Элеонора Аквитанская. Королева с львиным сердцем

Королеву Элеонору Аквитанскую часто сравнивают с Еленой Прекрасной; нередко даже можно встретить эпитет, что она – Елена Троянская Средневековья. Отчасти это справедливо, отчасти – просто умаляет таланты и заслуги этой выдающейся женщины. Елена – все же больше миф, роковой символ, игрушка в руках богов, средство «разрушить царство». Элеонора же сама по себе активный деятель, созидающий и разрушающий вполне реальные европейские королевства – Францию и Англию, истории которых она принадлежит в абсолютно равной степени. Во-первых, само по себе редкость: она побывала королевой и Франции, и Англии. Еще большая редкость для того времени – она сама, на радость современным феминисткам, смогла устроить свою судьбу так, как посчитала нужным, хотя и с третьей попытки, причем ее последний избранник был моложе ее на 11 лет – тоже своеобразный фурор не только для ее времени, но и на многие последующие века. В ней изумительным образом сочетались трезвомыслие политика и безграничная страстность, переросшая в лютую ненависть; она была прекрасной матерью одним детям, но дурной – по различным причинам – другим; она бестрепетно отправилась в Крестовый поход со своим французским мужем – Людовиком VII, а ради своей любви, оскорбленной мужем английским – Генрихом II, поставила на карту целостность Англии. Наконец, она воспитала самого знаменитого короля английского Средневековья – Ричарда Львиное Сердце. Он был ее третьим сыном (вторым выжившим), и именно на него она перенесла всю свою юношескую любовь к аквитанскому рыцарю, зарубленному в ее объятиях и в честь которого она и назвала сына. Без лести современники оценивали ее исключительно в превосходной степени – умнейшая, красивейшая, образованнейшая, «жена несравненная»,

и это совершенно не было преувеличением, потому что они же давали и темные грани ее портрета. Женщина столь активная и выдающаяся была для ментальности Средневековья элементом все же чужеродным; тогда всерьез обсуждался вопрос, имеет ли женщина душу (то есть подлинный ли она человек), и в целом она представляла собой не более чем немощный и несовершенный «сосуд зла». Удел знатной женщины той поры – рукоделие и молитвы. Потому неудивительно, что Элеонору ославили ведьмой, не уступающей женщине-змее Мелузине, которую не способны удержать никакие запоры (так отобразился в народе факт ее многолетнего заточения по разным узилищам Англии), и отравительницей. Что же, не исключено, что смерть любовницы ее английского мужа, Розамунды Клиффорд, действительно на ее совести, хотя осуществить это злодеяние королева лично не могла, будучи в заточении. Да и верно говорят – когда женщине отрубают крылья, она для совершения полетов пересаживается на метлу… Впрочем, отравить соперницу – невелик подвиг, дело, как говорится, житейское, а вот поднять сыновей на многолетнюю войну против собственного отца – куда более трудоемкое предприятие.

Тем не менее Элеоноре удалось преодолеть стену предубеждения и стать, как сейчас принято говорить, настоящей «иконой стиля» – того самого, обычно воспринимаемого всеми нами романтически-фривольного европейского Средневековья (резко контрастирующего с мраком и кровью «Средневековья настоящего») – с прекрасными дамами, ради которых преломляют копья на турнирах и войнах доблестные рыцари и чью красу воспевают веселые трубадуры. Таким до Элеоноры было Средневековье в ее родной Аквитании. И именно таким оно стало во всей Франции и Англии – при ней и благодаря ей. Согласитесь, и это весьма немало для того, чтобы привлечь наше внимание к этой женщине. Но она вполне была и дочерью своего сурового времени – в юности ходила в Крестовый поход, подвергаясь жалам не только турецких и арабских стрел, но также голода и болезней; в зрелости скакала на коне по Аквитании, то спасаясь от мятежных баронов, то спеша на помощь сыновьям; в старости руководила обороной замка Мирбо.

О ее сыне Ричарде писали, что он мелькнул по истории, словно яркая комета, будучи силой одновременно созидающей и разрушительной. То же можно с полным правом сказать и о его матери, разве что только ее жизненный путь был почти в два раза длиннее. Она помогла любимому молодому мужу создать огромную Анжуйскую империю, но, как считают многие, именно на разведенной ею потом опаре «взошла» знаменитая Столетняя война. В истории за ней закрепилось весьма говорящее прозвище – «Аквитанская Львица». Рычать дома на мужей горазды многие, на всесильного германского императора – уже редко кто, а уж на самого папу римского, да еще в те времена – это вообще нечто экстраординарное. Но она ведь боролась за жизнь и свободу любимого сына!..

