Элоиза и Абеляр
Шрифт:
Последние месяцы жизни Абеляра были омрачены изнурительной болезнью, которую современная медицина определила как одну из форм белокровия, что побудило Петра Достопочтенного подыскать для Абеляра убежище в одной из обителей Клюнийского ордена, расположенной в местности с более благоприятным климатом, да и сама обитель отличалась спокойствием и умиротворенностью, а в многолюдном главном монастыре, где часто появлялись посетители, трудно было обеспечить ему покой.
«Я помыслил найти для него прибежище, — пишет Петр Достопочтенный, — в Сен-Марсель-де-Шалоне на берегах Соны из-за крайне благоприятного для здоровья, целебного местного климата, из-за коего эта местность считается едва ли не наилучшей частью нашей Бургундии».
Обитель Сен-Марсель-де-Шалон, расположенная на берегу Соны, имела славную историю: первый монастырь там был основан в 584 году от Рождества Христова, в эпоху правления династии Меровингов, и это была первая обитель, созданная по образу и подобию монастыря Сен-Морис-д’Агон, отличавшегося от всех прочих поддержанием давней традиции «laus perennis», что означает «постоянное, непрерывное восхваление Бога»; и действительно, там служили непрерывно днем и ночью, и монахи, разделенные на три хора, сменяя друг друга, постоянно пели псалмы, вознося хвалу Господу. Подобная «практика» зародилась в начале V века в Восточной Церкви и прежде всего была введена в старинном монастыре в кантоне Во, а затем постепенно получила некоторое распространение в
Итак, именно в Сен-Марсель-де-Шалон, в этом святом месте, в месте «постоянного восхваления Господа» Абеляр провел последние мгновения своей жизни. «Там, возвращаясь к своим прежним исследованиям в той мере, в коей позволяло ему его здоровье, он постоянно склонялся над своими книгами и подобно Святому Григорию Великому не мог себе позволить хотя бы одну минуту провести в праздности, не молясь, не читая, не диктуя или не держа в руке перо. Именно за одним из таких богоугодных занятий и застал его гость, о посещении коего возвещает Евангелие».
Так 21 апреля 1142 года в мире и покое закончилась эта бурная, преисполненная тревог и невзгод жизнь; было Абеляру около шестидесяти трех лет.
Петр Достопочтенный не счел, что его миссия закончена со смертью Абеляра. Он не отделял Абеляра от Элоизы. О кончине Абеляра Элоизу известил один из клюнийских монахов по имени Тибо; Петр Достопочтенный, едва вернувшись в Клюни из поездки, когда ему «выпала минута передышки среди этой суеты и хлопот», по его выражению, сам написал Элоизе письмо. Из откровенных, доверительных бесед с Абеляром он хорошо знал ту, к которой обращался теперь со словами утешения. Он знал, какие сокровища любви воодушевляли и ободряли эту аббатису, знал он и о том, какое тайное горе, какая тайная боль терзала и подтачивала ее: ведь эта безупречная во всех отношениях монахиня, принявшая постриг ради любви к мужчине, по-прежнему пребывала в убеждении, что ее жертва ничего не значит в глазах Господа, потому что принесена она была не для Него и не ради Него, а для мужчины и ради мужчины, для Абеляра и ради Абеляра. Петр Достопочтенный мог бы ограничиться кратким посланием с выражением соболезнования, он мог бы легко найти для себя повод хранить молчание о прошлом, якобы руководствуясь тем благовидным предлогом, что ему надобно быть предельно скромным и деликатным, он мог бы, убоявшись тайн женской психологии, ограничиться туманными поучениями и назидательной проповедью… Однако его письмо к Элоизе не содержит ничего такого, что позволило бы упрекать его автора в человеческой осторожности, ибо письмо это того же уровня, что и вся история Элоизы и Абеляра, это свидетельство своеобразного преодоления человеком самого себя, неустанного поиска, того поиска, что поставил героев этой истории выше всяческих компромиссов и легких решений, требующих лишь согласия, смирения и покорности. Петр Достопочтенный обращается к Элоизе, которой он восхищался в дни своей юности и которой он об этом напоминает теперь, когда они оба достигли возраста зрелости. В выражениях, употребляемых Петром Достопочтенным, мы узнаем высокий стиль куртуазной любви к Прекрасной Даме: «Я хотел вам показать, какое место я приберег в моем сердце для той нежной привязанности, что я питаю к вам во Христе, и эту нежную привязанность я испытывать начал не сегодня, нет, а очень, очень давно, и я бережно храню ее в моей памяти». Далее следуют страницы, представляющие собой не что иное, как блестящее «похвальное слово» Элоизе, ее уму и образованности, ее рвению и усердию в учении, проявленным еще в юности. «Позднее, — пишет Петр Достопочтенный, — когда это стало угодно Тому, Кто отметил вас особой печатью еще у груди вашей матушки, дабы призвать вас к Себе Своей милостью и благодатью, вы направили свою ученость на лучший путь: вы женщина, действительно сумевшая постичь философию, вы отринули логику ради Евангелия, физику — ради Апостола, Платона — ради Христа, академию — ради монастырских стен». Затем Петр Достопочтенный искренне принимается восхвалять то высокое, совершенное мастерство, с которым Элоиза ведет к Господу доверенных ее руководству монахинь: «Это, моя дражайшая сестра во Христе, я говорю не для того, чтобы польстить вам, а для того, чтобы призвать вас и всех прочих оценить высшую степень блага, творимого вами так давно, и призвать вас и далее хранить это благо, и творить его с присущей вам мудростью, дабы ваш пример и ваши речи воспламеняли сердца тех святых женщин, что вместе с вами служат Господу нашему… Подобно светильнику, вы должны одновременно гореть, согревать и освещать. Вы — ученица и последовательница истины, но для должного исполнения той роли, что вам доверена, вы в то же время являетесь еще и учительницей, наставницей, обучающей других смирению и покорности». Далее Петр Достопочтенный сравнивает Элоизу с царицей амазонок Пенфесилеей, с пророчицей Израиля Деворой и напоминает ей о том, что имя Девора на древнееврейском языке означает «пчела»: «Вы создадите истинное сокровище, а именно мед… ведь все соки, что вы собирали и еще соберете там и сям со всех цветов, вы вольете своим примером и своими речами, а также всеми иными возможными способами в сердца женщин вашей обители или других женщин».
