Элис. Навсегда
Шрифт:
Снег идет и идет. День за днем. И кажется, будто, кроме снегопада, в мире вообще не происходит ничего. Лондон, как всегда, застигнут стихией врасплох. Автобусы застыли, брошенные на улицах. Занятия в школах отменены. Не хватает соли против гололеда. И когда я просыпаюсь утром, моя первая мысль не об Элис. Я надеюсь, что снег все еще валит, продолжает творить волшебство, нарушающее обыденное течение жизни.
У меня выходной, и я иду пешком через соседний парк, а кругом бушует почти настоящая метель. Все знакомые ориентиры – аллеи, пруды, игровые площадки, дорожка для бега
Так я добираюсь до Хэмпстеда, где снежинки падают на землю уже не так густо и отвесно, а плавно опускаются кругами, нарядные и красивые. Я медленно поднимаюсь на холм Крайстчерч и иду по Флэск-уолк, всматриваясь в окна, которые здесь всегда чище и прозрачнее, чем в моем районе. Мне видны глиняные кашпо с клементинами, книжки, брошенные раскрытыми на зеленом бархате диванов, а в одном из эркеров торчит морда серого в яблоках коня-качалки. Пестрая кошка сидит на подоконнике рядом с цветочной вазой; ее холодные желтые глаза провожают меня, но без интереса. Пройдя чуть дальше, я заглядываю в окно полуподвальной кухни, но человек, стоящий у плиты, сразу замечает меня и изменяет угол панелей жалюзи, чтобы мне ничего не было видно.
На одной из центральных улиц я захожу в дорогое кафе, занимаю свободный столик у окна и заказываю чашку горячего шоколада с миндальным печеньем. За соседним столом расположился пожилой дядечка в ярком шейном платке, который читает газету, заполненную сообщениями, связанными с погодой: отмена авиарейсов, катание на коньках в Фенсе, жалобы валлийских фермеров на убытки. Снаружи мимо окна мелькают незнакомые между собой люди, скользят на тротуаре и со смехом поддерживают друг друга, чтобы не упасть. Царит странная атмосфера праздника, когда общепринятые правила поведения перестают действовать.
Я пью шоколад, а затем достаю книгу и начинаю читать, стараясь отрешиться от всего, хотя мне и доставляет удовольствие ощущение, будто я одновременно являюсь и участницей событий, и их отстраненным наблюдателем. Мне нравится читать в кафе. Дома, в тишине, это почему-то труднее.
– Здесь не занято? – спрашивает кто-то.
Я с неохотой отрываю взгляд от страницы. Передо мной молодая женщина с маленьким ребенком в лыжном комбинезоне. От холода у малыша раскраснелись щечки.
– Мне как раз пора уходить, – отвечаю я, допиваю густой, как сироп, шоколад на дне чашки и освобождаю столик для нее.
Я оказываюсь рядом с домом, когда звонит сотовый телефон. Некто представляется сержантом полиции Кейт Уиггинс. Она говорит, что ей поручили заниматься семьей Элис Кайт, чтобы помочь «в столь трудное для ее близких время». Я слушаю ее, и мучительные ощущения возвращаются: укол страха, осознание собственной бесполезности – то есть те чувства, которые в последние несколько дней начали наконец чуть притупляться. Я заранее знаю, что она мне скажет.
– Не думаю, что смогу, – быстро отвечаю я.
Но стоит мне произнести эти слова, как меня охватывает ощущение, что мой отказ звучит поспешно и легкомысленно.
Кейт Уиггинс выдерживает паузу.
– Знаю, для вас это очень тяжело, – произносит она. – Вы пережили душевную травму. Но опыт подсказывает, что для свидетеля встреча с семьей часто становится своего рода катарсисом и приносит долгожданное облегчение.
– Мне бы этого не хотелось. Я рассказала полиции о том, что случилось. И даже не представляю, в чем смысл подобной встречи. Она лишь всколыхнет болезненные воспоминания.
– Разумеется, в подобных случаях не существует какой-то единой модели поведения, но, поверьте, очень часто семьи не пытаются задавать свидетелям вопросы, чтобы получить дополнительную информацию. Им просто необходимо встретиться с человеком, который там присутствовал. И чаще всего – выразить благодарность. Мне, например, известно, что родственники миссис Кайт – супруг, сын и дочь – с облегчением восприняли сообщение полиции, что в последние минуты жизни она находилась не одна. У меня сложилось впечатление, что они тоже испытывают к вам благодарность и хотели бы встретиться, чтобы лично высказать ее.
– Но у меня сейчас очень много дел, – говорю я, отчаянно стремясь как можно скорее закончить беседу. – И в данный момент я не готова к этому.
– Разумеется! Вас никто не торопит, – моментально подхватывает Кейт Уиггинс, поймав меня на неосторожно брошенном слове. – Никакой спешки. Лишь дайте мне знать, когда будете готовы.
– Хорошо, непременно, – соглашаюсь я и делаю вид, будто записываю номер ее телефона.
А потом возвращаюсь домой и стараюсь выбросить этот разговор из головы.
Оливер разбирает почту, разрывая посылки из гофрированного картона, в которых обнаруживается какое-нибудь новейшее руководство для начинающих игроков в гольф или книги с розовыми обложками и с советами, как выбрать туфли с подходящим размером каблука или испечь кекс. Почти все сразу перекочевывает в огромный ящик для передачи в благотворительную организацию «Оксфэм» или для продажи через систему «Ибэй» – на что, впрочем, у Оливера никогда нет времени. Среди книг, присылаемых в отдел литературы, давно наметилась идиотская тенденция: мы в огромных количествах получаем мемуары никому не известных людей, фотоальбомы со снимками в стиле ретро и лекции по организации здорового образа жизни, которые никак не вписываются в формат такого издания, как «Обозреватель». В лучшем случае одна книга из десяти присланных откладывается в сторону как достойная хотя бы рассмотрения для передачи на рецензию.
Я всегда стараюсь не иметь с Оливером, сыном одного из корифеев английского театра, возведенного в рыцарское достоинство, ничего общего и не вступать с ним в разговоры, но его голос, такой же сочный и громкий, как у отца, иногда делает мою миссию затруднительной.
Вот и теперь я не могу не слышать, как он обращается к Мэри:
– О, вот это, кажется, действительно нечто интересное! – Оливер передает ей книгу в переплете. – По-моему, на это произведение нам следует отозваться чем-то внушительным, как считаешь?