Елена
Шрифт:
«Бедная мать! — подумал он. — Она так грустна была вечером, а я оставил ее, не озаботясь даже, что с нею. Так делают только эгоисты и влюбленные».
В свою очередь, с лампой в руке и на цыпочках Эдмон подошел к комнате матери. Свет выходил из-под дверей комнаты.
Эдмон тихо постучался.
Услышав в такое позднее время стук, г-жа де Пере вскрикнула.
— Не бойся, моя добрая, — сказал Эдмон, быстро входя в комнату, — это я.
— Ты еще не ложился, дитя мое? — с беспокойством спросила мать. — Ты не болен ли?
— О, нет! Мне так хорошо никогда не
— Прошло, дитя мое, прошло; я тебе уже объяснила причины этого нерасположения; ты видел, что это пустое.
— Слава Богу, а то мне было тяжело за тебя.
— Ты влюблен? Ты думал о Елене?
— Думал. Но отчего ты не спишь, о чем ты думала до двух часов утра?
— О тебе, о твоей любви, о твоей будущности.
— О моем счастье, которым я обязан тебе…
— Но которое уже не от меня зависит теперь.
— От тебя, добрая маменька; знаешь ли, что во всех моих мечтах ты была участницею?
— А ты мечтал, Эдмон?
— Два часа мечтал.
— Расскажи мне мечты твои.
— Я строил планы тихого, спокойного будущего. Мечтал о счастливой жизни, тройной привязанности — женщины, матери и друга. Я молод, я недурен собою, — сказал, улыбаясь, Эдмон, — потому что я несколько похож на тебя, у нас есть состояние, и я чувствую, что влюблен решительно в Елену. Когда узнаю, что и она любит меня, сделаю предложение ее отцу: ему нет повода отказать мне. Зиму мы будем проводить в Париже, лето на берегах Лоары: мы будем так счастливы, как только можно быть на земле. Не правда ли, добрая мать моя?
Г-жа де Пере с улыбкою посмотрела на сына.
— Разве не то же говорила я, когда ты только рассказал мне о своей встрече? — спросила она.
— Ты читаешь мои мысли, между нами нет ничего скрытного. Признаюсь тебе, завтра я постараюсь употребить все свои силы, чтобы Елена полюбила меня.
— Это вовсе не так трудно.
— Да, Нишетта научила меня и обещала помогать.
— Так и Нишетта заодно с тобою?
— О, если б ты знала, какое это доброе сердце!
Два часа сын и мать провели вместе, говоря о прошедшем, довольные настоящим, счастливые будущим: г-жа де Пере, нагнувшись и любуясь Эдмоном, лежавшим у ног ее; оба юные по своим идеям, доверчивые по своей привязанности.
В четыре часа Эдмон ушел в свою комнату.
«Я с ума сходила», — еще раз подумала г-жа де Пере и уснула спокойно и без боязни.
В восемь часов Эдмон был уже на ногах и направлялся к церкви св. Фомы.
XII
Войдя в церковь, Эдмон встал так, чтобы ему было видно входящих. Народ только что начал собираться.
Эдмон набожно перекрестился. Уважение к святости места не было им забыто: в сердце и в уме его вера и любовь были связаны прочно.
Притом же раннее утреннее богослужение, без блеска и без торжественности, с небольшим числом истинно верующих и молящихся, произвело на него благоприятное впечатление.
Преданный религиозным размышлениям, он не заметил, как прошло время, самое тяжелое время ожидания.
Елена вошла в сопровождении Анжелики. Сердце Эдмона забилось сильно: он хотел, чтоб его заметили, но боялся быть замеченным слишком рано.
Эдмон спрятался за колонною.
Молодая девушка прошла мимо него, не взглянув даже в его сторону, и встала на колени у маленького предела, перед которым совершалось богослужение.
Елена перекрестилась, открыла молитвенник и стала усердно молиться.
Служба только еще начиналась.
Эдмон был слишком набожен и потому вовсе не хотел мешать Елене в ее молитве. Ему хотелось только быть ею замеченным и показать ей, что он продолжает искать случаев видеть ее. Не сделав ни малейшего движения, которое бы могло отвлечь ее от молитвы, он погрузился в безмолвное созерцание, поместившись за стулом, перед которым стояла она на коленях.
Прекраснее, чем в первую встречу, показалась ему Елена. Кому хоть раз в жизни случалось любить молодую девушку, тот поймет положение Эдмона в церкви, физически отделенного от нее пространством в несколько вершков, тогда как нравственно разделяли их целые мили.
Сознавая любовь свою к Елене, Эдмон чувствовал, что и он не совершенно чужд ее сердцу. Казалось очень возможным сделаться ее мужем, получить законные права над нею. Теперь она стояла перед ним, она — сама к нему писавшая: ему стоит только слегка дотронуться рукою до ее платья, шепнуть ей на ухо одно слово, и она увидит его, узнает. Зачем же он медлит, зачем при одной мысли заговорить с нею дрожит, как ребенок, пойманный в шалости и ожидающий гнева учителя?
Через несколько времени, по совершении известных форм, этот корпус, согнувшийся для моления, эти белые руки, перебирающие страницы молитвенника, эти черные глаза, читающие слова, понятные сердцу Елены, — все это может принадлежать ему безраздельно, все это может быть ему отдано на всю жизнь с доверчивостью, с любовью. Отчего же, когда одно присутствие Елены возбуждает в нем страстные чувства, колеблется он заговорить с нею? Чего же ждет он?
Влюбленные ждут обыкновенно случая, своего бога-покровителя, и случай не замедлил представиться на выручку нашему герою.
Елена, с самого своего прихода в церковь, стояла на коленях, так что стул ее все время оставался свободным; встав, подобно всем, на колени, Эдмон облокотился на этот стул, задумчивость до того овладела им, что он не заметил, когда все встали, и продолжал один стоять на коленях.
Севши на стул, Елена почувствовала головою чьи-то руки, сложенные на спинке ее стула.
— Извините… — сказала она, оборачиваясь, но, обернувшись совершенно, узнала Эдмона и невольно вскрикнула.
— Что? Что такое? — спросила набожная Анжелика, отводя глаза от молитвенника.
— Ничего, — отвечала Елена, — я неловко села.
Успокоенная этим ответом, Анжелика снова принялась за свое дело.
Есть люди, молящиеся по убеждению, они молятся сердцем; есть другие, молящиеся по привычке, и они молятся языком.
Анжелика принадлежала к числу последних.
Легкий крик Елены вывел Эдмона из задумчивости.