Подобное письмо в некотором роде ставило Элоизу лицом к лицу с ее личными обязанностями, заставляло ее погрузиться в размышления о собственной жизни. Абеляр умер, но ей не следовало предаваться соблазну жить только прошлым и в прошлом, понапрасну терзаться воспоминаниями и тщетными сожалениями, изнурять себя ими и чахнуть, ведь ее роль была еще очень далека от завершения. Ее жизнь, ее деятельность, ее личность были посвящены служению на благо монастыря, ее монастыря, именно в этом состояла реальность и правда ее жизни. Петр Достопочтенный, заканчивая эту часть своего послания, столь возвышенно написанную, дабы упрекнуть Элоизу, заставить ее воспрянуть духом и пробудить в ней чувство ответственности, все творческие силы ее глубокой натуры, продолжал так: «Мне было бы очень приятно переписываться с вами или вести беседы, настолько я очарован вашими познаниями, и в особенности меня привлекает в вас ваше благочестие, по поводу которого мне многие возносили в ваш адрес хвалы. Как было бы прекрасно, если бы по воле Господа ваш монастырь оказался в подчинении у Клюнийского ордена! Как было бы чудесно, если бы вы находились в стенах великолепного монастыря в Марсиньи вместе с другими служительницами Христа и вместе с ними ожидали бы там, в этом земном плену, небесного освобождения, небесной свободы!» Надо сказать, что женский монастырь Марсиньи был особенно дорог сердцу Петра Достопочтенного, потому что его мать Ренгарда приняла там постриг, как и две его племянницы.
После столь трогательного и возвышенного обращения к Элоизе Петр Достопочтенный переходит к воспоминаниям об Абеляре: «Если Божественное провидение, распоряжающееся всем на свете, отказало нам в тех преимуществах вашего личного присутствия, то оно по крайней мере даровало нам счастье присутствия того человека, того мужчины, что вам принадлежит, великого человека, коего не следует бояться с почтением именовать служителем и истинным философом Христа, оно даровало нам счастье присутствия магистра Абеляра».
«Человека… мужчины, что вам принадлежит…» Когда мы читаем эту фразу и отмечаем чрезвычайно сильное и яркое выражение, нам почему-то трудно себе представить, что оно вышло из-под пера аббата, написавшего
Таким образом, сам Господь, по мнению Петра Достопочтенного, становился «гарантом» и покровителем супружеской пары. Итак, по его мысли, Элоиза не должна была ощущать себя «объектом» божественного или человеческого осуждения, а могла обращаться к Богу, который теперь хранил того дорогого для нее человека, ради которого она жила.
