Она встала рано и написала Харриет письмо. Это занятие навеяло на нее такую серьезность, почти печаль, что мистер Найтли, который зашел в Хартфилд к завтраку, оказался как нельзя кстати. Лишь спустя полчаса, проведенных с ним в полном блаженстве, как во время вчерашней прогулки, к ней вернулось давешнее спокойное состояние.
Не успел он уйти, по крайней мере не настолько давно он ушел, чтобы у нее возникла хоть малейшая склонность думать о ком-либо еще, как из Рэндаллса принесли письмо – очень толстый пакет; она гадала, что в нем может быть, и неодобрительно поморщилась, понимая, что придется его прочитать. Больше она нисколько не сердилась на Фрэнка Черчилля, ей не хотелось объяснений, ей только нужно было, чтобы ее оставили наедине со своими мыслями. Она была уверена, что ни слова не в состоянии понять из его письма. Однако и через это испытание надобно было пройти. Эмма вскрыла конверт – разумеется, так и есть! Записка от миссис Уэстон была вложена в письмо Фрэнка, адресованное мачехе:
«С огромным удовольствием, милая моя Эмма, переправляю вам это письмо. Знаю, вы отдадите ему должное, и нисколько не сомневаюсь в его благотворном воздействии. Мне кажется, мы с вами никогда больше не разойдемся серьезно во мнении об его авторе, однако не стану утомлять вас долгим предисловием. Мы все здоровы. Настоящее письмо исцелило меня от небольшой нервозности, которую я постоянно испытывала. Во вторник мне не слишком понравилось, как вы выглядели, но виной всему было хмурое утро, и, хотя вы всегда отрицаете какое-либо влияние на вас погоды, по-моему, всем становится хуже, когда дует северо-западный ветер. Я очень беспокоилась за вашего батюшку вечером во вторник, во время грозы, и вчера утром, но утешилась, услышав вчера вечером от мистера Перри, что он не заболел.
Ваша А.У.».
Далее в конверте лежало письмо, адресованное миссис Уэстон.
«Виндзор, … июля.
Дражайшая сударыня!
Ежели
вчера мне удалось хоть сколько-нибудь связно выразить свои мысли, то вы не удивитесь моему письму, однако, ожидали вы от меня вестей или нет, а я уверен, что прочтете эти строки беспристрастно и снисходительно. Вы – сама доброта, но, я полагаю, даже вам придется призвать на помощь все свое добросердечие, дабы простить меня. Но я уже прощен тою, у кого есть еще больше оснований негодовать. Пока я пишу, смелость моя растет. Очень трудно любимчикам судьбы оставаться смиренными. Я уже встретил такой успех дважды, когда просил прощения, что могу невольно оказаться в опасности, решив, будто могу рассчитывать и на ваше прощение, и на прощение тех ваших друзей, у которых были основания гневаться на меня. Вам всем необходимо попытаться понять истинную сущность моего положения, когда я впервые приехал в Рэндаллс: попробуйте понять, что у меня была тайна, которую я во что бы то ни стало должен был сохранить. Вот как обстояло дело. Имел ли я право ставить себя в такое положение, когда от меня требовалась подобная скрытность, – это другой вопрос. Я не буду сейчас его обсуждать. Любого, кто оспорит мое право не говорить об этом, я отсылаю к одному кирпичному домику в Хайбери, где в первом этаже подъемные окна, а наверху – створчатые. Я не смел открыто обращаться к ней; трудности моего тогдашнего положения в Энскуме слишком хорошо известны, чтобы требовать от меня объяснений; и мне несказанно повезло – в Уэймуте, перед тем как мы расстались, мне удалось склонить на свою сторону самую светлую головку, самое очаровательное создание на свете. Она дала согласие на тайную помолвку. Откажи она мне тогда, и я сошел бы с ума. Однако предвижу, у вас уже наготове вопрос: на что же я надеялся, поступая подобным образом? Чего ждал? Я ждал всего, чего угодно: помощи, времени, удачного стечения обстоятельств, надеялся или постепенно убедить, или выложить все внезапно, победить своим упорством их усталость. Передо мной все дороги были открыты, ведь я добился главного – я получил ее заверения во взаимности и верности. Я имею честь, мадам, быть сыном вашего мужа и, к счастью, унаследовал от него склонность надеяться на лучшее. С таким достоянием не могут сравниться ни унаследованные земли, ни дома. Представьте же теперь, в каком состоянии впервые прибыл я в Рэндаллс, и здесь совесть подсказала мне, что я виноват и мог бы приехать куда раньше. Если вы оглянетесь назад, то поймете, что я не приезжал, покуда мисс Ферфакс не было в Хайбери; и так как поведение мое было непочтительным прежде всего по отношению к вам, то вас я и молю о немедленном снисхождении! Но я хочу тронуть и сердце отца моего, напомнив