Эми и Исабель
Шрифт:
И как в отчаянии проделала долгий путь до колледжа, потому что библиотека там открыта субботними вечерами, и как она упорно шла туда, и как рядом остановилась машина и водитель предложил подвезти ее.
В грязноватой темноте она разглядела неулыбчивое лицо толстого старика.
— Нет, — покачала головой Эми. — Нет, спасибо.
Но он не уезжал, машина медленно ползла рядом с ней.
— Нет, спасибо! — прокричала она и кинулась бежать, заметив по его помрачневшему лицу, что ее крик его ошарашил; он выехал на дорогу и исчез.
В тихой библиотеке с высокими потолками ей казалось, что люди наблюдают за ней. Молчаливые
И потом наконец Эми оказалась в библиотечном подвале, в тесной, как шкаф, телефонной будке с гадостями на стенах. «ОТСОСИ» было начертано там, и она вдруг заплакала. Она сидела и горько плакала в телефонной будке из лакированного, отливающего золотом дерева, сжимая в руке листок с городами Массачусетса, которые начинаются на «П». Она помнила, что он из города на букву «П». Сколько раз ей придется позвонить, спрашивая мистера Робертсона? Пять? Больше? Десять?
И вдруг — женский старческий голос, ее «алло!», чуть раздраженное, как показалось бедной Эми, измученной, почти обезумевшей.
— Я хотела бы поговорить с Томасом Робертсоном, — сказала Эми, — это правильный номер? — И когда женщина не ответила, когда возникла пауза, Эми поняла, что нашла его. — Пожалуйста, — взмолилась она, — это очень важно!
— Кто это?
— Друг. Мне очень надо с ним поговорить. — Эми закрыла глаза, неужто это его мать-алкоголичка?
— Минутку.
Приглушенный стук, приглушенный разговор, потом звук шагов и негромкое звучание низкого мужского голоса. Эми узнала этот голос, его голос, он приближался. Слезы облегчения хлынули из глаз, она прижала голову к деревянной стенке будки, наконец, наконец, наконец она нашла его!
— Алло? — послышалось из трубки.
— О, мистер Робертсон! Это я, это Эми Гудроу.
Пауза.
— Прошу прощения, — сказал мистер Робертсон восхитительным низким голосом, — к сожалению, вы ошиблись номером.
— Нет! Не ошиблась! Это я, Эми. Из Ширли-Фоллс. Вы же знаете!
— Нет, не знаю, — медленно ответил мистер Робертсон. — Вы ошиблись номером.
Он поколебался, прежде чем добавить — твердо, чуть изменив интонацию, с еще большим южным акцентом:
— Я вас не знаю. И прошу больше сюда не звонить.
Глава 24
К полуночи дом стих. Небольшая лампа на кухонном столе отбрасывала свет через весь коридор, но в гостиной было темно, и темно было на лестнице, лишь узкая полоска света лежала на последней ступеньке. Этот свет, тусклый настолько, что придавал темноте зеленоватый цвет, шел из спальни Исабель, где на абажур было наброшено полотенце, чтобы свет не резал глаза. Под складками смятого одеяла спала Эми, вытянувшись на спине, словно загорающий на пляже. В приглушенном свете ее лицо не казалось ни спокойным, ни напряженным — возможно, следствие снотворного, текущего сейчас в ее крови. Но рот был полуоткрыт, нос выдавался над подушкой, ее поза выражала нежность и доверчивость.
Но Исабель увидела другое — отчуждение. Именно это слово
«Чужая», — снова подумала Исабель, осторожно поправив прядь волос, упавшую на щеку Эми. Незнакомка, которой не судьба унаследовать даже бабушкин фарфоровый кувшин для сливок. Тут Исабель откинулась на спинку кресла, вспомнив нежный звон разбивающегося кувшинчика, и слезы навернулись ей на глаза. Его больше нет. И печальный конец его, как-то связанный с тем, что Эйвери Кларк забыл прийти к ней, вызвал такую боль, что она даже не воспринималась как боль. Его слова: «Боюсь, что я забыл, Исабель» — вспыхивали яркими белыми пятнами на периферии сознания.
Но в центре была Эми. Незнакомая Эми, которая ходила по лесу с Полом Как-Его-Там (желудок Исабель подкатывал к горлу и раскачивался, хотя она поверила Эми, сказавшей, что между ними ничего не было: «Ничего, ничего, ничего»), чтобы натыкаться на трупы в багажниках брошенных автомобилей. Ах, ужасно для юной девочки обнаружить тело другой юной девочки! Бедная, бедная Эми, как она входила в дом: лицо сморщилось и потемнело, зрачки сузились, будто глядели из глубины пещеры. Ее и вправду невозможно было узнать, когда она смотрела на полицейских, полагая, что они приехали, чтобы арестовать ее, хотя на самом деле они пришли, только чтобы проверить рассказ Пола, причем они были предельно вежливы, спросив, какие детали она может добавить. И потом, когда Эми уткнула лицо в диванные подушки, напоминая Исабель испуганную собаку во время грозы, это был чисто животный страх. Она издавала ужасные гортанные звуки.
— Это неправда! — рыдала она, зарываясь в диван. — Нет, я не верю, нет, этого не может быть!
Полицейские, особенно старший, были вполне доброжелательны. Старший из них даже предложил Исабель вызвать врача, если девушка не успокоится. И доктор был добр, позвонив поздно ночью в субботу в единственную открытую аптеку в Хенкоке, в получасе езды. В аптеке, обнимая Эми, Исабель заглянула в добрые глаза усталого аптекаря и сказала:
— Моя дочь пережила потрясение.
И аптекарь только кивнул, его терпение было выше всяких похвал, а через четыре года, когда Исабель встретится с ним снова, она его даже не узнает (хотя он будет помнить ее, будет помнить трогательную женственность этой маленькой женщины, чьи руки плотно обвились вокруг ее высокой, испуганной дочки), для Исабель сегодня весь мир бешено кружился, утратив очертания.
Раздался телефонный звонок.
— Исабель? — Женский голос, знакомый. — Исабель, это Бев. Прости, если разбудила.
— Алло, — сказала Исабель, задыхаясь, потому что бежала по лестнице. — Да, здравствуй. Нет, ты меня не разбудила.
— Исабель, у нас проблемы. — Толстуха Бев говорила тихо. — Я у Дотти. Уолли переехал к любовнице.
— О господи, — пробормотала Исабель, вернулась к лестнице и прислушалась, не проснулась ли Эми.
— Дотти не может одна, так что я заехала к ней. Но ей невыносимо там оставаться. Я бы забрала ее к себе, но там сейчас, кроме Роксаны, две ее подружки спят в гостиной, и это последнее, что нужно Дотти.