Елена
Шрифт:
А потом Олев пропал. Перестал звонить. Елена не сразу заметила, потом удивилась, выждала неделю, вторую и позвонила сама.
– Олев умер, – сказала свекровь, и в голосе ее звучало чуть ли не торжество. – От разрыва сердца. Месяц назад. Говорил по телефону и вдруг замолчал. И упал. Я не могла вам сообщить (они так и остались на «вы»), не нашла номера, в его записной книжке нет, наверно, он знал на память… Не могла, да и не была уверена, что надо, вы, насколько я понимаю, разошлись, больше года как никак?
Елена не заплакала. Она только поняла вдруг, почему рыдала при расставании, видимо, знала где-то глубоко внутри, что оно навсегда. Мы ведь на самом деле прекрасно знаем, что нас ждет, если б мы того желали, мы могли б читать свою судьбу в самих себе, но мы притворяемся неграмотными, потому что надеемся, обманывая себя, обвести вокруг пальца и судьбу. O fallacem hominum spem [39] !
Прошло еще целых полгода, пока ей удалось собраться в Таллин, то не было денег, то не давали отпуска, то матери стало хуже, Елена не роптала, ничто уже, в сущности, не имело значения, она могла и вовсе отказаться от этого паломничества, но ее толкала какая-то непонятная сила, возможно, ей надо было увидеть и убедиться, иначе эта смерть так и осталась бы для нее абстракцией, чем-то вроде отъезда, умершие ведь кажутся уехавшими куда-то на край света столь же часто, сколь представляются умершими люди, переселившиеся в дальние края.
39
O fallacem hominum spem! – О призрачные людские надежды!
Она не стала сообщать свекрови о своем приезде заранее, даже остановилась не дома, а у бывшей пациентки, говорливой старухи, сдававшей через какое-то бюро недвижимости комнату туристам, обычно финнам, приезжавшим на субботу-воскресенье, это было дешевле, чем гостиничный номер, по крайней мере, заплатить за два дня Елена могла, а задерживаться дольше намерения не имела, хотя она и пребывала в абсолютной убежденности, что это последний ее приезд в Таллин, однако ни бродить по городу, ни встречаться с кем-либо из знакомых у нее не было ни необходимости, ни потребности.
Она явилась в бывшую свою квартиру без предупреждения, в импульсе, подвигнувшем ее на это, кроме неохоты вести лишние переговоры, присутствовало и желание довести до жестко регламентированного сознания свекрови, что должны быть случаи, когда этикет отступает. Впрочем, она была спокойна и холодна. Как и встретившая ее свекровь. И мысли не могло быть о том, чтоб обняться и поплакать вместе, как полагается женщинам, если б Елене вздумалось рыдать на чьей-либо груди в Таллине, она скорее избрала б для этого «Русалку» в Кадриорге.
В квартире ничего не изменилось. Только высохли комнатные растения, за которыми Олев ухаживал самолично, ежедневно поливал и даже запрещал курить в гостиной, где они стояли, теперь Елена имела удовольствие видеть, как свекровь непрестанно дымит там, стряхивая пепел в огромную пепельницу, полную окурков, копившихся, как минимум, неделю. И эти высохшие фикусы и столетники сказали ей больше, чем аккуратная могила на таллинском лесном кладбище, отмеченная маленькой коричневой каменной плиткой, странно похожей на кусок швейцарского шоколада с надпечаткой.
Смерть оставляет после себя не только пустоту. Не менее, чем отсутствие ушедшего, мучительно присутствие вещей. Одни пытаются покончить сразу, раздавая или выбрасывая, у других не хватает мужества, и они долго прощаются с предметами, хранящими тепло или заботу того, кого уже нет. Трудно сказать, что тяжелее.
Свекровь заговорила о вещах, о мебели, о видеомагнитофоне, одежду я уже отдала, сказала она, когда Елена полумашинально открыла дверцу шкафа, где лежали ее свитера и прочее тряпье, которое теперь надо было увозить, одежду и обувь, отдала племянникам, им все было впору, и перешла к квартире, дело с залогом удалось уладить, кредиторы согласились забрать взамен аппаратуру, которую успел купить Олев, и теперь…
– Мне ничего не нужно, – сказала Елена торопливо, – я только хотела бы…
Она выдвинула ящик, где лежали видеокассеты, поискала копию фильма, но не нашла.
– Аста забрала, – сообщила свекровь. – На память.
Бывшая жена! Ей-то знать дали.
– Она была тут? – спросила Елена.
– Приезжала на похороны.
– С мужем? – голос Елены звучал иронично, но свекровь на иронию не среагировала.
– Конечно, – ответила она с достоинством.
Елена огляделась, заметила лежавшую на журнальном столике папку, открыла. Нетолстая пачка бумаги, машинопись, множество пометок от руки в тексте и на полях… Это был сценарий нового фильма, он появился здесь еще до ее отъезда, только чистенький, без единой помарки, видимо, Олев работал над ним до последнего дня, не терял надежды… O fallacem… Hominum… Spem…
– Я возьму это, – сказала она, закрывая папку.
PS. По одной из версий мифа Елена Прекрасная никогда в Трое не была. Парис увез с собой в Илион лишь призрак ее.