Итак, перед читателем пройдет жизнь королевы с поистине львиным сердцем, для которой ничто не стоило пожертвовать за любовь целыми королевствами, и сравниться со страстью которой могла лишь титаническая ярость ее ненависти, обращенная на того, кого она прежде любила. Или продолжала любить?..

Важное предуведомление касается написания имен героев предлагаемой читателю драмы. Большая их часть – французы, однако имена зарубежных правящих особ в русском языке принято передавать в своеобразной «нейтральной» форме, латино-германской. Например, «наш» герцог Вильгельм (будь то герцог Нормандии Вильгельм Завоеватель или дед Элеоноры Вильгельм IX) для французов будет Гийом, а для англичан – Уильям. Можно было б унифицировать всех на французский манер (иногда так и поступают), но как быть, если вот Генрих II, к примеру – для потомков своих английских подданных – Генри, для французских – Анри? Тогда и Ричарда Львиное Сердце (вполне французского принца, ставшего английским королем) пришлось бы звать Ришаром, куда это годится?.. И наша главная героиня звалась на родине Алиенорой (Альенорой), но будем придерживаться правил; некоторые исключения составят цитаты. И как младший сын Элеоноры, принц Джон, стал в историографии королем Иоанном, надев корону, точно так же нынешний принц Чарльз называется у нас королем Карлом III, хотя у себя на родине он имя не менял.

Разумеется, писатели и историки к образу королевы Элеоноры обращались не раз, библиография этого вопроса довольно богата. Из обилия художественной литературы, более многочисленной, но далеко не всегда качественной, можно положительно отметить малоизвестную историческую драму Уильяма Шекспира «Король Иоанн» и остропсихилогическую пьесу Д. Голдмена «Лев зимой» – произведение относительно новое (по сравнению со средневековыми хрониками, конечно – 1966 г., есть прекрасная экранизация 1968 г.), но необычайно тонко показывающее весь трагизм взаимоотношений внутри венценосной семьи; не будет преувеличением сказать, что этому американскому автору действительно удалось подняться в этом отношении до мастерства своего великого английского предшественника. Исследования чисто исторические, ввиду весьма скромного наличия сведений и документов для объемной работы, обычно тяготеют к подчеркиванию тех или иных черт эпохи Элеоноры, быта, психологии, архитектуры, литературы и т. п. (как в хорошей, но беллетризированной работе Режин Перну, например, или в добротном (в первой своей части, исключительно «по делу», но не во второй, где мысь окончательно растеклась по древу) исследовании Жана Флори), в противном случае получается лишь скромная архивная справка, да и то не у всех (отрицательный пример легкомысленного пересказывания «верхов» вкупе с чудовищными ошибками – работа М. Дэвис). Предлагаемая вниманию читателей книга показывает королеву Элеонору на культурологическом фоне феномена трубадуров Южной Франции. Именно он дал прекрасной аквитанке то, что англичане называют емким словом background – ту романтику, любовь и свет, на которых вырос этот прекрасный цветок Средневековья и которые она сама несла в окружающий ее мир насилия и религиозного фанатизма. Полагаем, это самый подходящий фон для ее портрета в серии «Любовные драмы».

Англия и Франция в конце XII в.