Оставалось еще совершить одно благое дело, и Петр Достопочтенный пожелал лично сопроводить тело Абеляра в Параклет, в монастырь, что при жизни покойного был дорог ему вдвойне. Петр Достопочтенный повелел извлечь тело Абеляра из могилы на кладбище Сен-Мар-сель-де-Шалон (как он сам уточняет, сделано это было в большой тайне) и самолично сопроводил гроб к часовне, некогда возведенной философом и его учениками на берегу речки Ардюссон. При захоронении тела Абеляра Петр Достопочтенный впервые встретился с Элоизой; встреча эта произошла, весьма вероятно, 16 ноября 1142 года. Петр Достопочтенный отслужил в Параклете заупокойную службу, затем обратился к монахиням, собравшимся в зале капитула, с краткой проповедью и возгласил между Параклетом и Клюни отношения «духовного братства», что нередко устанавливались между различными аббатствами в Средние века. Элоиза вскоре написала ему благодарственное письмо, исполненное возвышенного волнения: «Мы радуемся тому, что вы, Ваше Преосвященство, соизволили снизойти до нас в нашем ничтожестве и в нашей слабости, и мы гордимся этим, ибо ваше посещение — большая честь для всех, даже для тех, кто выше и достойнее нас. Другим известно, как много преимуществ и какое великое благо даровало им присутствие Вашего Преосвященства. Я же сама не только не могу высказать, какое благодеяние совершили вы для меня, посетив нас, но даже неспособна этого постичь». Далее в письме изложены три просьбы Элоизы: она просит Петра Достопочтенного после ее смерти отслужить по ней тридцать заупокойных служб в аббатстве Югюни; она также просит его прислать ей на пергаментном свитке, скрепленном его личной печатью, текст полного отпущения грехов Абеляра, дабы она могла повесить этот свернутый в трубочку пергамент на его могиле, и таким образом мы можем сказать, что Элоиза настоятельно желала в глазах всех утвердить факт полнейшего примирения с Церковью человека, чья правоверность дважды была поставлена под сомнение. Наконец, Элоиза просит Петра Достопочтенного позаботиться об их с Абеляром сыне Пьере-Астролябии и добиться для него «пребенды от епископа Парижского или в каком другом диоцезе», то есть просит для сына либо доходного места, либо права получения дохода от церковного имущества. Это письмо — последнее письменное свидетельство, которым мы располагаем об Элоизе. Оно представляет собой в каком-то смысле ее завещание, ее последнюю волю. Весьма показательно, что Элоизу — относительно ее самой и Абеляра — не заботит ничто, кроме вечности и существования их вечных душ; однако же следует отметить и ее заботу о дальнейшей судьбе Астролябия. Кстати, о сыне Элоизы и Абеляра, занимающем так мало места в этой истории, о человеке настолько же скромном, настолько же тихом и незаметном, насколько известны и даже прославлены были его родители (хотя, надо признать, слава их носила несколько скандальный оттенок), известно очень мало, почти ничего. Исследователи многократно предпринимали попытки найти «его следы» в документах и картуляриях той эпохи, но все старания оказались тщетны. Правда, упоминается некий аббат, носивший столь редкое имя и возглавлявший аббатство Отрив в кантоне Фрибур в 1162–1165 годах; если бы речь шла об аббатстве, принадлежавшем Клюнийскому ордену, тогда возник бы соблазн отождествить этого человека с сыном Абеляра, ставшим духовным сыном Петра Достопочтенного (сама Элоиза напоминает об этом, когда пишет аббату Клюни об Астролябии так: «…ваш Пьер-Астролябий»). Но Отрив — аббатство цистерцианское, и очень маловероятно, чтобы сын Абеляра остановил свой выбор на одном из монастырей Сито. Более правдоподобной представляется гипотеза, основанная на записи в картулярии одной церкви в Бретани: речь идет о церкви в Бюзе, в картулярии которой в 1150 году среди каноников собора в Нанте упоминается некий Астролябий, племянник Порхерия, каковой вполне мог быть братом Абеляра. Список лиц, по которым в аббатстве Параклет совершались заупокойные службы и делались заупокойные поминания, содержит всего лишь указание на дату его смерти: 29 или 30 ноября, «Petrus Astrolabius magistri nostri Petri filius» (Пьер-Астролябий, сын нашего магистра Пьера). Запись о смерти самой Элоизы чуть более подробная: «Элоиза, первая аббатиса и мать нашего монашеского ордена, прославившаяся своими знаниями и благочестием, внушавшая нам надежду самой своей жизнью, блаженно отдала свою душу Богу». Произошло это 16 мая, но вот год назвать с уверенностью трудно, и только путем сопоставления различных фактов исследователи смогли прийти к выводу, что наиболее вероятной датой смерти Элоизы является 1164 год. Таким образом, Элоиза на двадцать лет пережила Абеляра и скончалась, как и он, в возрасте 63 лет.
«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их».
(Ветхий Завет. Первая книга Моисея. Быт 1:27.)
Кто может мне писать? Откроем поскорей! Великий Боже! Это Элоиза! Едва-едва супруг ваш пришел в себя от изумленья…
Я покрываю поцелуями сие соблазнительнейшее послание, что проникает в мое сердце и наполняет его восхитительным удовольствием. Но должен ли Абеляр обращать внимание на ваши чары? Ваши страдания и ваши вздохи причиняют мне множество тревог.
Эти стихи представляют собой переложение, ответа Абеляра на письмо Элоизы (письмо II), сделанный в XVIII веке. Она же, по представлениям автора XVIII века, в письме I изъяснялась примерно в том же духе:
Какой новый раскат грома! Что слышала я сейчас? Я более не увижу вас! И вы можете мне об этом сообщить! О жестокий! Вы лишаете меня всего, и вашему сердцу доставляет варварское удовольствие мысль о том, что моя боль преумножается!
Можно сказать, что испытываешь некоторое замешательство, воспроизводя подобные наивные стишки после того, как надолго погружался в столь сложные тексты, после того, как познакомился со столь трагичными судьбами. Но, однако же, именно в такой форме, в таком виде XVIII век узнал историю Абеляра и Элоизы, и этот «перевод» имел тогда огромный, оглушительный успех, примерно такой же, какой сопутствовал «Орлеанской девственнице» Вольтера.