Эмансипированные женщины
Шрифт:
— Я готов сделать, как вы велите, — торопливо ответил пан Людвик, — но моя невеста, ее родители…
— Я все им объясню, — ответил ксендз. — Ну, кто женится летом? Осенью, я хочу сказать, после жатвы…
Пан Людвик вышел от ксендза подавленный. Почему старик советует не торопиться со свадьбой? Это оскорбление, это по меньшей мере инсинуация! Пан Людвик хотел тут же вернуться и спросить, что все это значит? Однако у него, неизвестно почему, не хватило смелости.
С этого времени ему стало казаться, что перед ним
Однажды панна Евфемия была в гостях у сестры пана Людвика. Сидели в беседке. Время проводили довольно мило, барышня читала книгу, и выразительно читала. Но вдруг подул ветер, и панна Евфемия, беспокоясь о здоровье экс-паралитички, пошла к ней в комнату за шалью.
— Людвик, — торопливо спросила больная дама, — ты заметил, что Фемця с каждым днем становится все бледней?
— Наверно, нездорова.
— А пятно на шее ты у нее видел, красное пятно? — снова спросила экс-паралитичка, со страхом глядя на брата.
Пан Людвик задрожал. Но когда панна Евфемия вернулась в беседку с шалью, он демонстративно поцеловал невесте руку.
Больная дама опустила голову. Она была очень довольна, что брат начинает показывать характер, но ей было неприятно, что он делает это по такому поводу.
Наконец в середине следующей недели пан Круковский решил разрубить узел. Он пошел к ксендзу и попросил сделать оглашение. Когда старичок снова замахал руками, пан Людвик серьезно спросил:
— Что это значит, ваше преподобие? Почему вы велите отложить свадьбу?
— Велеть не велю, — ответил ксендз. — Только думаю, что не следует торопиться, хотя бы ради… невесты. Ясное дело, девушке не может быть приятно, когда кто-то из-за нее пускает себе пулю в лоб.
— А какое в конце концов панне Евфемии до этого дело? — удивился пан Людвик. — Разумеется, это неприятно, но сегодня она сама…
Ксендз скривился и снова замахал руками.
— Ну, — прервал он пана Круковского, — все-таки хоть немного да любила же она покойника. Не так горячо, как вас, а все-таки… Встречалась с ним, переписывалась, даже был разговор о кольцах…
Пан Людвик побледнел и расчесал пышные бакенбарды.
— Ваше преподобие, откуда вы об этом знаете?
— Весь город знает, — ответил ксендз. — Я не стал бы говорить, если бы не заседатель, человек щекотливый, он-то и просил меня намекнуть вам на это обстоятельство. Я, конечно, уверен, — живо прибавил ксендз, — что вы человек благородный и не скомпрометируете девушку, которая любит вас.
— Ну, разумеется! — ответил пан Круковский, прощаясь с ксендзом.
Однако он был рассержен и бросился прямо в город.
«Вот так новости, — думал он, — о которых между прочим кричит весь город! Однако же заседатель — человек щекотливый,
Пан Людвик до такой степени чувствовал свое превосходство, что даже не ревновал панну Евфемию к Цинадровскому. Тем более что, согласно с требованиями приличий, она отдала предпочтение не Цинадровскому, а ему, Круковскому, и Цинадровский по доброй воле уступил ее ему, Круковскому, понимая, что, кто имел честь боготоворить будущую пани Круковскую, не имеет права жить.
«Очень, очень рассудительный парень! У него было даже то, что можно назвать деликатностью», — думал пан Людвик.
Но как ни оптимистически смотрел пан Круковский на свои отношения с панной Евфемией и панны Евфемии с Цинадровским, все же он чувствовал, что ему чего-то не хватает, что ему надо что-то узнать. Что? — этого он сам не мог понять.
По отдельным полусловечкам, которые долетали до его слуха, пан Людвик догадывался, что майор должен знать больше других, и, позабыв о своей неприязни, снова пошел к старику.
Тот собирался идти играть в шахматы, и они поговорили на крыльце.
— Пан майор, — начал пан Людвик без обиняков. — Я не хочу выспрашивать вас о том, чего вы сами не хотели сказать мне, но… Скажите откровенно, каким показался вам Цинадровский?
— Я мало знал его.
— Ну, а все-таки? Насколько вы успели узнать его…
Майор оттопырил губы.
— Это был гордый хлопец. Глупый, но очень порядочный, очень… Может быть, даже слишком!
Они простились, пан Круковский удовлетворенно вздохнул. Отзыв майора польстил ему самому.
«Невелика птица, — думал он, — жалкий чинуша, к тому же Цинадровский… Кто носит такую фамилию! Но по крайности хоть не подозрительная личность!.. Панна Евфемия, даже рассердясь, обнаружила хороший вкус».
На площади пан Людвик, сам того не желая, столкнулся с Ментлевичем. Он весьма непринужденно поклонился и, обменявшись с Ментлевичем несколькими незначащими словами, спросил:
— Простите, сударь, кем, собственно, был этот пан Цинадровский?
— Но ведь вы знаете: он был почтовым чиновником, получал двадцать рублей в месяц.
— А характер, сударь, характер?
— О, характер у него был крутой, что в конце концов могло быть следствием плохого воспитания, — ответил Ментлевич, поправляя воротничок таким жестом, который означал, что сам-то он прекрасно воспитан.
— Но… был ли он хорошим человеком? — настаивал пан Круковский.
Ментлевич посмотрел на него с удивлением.