Эм + Эш. Книга 2
Шрифт:
— О, — выдохнула она, — я думала… Может, тридцатое июня? У тебя как раз сессия закончится.
Шаламов пожал плечами, мол, тридцатое так тридцатое. Приятно было, конечно, видеть в её глазах радость, но почему-то у самого возникло странное чувство, будто он только что балансировал на краю пропасти и вот теперь сорвался…
— Отец предлагает в пятницу отметить нашу помолвку в «Касабланке». Это хороший ресторан. Я как-то была там. Лишних людей не будет. Только мы, наши родители, ну и два папиных друга с жёнами. Ты их, конечно, пока не знаешь, но они очень влиятельные. Ты как? Не против? — спросила Вероника.
С
У него же только крепло ощущение, будто он прыгнул пусть не в пропасть, но в бурную реку, и его несёт как щепку течением, и уже не выплыть, не выбраться. Это его, с одной стороны, злило. А с другой — справедливо себе напоминал, что прыгнул-то он добровольно. Да и все эти душевные трепыхания, по сути, беспочвенны. Что они, плохое ему навязывают? Нет, наоборот, самое лучшее. Шикарная свадьба — на. Завидная работа — вот. Крутой коттедж со всем причитающимся — пожалуйста. Медовый месяц — где там Вероника пожелала? На Мальдивах? — сколько угодно. Сказка, а не жизнь. Приятели, одногруппники, Лёва откровенно ему завидовали. А ему всё равно казалось, что собственная жизнь ускользает от него. Почему — сам не мог понять, сколько в себе не копался. Единственное утешение — байк. Он с упоением рассекал по городу, и только в эти минуты чувствовал себя по-настоящему счастливым и свободным. В остальное же время его затягивало в какой-то водоворот: новый дом, дизайнер, стилист, путёвки, список гостей, уроки хореографа, потому что на свадьбе танцуют вальс, а не брейк, в общем, много всего.
Вероника заезжала за ним в академию и буквально как куклу доставляла то туда, то сюда. Посмотрели очередной проект — на уроки танцев. Разучили пируэты — на примерку. И так до бесконечности. Так что эта отрешённость, на которую ему пеняла Вероника, служила, скорее, защитной реакцией, чтобы просто не взбеситься в конце концов.
— Ну так что ты скажешь насчёт «Касабланки»? — переспросила она. — Ты бывал там?
— Не бывал, и мне всё равно. Пусть будет «Касабланка».
Вероника отложила журнал, подошла к нему, присела на корточки.
— Ну что ты, Эдик? То ты злишься, что твоего мнения не спрашивают. То спрашивают тебя — а ты: «Мне всё равно». Может, ты просто не хочешь на мне жениться?
Шаламов пристально взглянул на неё.
— А если бы… нет, я не говорю, что так оно и есть. Просто интересно вдруг стало, а если бы я действительно не хотел жениться, что бы это изменило?
Лишь на долю секунды на лицо Вероники набежала тень. Ответила же она вполне спокойно:
— Всё бы изменило. Неужто ты правда думаешь, что я тебя на аркане потащу к алтарю? Нет. Если ты не хочешь жениться на мне, скажи честно. Мы разойдёмся и будем жить как жили. Только… только говори это прямо сейчас, когда ещё можно разойтись без последствий, когда ещё никто про нас не знает. Потому что потом…
Она осеклась, но он и так понял: потом в её окружении будут шептаться, кто-то со злорадством, кто-то с жалостью. Все будут шептаться, даже друзья и родственники. А для неё — это невыносимо. Для неё образ значит очень много. Недаром на людях она разительно перевоплощалась из мягкой и уступчивой Ники в холодную, жёсткую и бескомпромиссную Веронику Сергеевну. Её подчинённые
— Ты меня понял, — кивнула она. — Так что говори сейчас. Я слушаю.
Вероника превосходно владела собой, но Шаламов видел — в глазах её застыло нечеловеческое напряжение. И даже страх. Это, наверное, надо обладать какой-то особой жестокостью или быть совсем безразличным, чтобы, глядя в такие глаза, причинить боль.
— Я не против на тебе жениться, — сухо сказал он. — Просто… реально это утомляет, когда тебя как маленького за ручку водят и говорят, что делать.
— Я знаю, знаю, — улыбнулась Вероника, выпустив еле слышный вздох облегчения. — Поверь, так будет не всегда. Я прослежу, чтобы после свадьбы отец так уж не вмешивался в нашу жизнь. И уверяю тебя, в нашей семье ты будешь главным.
Вот умела же она находить нужные слова! Шаламов даже как-то сразу повеселел:
— Да ну эту «Касабланку»! Давай лучше в «Пекинской утке» всех соберём? Надоели уже эти ваши пафосные заведения.
Глава 11 Эм
В подсобке рыдала Алёна.
— Ну что ты? На вот, попей, — я подала ей стакан воды.
— Ты же слышала! Этот гад оштрафовал меня на пятьдесят баксов. А за что? Я ведь ему объяснила, что в маршрутке ноготь сломала. Только что! Пока на работу ехала. Как будто я специально. Или мне что, надо было вместо работы бежать в салон? Мне и так придётся тратиться…
— Он гад, конечно. Но тебе надо успокоиться, иначе глаза будут красные, а уже скоро два часа, и он снова тебя оштрафует.
Но Алёна заплакала ещё сильнее. И я понимаю — обидно, но что поделать-то?
— Эм, — в подсобку заглянул Макс, официант, который тоже работал со мной в VIP-зале, — тебя Петрушка срочно к себе зовёт.
Я поднялась, взглянула на Алёну. Жалко её! Харлов с этими своими штрафами без разбору уже действительно достал всех. Только вот она сейчас делает себе только хуже. Обесцвеченные волосы Алёны выбились из валика, а это вообще у Харлова излюбленный повод прицепиться и наказать рублём.
— Я девчонкам скажу, мы скинемся сегодня по пять баксов с чаевых… а ты давай, успокаивайся. И причёску поправь.
— Спасибо, — всхлипнула та. — Чтоб этот Петрушка…
— Не знаешь, что ему надо? — спросила я Макса, когда мы вышли из подсобки и направились к кабинету управляющего.
— Ну… догадываюсь, но пусть он тебе эту «приятную» новость скажет сам, — хмыкнул Максим. — И кстати, насчёт скинуться — я как бы на подсосе.
— Макс, — укоризненно взглянула я на него, — тебя он тоже оштрафует за что-нибудь, мы и для тебя скинемся. А пять несчастных баксов… убудет от тебя, что ли?
— Ладно, ладно, сдаюсь, — он поднял ладони кверху. — Иди уже, а то Петрушка и тебя оштрафует.
Наш ресторан занимал целиком первый этаж трёхэтажного дома, выстроенного ещё в 19 веке купцом Ревякиным. Позже, при Сталине, к дому пристроили два крыла, уходящие во двор и образующие коротконогую букву П. С фасада советские архитекторы вполне соблюли тот же смешанный и вычурный стиль купеческого дома, в точности повторив эркеры с вытянутыми оконцами, триглифы по верху и пилястры по углам. Тыл же, и без того лишённый всех этих архитектурных кренделей, со временем ветшал, осыпался и плесневел.