Фрагменты поэзии трубадуров приведены по большей части в переводах А.Г. Наймана, В.А. Дынник, Т.Б. Алисовой и К.Н. Плужниковой; имена некоторых переводчиков средневековой поэзии, использованной в данной работе, к сожалению, установить не удалось. Фрагменты жизнеописаний трубадуров даются в переводах М.Б. Мейлаха, Н.Я. Рыковой и С.В. Петрова, главы трактата Андрея Капеллана – в переводе М.Л. Гаспарова. Фрагменты описания Лондона Уильяма Фиц-Стефена приведены в переводе Н.А. Богодаровой, исторической драмы Уильяма Шекспира «Король Иоанн» – Д. Мина. «Жемчужинами», которыми мы сами расшили платье для несравненной королевы, являются сделанные автором переводы фрагментов английских церковных хроник, изданных в Англии в 1853–1858 гг. С короной же можно сравнить сделанный нами перевод подлинных хартий и писем королевы, помещенный в приложении к данной работе. Поистине, порой только «живые» документы могут проявить какие-то особые личные черты, характер человека, давно ушедшего и о котором прискорбно мало что известно (особенно характерно в этом отношении второе письмо папе Целестину, настоящий крик души! Автор не особо склонен к сантиментам, но читать эти строки обезумевшей от отчаяния матери было порой просто страшно). Из числа 77 документов, многие из которых довольно однообразны, были отобраны 18 по следующим причинам и критериям: хотелось показать их в хронологическом порядке; сделать подборку тематически разных документов – одним тоном королева пишет различным духовным лицам, другим – вассалам; совершенно иным – конкретному папе римскому, от медоточивого письма папе Александру III до грозных посланий папе Целестину III. Также предпочтение было отдано хартиям и письмам, связанным с конкретными событиями жизни Элеоноры, упомянутыми в данной книге – к примеру, покушением на нее аквитанских баронов Лузиньянов, подготовкой восстания сына Ричарда против отца, пленению Львиного Сердца и т. п.

Франция как государство веками шла к централизации, постепенно «прирастая» различными герцогствами и графствами. Путь в принципе типичный для многих стран. Однако весьма интересно и примечательно, что каждый регион даже в составе единой Франции очень долго сохранял свои обычаи и особенности, выделявшие его среди прочих. Эта «бывшая самостоятельность» местами проглядывается еще до сих пор – пока Франция окончательно не станет Новым Магрибом. Если углубиться в изучение этого вопроса, останется лишь удивляться, как ужились такие совершенно разные народы со своими культурами. Читателю придется столкнуться с тем, что французы юга совершенно непохожи на французов севера, потом – северо-восточные на северо-западных и, соответственно, юго-восточные

на юго-западных, а затем все это еще более дробится. И чтобы облегчить ему задачу разобраться в этих самых французских типах (а без этого – никак не понять психологии наших главных героев), предложим следующее. Вместо долгого и скучного описания той или иной отрасли местного народонаселения прибегнем к аналогии, и все сразу же станет ясно.

Мало кто знает, что в XIX в. Александр Дюма в своих знаменитейших романах о мушкетерах поставил своеобразный опыт. Каждый из четверых описанных им главных героев представлял собой определенный этнотип жителя той или иной части Франции. Атос, такой благородный и относительно «правильный», представлял иль-де-Франс, «сердце Франции», земли королевского домена. Гигант Портос, не совсем далекий, но верный, живший по принципу «Дерусь просто потому, что дерусь» – представлял Нормандию, населенную потомками викингов Рольфа Ходока. До сих пор, если встретите высокого светловолосого голубоглазого француза, можно быть на 90 % уверенным, что это – выходец из Нормандии. Как литературный гротескный образ он вполне удался, но без учета знаменитого скандинавского коварства [1] , которым прославились многие вожди викингов и нормандские герцоги и короли, недостоверен. Арамис представлял собой «утомленный солнцем» Южный Прованс, сочетая достоинства и пороки тамошнего населения, потомков галло-римлян: унаследованную от Античности высокую культуру, романтику и коварство. Д’Артаньян – пылкий гасконец, фактически баск, что сразу говорит о многом (вспоминается и знаменитый разгром арьергарда войск Карла Великого в Ронсевальском ущелье, и современный баскский сепаратизм с легким террористическим налетом). Добавим, что истинный Шарль д’Артаньян (1613–1673 гг.) был не только храбрым воином и дуэлянтом, но и ловким царедворцем и опытным интриганом. И вот его-то фигура наиболее близка к аквитанскому типу, поскольку Гасконь еще с римских времен считалась частью Аквитании (т. н. Аквитания терция); хотя иногда Гаскони удавалось обретать независимость, в XI в. она вновь была поглощена соседней Аквитанией. Иногда (не очень верно) их даже идентифицируют, указывая, что французы называли Аквитанией то, что англичане – Гасконью или Гиенью [2] . Впрочем, ко времени Столетней войны, одним из поводов к которой прослужило земельное приданое давно почившей Элеоноры, все это было уже не столь важно.