ему, что, пока я не показывался в его доме, я лишен был счастья познакомиться с вами. Надеюсь, те радостные две недели, которые провел я под вашим кровом, дают лишь один повод порицать меня. А теперь я затрону очень важный аспект моего поведения, который имеет отношение к вам и который неустанно тревожит меня и требует весьма тщательных разъяснений. С величайшим уважением и чувством дружеской симпатии упомяну я имя мисс Вудхаус. Возможно, батюшка счел бы, что я должен добавить: и с величайшим стыдом. Те несколько слов, которые вырвались у него вчера, подтверждают это мнение, и я частично готов признать его справедливость. Мое поведение в отношении мисс Вудхаус, очевидно, обозначало то, чего на самом деле не было. С целью тщательнее скрыть столь важную для меня тайну я непростительно злоупотребил дружеским расположением, которое мы тотчас почувствовали друг к другу. Я не могу отрицать, что, ослепленный себялюбием, притворялся, будто мисс Вудхаус – предмет моих нежных чувств, но убежден, вы поверите моему заявлению: если бы я не знал, что совершенно ей безразличен, я не позволил бы себе зайти так далеко. При всей своей живости, при всем очаровании мисс Вудхаус никогда не производила на меня впечатления девицы влюбчивой. Я глубоко убежден в том, что она в меня не влюблена, что полностью отвечало моим желаниям. Она принимала от меня знаки внимания с легкой, дружеской, веселой игривостью, что как нельзя лучше отвечало моим намерениям. Мне казалось, мы с ней хорошо понимаем друг друга. В соответствии с нашим положением такие знаки внимания воспринимались как должное, и так к ним все и относились. Не могу сказать, начала ли мисс Вудхаус догадываться, как обстоят дела на самом деле, по истечении тех двух недель… Когда я заехал попрощаться с нею, помню, что уже готов был признаться ей во всем. Мне показалось, что она что-то заподозрила, однако я не сомневаюсь, что позже она все отгадала. Ну или почти все. Возможно, она не представляла всей правды, но, при ее проницательности, вполне могла бы разгадать тайну. У меня нет в этом никаких сомнений. Вы сами убедитесь, когда о нашем деле можно будет говорить без теперешней сдержанности, что новость не слишком удивит ее. Она часто намекала мне на это. Помню, на балу она сказала мне, что я должен быть благодарен миссис Элтон за ее внимание к мисс Ферфакс. Надеюсь, мое объяснение способно в большой мере смягчить мою вину в ваших глазах и в глазах моего отца. Покуда вы считали, что я неправедно поступаю в отношении Эммы Вудхаус, я не мог рассчитывать ни на ваше, ни на его снисхождение. Простите же меня теперь и попытайтесь добиться для меня прощения от вышеназванной Эммы Вудхаус, к коей я испытываю привязанность истинно братскую и которой желаю так же глубоко и счастливо полюбить, как люблю я… Теперь вы понимаете причину моих странных действий и поступков – какими бы они ни были – в те две недели? Сердце мое было в Хайбери, и первейшим долгом почитал я как можно чаще отправлять в то же место и мое бренное тело, причем не возбуждая ничьих подозрений. Если припомните в моем поведении какие-либо странности, припишите их все этой цели. Что же касается фортепиано, которое породило столько толков, я считаю необходимым лишь сказать, что заказ его был абсолютной тайной для мисс Ф., которая ни за что не позволила бы мне прислать ей инструмент, будь ей дарован выбор. Дражайшая сударыня, утонченность ее, выказанная за все время тайной помолвки, находится на такой высоте, что оценить ее лучшие качества по достоинству я затрудняюсь. Искренне надеюсь, что скоро вы сами получите возможность узнать ее поближе. Как лучше описать ее? Мне не хватает слов. Она сама, должно быть, поведает вам, какова она, – и не посредством речей, ибо не рождалось еще на свет существо, столь решительно отказывающееся признать собственные достоинства… В то время как я писал это письмо, которое оказалось длиннее, чем я предвидел, я получил весточку от нее. Она отзывается о собственном здоровье удовлетворительно, но так как она никогда не жалуется, то я боюсь ей верить. Хотел бы получить от вас подтверждение того, что она действительно здорова. Я знаю, что скоро вы навестите ее, она сейчас живет в страхе перед вашим визитом. Возможно, вы уже были у нее. Пожалуйста, не откладывайте ваш отчет, я с нетерпением буду ждать от вас подробнейшего письма. Помните, сколь мало минут провел я в Рэндаллсе и в каком суматошном, каком безумном состоянии я был! Увы, состояние мое не сильно улучшилось, я все так же безумен – и от счастья, и от горя. Когда