О! Она едва могла говорить.
— Бедное дитя! Она могла бы любить меня!
— Она уже вас любит, Эдмон. Полно! Может быть, наши опасения напрасны.
Эдмон грустно улыбнулся. Сознание смертного приговора выразилось в этой улыбке.
— Спасибо, Нишетта… друг мой, спасибо.
В это время вошел Густав, не знавший ничего происходившего.
— Ты получил адресованное ко мне письмо? — сказал он, обращаясь к Эдмону.
— Да, — отвечал Эдмон, передавая Густаву письмо, — прости меня, я его прочитал; оно должно огорчить тебя, друг мой.
Пробежав письмо, Густав изменился в лице, поднял глаза к небу и мог только выговорить:
— Так было угодно Богу!
— Да, так было угодно Богу, — повторил Эдмон, — но вы, друзья мои, за что вы будете за меня страдать? Вы до сих пор были счастливы, довольны, здоровы… За что я буду надоедать вам?..
— Эдмон, как тебе не стыдно! — сказал Густав.
— Не говорите этого, Эдмон, — повторила Нишетта.
Эдмон положил руки на головы Домона и Нишетты и, крепко поцеловав их, вымолвил задыхающимся от слез голосом:
— О! Как я несчастен, друзья мои!
И ослабев от избытка горестных ощущений, он упал на стул и залился горькими слезами.
XV
Густав и Нишетта молча пожали руку Эдмона; они оба поняли, что утешения и сетования были бесполезны.
— Полно! Довольно ребячиться, — сказал Эдмон, неожиданно вставая и намереваясь уйти.
— Куда ты? — спросил Густав.
— Повидаться с матерью, — отвечал Эдмон, стараясь казаться равнодушным. — С тобой еще мы увидимся?
— Непременно; я сегодня буду у вас.
— Так до свидания. Прощайте, добрая моя Нишетта, — сказал де Пере, обнимая гризетку. — Еще раз благодарю вас за веселый вчерашний обед. Когда-нибудь еще устроим такой же.
Проводив Эдмона до дверей, Густав был поражен бледностью и каким-то насильственным спокойствием своего друга.
— Не решайся ни на что без меня, — сказал он.
— На что мне решаться? И зачем? — отвечал де Пере с улыбкой. — До того ли теперь?
— Будь мужественнее! Не падай духом.
— Разве я унываю? Люди, мой друг, могут ошибаться, не правда ли? Бог не без милости! Еще есть надежда.
Эдмон еще раз пожал руку Густава и поспешно ушел.
— Ведь говорит так, чтоб только не огорчать нас, — сказал Густав, закрыв дверь и возвращаясь к Нишетте. — А посмотри только на лицо его: смерть! Страх, что происходит! И зачем было тебе писать это несчастное письмо!
— Могла ли я думать, что оно попадется Эдмону? — отвечала, заливаясь слезами, Нишетта. — Густав, не брани меня: мне и без того больно.
— Вот что, Нишетта, не будем обманывать себя пустыми надеждами. Лучше всегда рассчитывать на дурное: ошибемся, так наше счастье. Эдмону остается жить не более пяти лет.
— Бедный Эдмон!
— Так пусть эти пять лет проживет он счастливо; я должен ему это устроить, потому что, видишь, Нишетта, я к нему так привязан, что если он умрет и если мне в чем-нибудь придется упрекнуть себя — я застрелюсь сам. Теперь вот что скажи: Елена живет с отцом, больше с ними никого нет?
— Никого… Гувернантка…
— Ну… а больше никого?
— Никого, а ты хочешь идти к ней?
— Да, пойду.
— Зачем?
— Это уж мое дело, я должен.
Густав обнял Нишетту и вышел.
Когда он скрылся в дальней аллее бульвара, гризетка накинула шаль и отправилась в церковь; там она поставила свечу, с верою помолилась и воротилась домой с облегченным сердцем.
В это время Эдмон был уже у матери; мысли и опасения, волновавшие ее накануне, почти совершенно рассеялись, она встретила сына улыбкой и поцелуем.