Три мушкетера. Художник М. Лелуар

Еще греко-римский историк и географ Страбон писал, подчеркивая родство аквитанов с иберами (обитателями Испании): «Далее… идет Трансальпийская Кельтика… Некоторые делили ее, например, на 3 части, называя ее обитателей аквитанами, бельгами и кельтами. Аквитаны, по словам этих писателей, совершенно отличны не только по своему языку, но и в смысле телосложения; они скорее похожи на иберов, чем на галатов… Аквитанских племен более 20, но они все малочисленные и безвестные; большинство этих племен живет по океанскому побережью, тогда как другие распространились до внутренних областей страны и до вершин горы Кеммен вплоть до области тектосагов… Римляне даровали “латинское право” некоторым аквитанам» («География», IV, I, 1; II, 1–2). Со времен Античности аквитаны пользовались репутацией храбрецов и прекрасных конников – еще Спартак, рассылая своих эмиссаров к галльским и германским племенам с призывом поддержать его восстание, обращался и к аквитанскому царю Пизону (его имя указывает на определенные связи, возможно, узы гостеприимства, со славным римским родом); тому, как обладателю почетного титула «друга римского народа», хватило мудрости не ввязываться в столь шаткое предприятие; его тезка и внук служил начальником аквитанской конницы у самого Цезаря и, также получив почетное звание друга и союзника римского народа, погиб во время боя Галльской войны в 55 г. до н. э., как о том написал сам Цезарь: «Наша конница состояла из пяти тысяч человек, а у неприятеля было налицо не более восьмисот всадников, так как те, которые переправились на другой берег Мосы за фуражом, еще не вернулись; тем не менее, как только они заметили наших всадников, они напали на них и быстро привели в замешательство: дело в том, что послы неприятелей незадолго до того ушли от Цезаря и просили перемирия именно на этот день; вот почему наши всадники не опасались никакого нападения. Когда они стали сопротивляться, те, по своему обыкновению, спешились и, подкалывая наших лошадей, многих из наших сбили с них, а остальных обратили в бегство и гнали в такой панике, что те перестали бежать только при появлении головного отряда нашей пехоты. В этом сражении было убито из наших всадников семьдесят четыре человека, в том числе храбрый и очень знатный аквитанец Писон, дед которого был некогда царем своего народа и получил от нашего сената титул друга. Поспешив на помощь к своему брату, которого окружили враги, он выручил его, но сам был сбит со своего раненого коня; тем не менее, пока был в состоянии, очень храбро защищался; наконец, окруженный врагами, он пал от ран. Когда его брат, бывший уже вне линии боя, издали заметил это, он во весь опор бросился на врагов и также был убит» («Записки о Галльской войне», IV, 12). Вообще, есть смысл обратиться к означенному труду Гая Юлия, если есть желание ознакомиться с Аквитанией его времени, которую он выделял, как треть Галлии («Галлия по всей своей совокупности разделяется на три части. В одной из них живут белги, в другой – аквитаны, в третьей – те племена, которые на их собственном языке называются кельтами, а на нашем – галлами. Все они отличаются друг от друга особым языком, учреждениями и законами. Галлов отделяет от аквитанов река Гарумна, а от бельгов – Матрона и Секвана… Аквитания идет от реки Гарумны до Пиренейских гор и до той части Океана, которая омывает Испанию. Она лежит на северо-запад» – там же, I, 1). В частности, Цезарь пишет о завоевании Аквитании П.Крассом, о прибытии к себе аквитанских заложников, а также упоминает такие аквитанские племена, как ауски в Гаскони, биггерионы на реке Адур, вокаты на нижнем течении Гаронны, гарумны у ее истоков, сатиаты на ее левом берегу, гаты в Гауре, кокосаты, нигиоброги со столицей в Агиннуме, птиании у подножия Пиренеев, приморские сибузаты, тарбеллы на реке Атуре, тарусаты между тарбеллами и сатиатами, элусаты. Но это – не наша тема.

Итак, если воспользоваться литературными параллелями Дюма – «взяв» 2/3 импульсивного д’Артаньяна и «добавив» треть утонченного ловеласа Арамиса – в итоге получим Вильгельма IX (1071–1126 гг., правил с 1086 г.), герцога Аквитанского, родного деда Элеоноры, потомка рода Рамнульфидов, бывшего в родстве с Каролингами. Будучи девятым герцогом Аквитании и, по совместительству, седьмым графом Пуату [3] и владельцем еще разного рода земель, число которых он регулярно старался увеличить, он по обширности владений превосходил самого французского короля (номинальным вассалом которого он был).