я думаю о том, с какой добротой и благосклонностью встретился, о ее благородстве и терпении, о великодушии дядюшки – я пьян от радости! Однако, припоминая все неудобства, которые я ей причинил, думая о том, сколь мало заслуживаю я прощения, я злюсь на себя до безумия. Если бы только я мог сейчас снова увидеть ее! Но пока я не имею права покинуть дядюшку. Слишком добр он ко мне, чтобы злоупотреблять его терпением. Как ни длинно мое письмо, но я должен добавить следующее. Вы не знаете всего, что вам следует знать. Вчера я не мог сообщить вам ни одной связной подробности. Но внезапность и, в известном смысле, несвоевременность, с которою раскрылся наш роман, нуждаются в разъяснении, хотя вы сразу поймете, что событие, произошедшее 26-го числа прошлого месяца и открывшее передо мной самые радужные горизонты, ускорило развязку. Я никогда не позволил бы себе действовать так поспешно, если бы не чрезвычайные обстоятельства, которые не дали мне терять время. У меня бы не хватило духу действовать столь прямолинейно, тем более – у нее, при всей ее щепетильности и утонченности… Но выбора, повторюсь, у меня не было. Поспешность, с которой она приняла предложение той женщины… Здесь, сударыня, я вынужден прерваться, дабы собраться с мыслями и взять себя в руки. Я выходил прогуляться и теперь, надеюсь, достаточно трезв для того, чтобы достойным образом завершить письмо. На деле это самое тягостное и унизительное воспоминание – для меня. Я вел себя недостойно. И здесь вынужден признать, что в высшей степени позорным было мое поведение с мисс В., оскорблявшее чувства мисс Ф. Она не одобряла моего поведения, одного этого должно было быть достаточно. Мои объяснения, что это, мол, завеса для того, чтобы не заподозрили правду, она сочла неубедительными. Она была недовольна; на мой взгляд, ее недовольство не имело под собой оснований: я считал, что она чересчур щепетильна и осторожна там, где никакая осторожность вовсе не требуется… что она дует на воду… Я даже упрекал ее в холодности! Но она всегда оказывалась права. Последуй я ее советам, умерь я свой пыл и согласись с ее оценкою происходящего, я избежал бы величайшего в жизни несчастья. Мы ссорились. Помните утро, проведенное в Донуэлле? Именно там все мелкие разногласия, которые случались между нами прежде, завершились кризисом. Я опоздал… и встретил ее, когда она одна возвращалась домой. Я хотел проводить ее, но она была против. Она категорически воспротивилась моему предложению проводить ее, а я счел это крайне неразумным. Однако теперь я не вижу в ее словах ничего, кроме вполне естественного и последовательного желания действовать осторожно. В то время как я, обманывая всех, дабы скрыть нашу помолвку, целый час расточал любезности другой… Я склонял ее к таким действиям, которые разом свели бы на нет все наши предосторожности! Если бы увидели, как мы вместе гуляем между Донуэллом и Хайбери, то люди неизбежно заподозрили бы правду. Однако я был настолько безумен, что отрицал очевидное. Я усомнился в ее чувствах,
еще более усомнился я в них на следующий день, во время поездки на Бокс-Хилл. Тогда, в ответ на мое поведение, мое постыдное, оскорбительное пренебрежение ею и очевидную симпатию к мисс В., которых не вынесла бы ни одна разумная женщина, она выказала свое неодобрение в совершенно недвусмысленной форме. Иными словами, сударыня, между нами произошла размолвка – ее не в чем упрекнуть, но я вел себя ужасно! В тот же вечер я вернулся в Ричмонд, хотя вполне мог бы остаться с вами до следующего утра, просто из-за того, что я невероятно злился на нее. Даже тогда я не настолько лишился рассудка, чтобы не верить, что со временем я помирюсь с нею. Но я чувствовал себя задетым, оскорбленным ее холодностью и уехал с решимостью не делать первого шага к примирению. Я всегда буду поздравлять себя с тем, что вас тогда не было на Бокс-Хилл. Стань вы свидетельницей моего тогдашнего поведения, и едва ли я мог бы предполагать, что вы когда-нибудь снова сумеете думать обо мне хорошо. Наша ссора оказала на нее немедленное действие: как только она узнала, что я в самом деле уехал в Ричмонд, она решилась принять предложение этой миссис Элтон, которая назойливо вмешивается не в свои дела. Между нами, ее обращение всегда наполняло мое сердце негодованием и ненавистью. Помня о том, как снисходительно относились ко мне все жители Хайбери, я не считаю себя вправе роптать, в противном случае я непременно бы вслух возмутился тем, сколь благосклонно все принимают эту ужасную особу. Подумать только, она называет ее Джейн! Поверьте, я сам до сих пор не позволяю себе называть ее так, даже в письме к вам. Теперь представьте, что я должен был чувствовать, слыша, как имя ее самым вульгарным образом треплется этими Элтонами, причем с ненужной частотой и с наглостью, проистекающей от их воображаемого превосходства. Прошу, потерпите мою болтовню еще немного. Она решилась принять предложение, решилась совершенно разорвать со мной все отношения и на следующий день написала мне, что больше мы с нею никогда не увидимся. Она написала, что считает нашу помолвку источником раскаяния и горя для нас обоих и потому разрывает ее. Письмо ее пришло в то самое утро, когда скончалась бедная тетушка. В течение часа я написал ответ, однако из-за смятения, в котором пребывал мой разум, и множества дел, свалившихся на меня в одночасье, ответ, который я должен был отправить вместе со множеством других писем, написанных в тот день, оказался запертым в ящике моего бюро. Я полагал, что написал достаточно решительный ответ, хотя и в нескольких строках; он должен был успокоить и утешить ее, чтобы она перестала тревожиться на этот счет. Я очень огорчался, что она мне не отвечает, однако находил для этого какие-то объяснения. Я был слишком занят и – что греха таить – слишком радовался радужному будущему вместо того, чтобы насторожиться. Мы отбыли в Виндзор, и спустя два дня я получил от нее пакет, в котором она возвращала все мои письма, и в то же время по почте получил от нее записку. Она выражала удивление по поводу того, что я не ответил на ее последнее письмо. Так как молчание мое по столь важному поводу невозможно неверно истолковать, писала она далее, и так как для нас обоих должно быть желательно как можно скорее покончить с этим делом, она посылает мне, в запечатанном конверте, все мои письма и просит, чтобы я, в свою очередь, вернул все ее письма ко мне. Если мне, по каким-либо причинам, не удастся переслать их в течение недели в Хайбери, то по истечении данного периода пакет надлежит отправить в… далее она приводила полный адрес миссис Смолридж, живущей возле Бристоля. Ее записка поразила меня в самое сердце! Я слышал это имя, знал место, я знал все и сразу же догадался, что она собирается сделать. Так как мне прекрасно известна ее решительность, я не сомневался, что именно так она и поступит, а то, что она ни словом не заикнулась о своих планах в предыдущем письме, лишний раз доказывало ее щепетильность и утонченность. Напиши она мне об этом раньше, и я мог бы вообразить, будто она мне угрожает, что никоим образом не входило в ее намерения… Представьте мое потрясение, вообразите, как – пока не раскрылась моя оплошность – клял я нерасторопность почты! Что было делать? Оставался лишь один выход: поговорить с дядей. Без его согласия я и надеяться не смел на то, что меня снова согласятся выслушать. Я поговорил. Обстоятельства благоприятствовали мне, последние события смягчили его гордыню, и он скорее, чем я мог предвидеть, совершенно уступил мне и дал свое благословение, а напоследок бедняга с глубоким вздохом добавил свое желание, чтобы я обрел в браке такое же счастье, как и он! Правда, я склонен полагать, что обрету счастье несколько иного рода… Готовы ли вы пожалеть меня за то, что я пережил, открываясь дядюшке и ожидая в нетерпении его ответа, когда решалась моя судьба? Нет, прошу, не жалейте меня! Потом я примчался в Хайбери и узнал, как сильно она по моей милости заболела. Не жалейте меня, пока не узнаете, как я увидел ее больное, изможденное лицо. Я прибыл в Хайбери утром; зная об их обычае завтракать поздно, я был почти уверен, что застану ее одну. Мои надежды оправдались, и в конце концов цель моего путешествия была достигнута. Мне пришлось потрудиться, чтобы развеять ее вполне обоснованное, вполне справедливое недовольство. Однако все позади. Мы помирились, теперь мы стали еще ближе и дороже друг другу, чем прежде, и меж нами не случится и минутной размолвки. Теперь, сударыня, я вас освобождаю, однако прежде, не объяснившись, я не мог закончить письма. Примите тысячи и тысячи благодарностей за всю доброту, какую вы всегда мне выказывали, и десять тысяч благодарностей за ту заботу, которой вы окружите ее – в соответствии с тем, что подскажет вам ваше сердце. Если вы сочтете, что я в своем роде счастливее, чем того заслуживаю, я целиком с вами согласен. Мисс В. называет меня баловнем судьбы. Надеюсь, что она права. В одном отношении везение мое несомненно, поскольку я в состоянии подписаться под этим письмом как ваш преданный и любящий сын,Ф.Ч. Уэстон-Черчилль».
Глава 51
Письмо Фрэнка Черчилля, как и следовало ожидать, задело Эмму за живое. Несмотря на прежнюю предубежденность, она не могла не отдать письму должного, как и предсказывала миссис Уэстон. Как только она увидела в письме свое собственное имя, она ощутила растущий интерес – всякое упоминание о себе было ей небезразлично. И почти всякое – приятно, однако даже там, где она не упоминалась, суть письма все равно представляла несомненный интерес, ибо ее прежняя привязанность к его автору естественным образом возвращалась. Росло и сочувствие, которое неизбежно возбуждал в ней в тот момент любовный роман. Она, не прерываясь, дочитала письмо до самого конца, и, хотя невозможно было не признать, что он был не прав, все же он оказался не настолько плох, как она полагала: он тоже страдал и очень сожалел о содеянном и был так признателен миссис Уэстон и так влюблен в мисс Ферфакс! И сама Эмма была так счастлива, что просто не могла быть к нему суровой. Войди он в этот момент в комнату, она, несомненно, пожала бы ему руку так же сердечно, как и раньше. Ей так понравилось письмо, что, когда вернулся мистер Найтли, она захотела, чтобы он тоже прочитал его. Она была уверена: миссис Уэстон не будет против и даже желала бы, чтобы о письме было рассказано, особенно тому, кто, как мистер Найтли, видел столько предосудительного в поведении ее пасынка.
– Я с радостью прогляжу письмо, – сказал он, – однако оно, кажется, длинное. Я заберу его с собой домой на ночь.
Однако так не годилось. Мистер Уэстон собирался зайти вечером, письмо надлежало вернуть с ним.
– Я предпочел бы поговорить с вами, – отвечал он, – однако, раз дело касается справедливости, что ж, я его прочту. – Он начал читать, но почти сразу же прервался. – Эмма, предложи мне кто-нибудь прочесть одно из писем этого господина к своей мачехе несколько месяцев назад, и я не взял бы его с таким безразличием.
Еще немного он посидел над письмом, читая про себя, затем с улыбкой заметил:
– Хм! Какое лестное начало! Однако у него такой стиль. У каждого своя манера. Не будем к нему суровы. – Вскоре он снова прервался. – Для меня естественно будет время от времени по ходу чтения делиться с вами своим мнением. Высказываясь, я буду чувствовать, что нахожусь рядом с вами. Таким образом, мы не слишком потеряем время… но если вам это не нравится…
– Очень нравится. Я хотела бы слышать ваше мнение.
– Здесь, – заметил мистер Найтли, – он лукавит, когда пишет об искушении. Он знает, что не прав, но ему нечем оправдать свое поведение… Плохо! Ему не следовало заключать помолвку… Надо же – «унаследовал отцовский нрав»! Тут он бросает тень и на родного отца. Сангвинический темперамент всегда поддерживал мистера Уэстона в его благих и честных намерениях, что правда, то правда, однако мистер Уэстон сам заслужил свое нынешнее счастье… А вот это верно: ноги его здесь не было, покуда не приехала мисс Ферфакс.
– А я не забыла, – сказала Эмма, – вашей уверенности в том, что он, если бы захотел, мог бы приехать сюда и раньше. Вы очень благородно не напоминаете мне о моем заблуждении, однако вы были совершенно правы.
– Эмма, я относился к нему не совсем беспристрастно, но все же думаю: даже не будь в деле замешаны вы, я все равно не доверял бы ему.
Когда он дошел до упоминания мисс Вудхаус, он счел своим долгом прочесть весь пассаж – все, что имело к ней отношение, – вслух, с улыбкой. