Элнет
Шрифт:
Григорий Петрович кончил играть. Все молчали, но он чувствовал, что его игра произвела впечатление.
— Что за чудесный вальс вы исполняли? — ласково спросила Ольга Павловна. — Или это импровизация?
— Это черемисская песня. Так воют черемисы, — ответил Григорий Петрович.
— Извините, Григорий Петрович, разве вы черемис? — спросила Ольга Павловна.
— Да, я чистокровный черемис.
— Но вы говорите по-русски совершенно без акцента. В вас просто невозможно узнать черемиса.
— Тем не менее я самый настоящий черемис.
Григорий Петрович поклонился и пошел к двери.
«Почему она так смотрит на меня?» — подумал Григорий Петрович и отступил в сторону.
— Пожалуйста.
Тамара прошла в комнату.
Григорий Петрович убрал скрипку в футляр. Его первым желанием было одеться и уйти. Но тут же он подумал, что если сейчас уйдет, то ему сюда уже никогда не вернуться. А зачем возвращаться? На кой черт нужны ему эти аристократы?.. Бежать, бежать отсюда!..
Но он не ушел, его удержал взгляд черных глаз дочери земского начальника… Досадуя на себя, Григорий Петрович вернулся в зал.
В зале старый доктор, оживленно жестикулируя, громко ораторствовал:
— Да, да! Трудолюбие, честность, но ужасающее бескультурье. Они все хлещут водку, и, что самое ужасное, даже женщины пьют. Недавно у нас произошел такой случай. Как-то утром приезжает один мужик-черемис из Корамас, говорит, что у него жена рожает и никак не разродится. Я послал акушерку. Немного погодя получаю от акушерки отчаянную записку: «Роженица очень больна, высокая температура, приезжайте скорее». Я поехал. Приезжаю, захожу в избу — больная, как ни в чем не бывало, вовсю распевает песни. Акушерка, смущенная, извиняется: «Простите, ради бога, я ошиблась: женщина не больна, она просто пьяна». Что тут поделаешь, зря проездил, и акушерку винить нельзя, она еще молодая, неопытная. Она…
— Вам в вашей практике, наверное, немало пришлось повидать всего? — прервала доктора Ольга Павловна. — Я бы не смогла работать в таких условиях. Вы, доктор, настоящий герой.
— Всякий зарабатывает свой хлеб насущный как умеет, — спокойно ответил доктор. — До героизма нам далеко…
Взглянув на круглые стенные часы, стрелки которых показывали уже одиннадцать, Зверев воскликнул:
— Ольга Павловна, вы забыли мудрую русскую пословицу: «Соловья баснями не кормят». Пора бы подумать и об ужине.
Ольга Павловна поднялась с места.
— Тамара, распорядись, чтобы подавали на стол.
За ужином больше всех говорил землемер. Пока шла беседа о музыке, он не вставил ни одного слова, зато сейчас, когда речь зашла о вещах, ему знакомых, он ни на секунду не закрывал рта.
— Столыпин — великий человек. Он ясно представляет себе требования современной жизни. Почему Америка теснит нас на хлебном рынке в Европе? Почему бельгийский крестьянин получает с десятины двести пудов хлеба? В чем секрет? А в том, что американский фермер обрабатывает свою землю машинами, в том, что у него нет чересполосицы. А наш крестьянин, перебираясь с полосы на полосу, теряет на этом столько же времени, сколько тратит на обработку земли. Теперь же реформа развяжет ему руки и освободит от общинных пут.
— Совершенно с вами согласен, Алексей Антонович. Теперь наш крестьянин станет подлинным хозяином земли. Именно в этом заключается смысл мудрой аграрной политики Петра Аркадьевича Столыпина.
— Имея нераздробленный надел и машины для обработки земли, наш крестьянин, думаю, добьется таких же успехов, каких добился американский фермер.
— Но меня интересует, — вмешался в разговор Василий Александрович, — если даже вы нарежете землю каждому хозяину в одном месте, на какие средства наш крестьянин станет приобретать машины? Да, и какую машину можно приспособить для работы на трех-четырех десятинах? Ведь каждый американский фермер имеет по пятьдесят — шестьдесят десятин.
— Для начала будет очень неплохо, если крестьянин вместо сохи обзаведется плугом, — не сдавался землемер. — А со временем он сможет приобрести и другие машины.
— И еще об одном я хочу спросить. Может быть, выч Матвей Николаевич, сможете мне сказать, — повернулся Василий Александрович к Звереву, — сколько хозяев в аркамбальском обществе желает выйти на отруба?
— Пока не могу утверждать, что таких хозяев много. Но мы начнем с раздела земель между деревнями, и за это время надо будет разъяснить народу, какую выгоду сулят хутора. Если крестьяне поймут, то, думаю, нам удастся ликвидировать мирские и общественные земли.
— Хватит, хватит! — перебила мужа Ольга Павловна. — Хватит разговоров о хуторах, разделе земель! Говорите об этом в канцелярии, на сходах, в волостном правлении, а за столом, пожалуйста, говорите о чем-нибудь другом. Григорий Петрович, — повернулась она к учителю, — вы любите охоту?
Григорий Петрович, который в своей жизни и чирка не подстрелил, не нашелся сразу, что ответить, но его выручил Василий Александрович:
— Кто же не любит охоты, Ольга Павловна? Да Григория Петровича хлебом не корми, только дай поохотиться. Я думаю, будь его воля, он бы и школу свою перенес в лес. Григорий Петрович очень любит чистый воздух. А в школе у него теснота, дышать нечем.
— Я бы тоже с удовольствием перевел свою канцелярию в лес, — сказал Зверев.
— И назывались бы вы тогда гораздо точнее: не земским, а зверским начальником, — заметил Василий Александрович, — поскольку в наших лесах много разных зверей, как четвероногих, так и двуногих…
У Зверева поднялись брови. Землемер ткнул себя вилкой в губу. У доктора очки сползли на нос. Зоя Ивановна и Григорий Петрович смотрели на Василия Александровича с удивлением. Но тот, словно не замечая впечатления, произведенного его каламбуром, и не дав никому сказать ни слова, продолжал:
— Я думаю, что некоторым людям самое подходяще место в лесу. среди зверей. А вот я, хоть и лесник, не могу и дня прожить без людей. Я очень люблю человека. Доктор, наверное, меня поймет. Разве мог бы интеллигентный человек, если бы он не любил своих пациентов, прослужить в нашем медвежьем углу целых двадцать пять лет?
Доктор промолчал. Он шумно отодвинул свою тарелку, вышел из-за стола и, целуя руку Ольги Павловны, проговорил:
— Благодарю за угощение. Разрешите пожелать вам спокойной ночи.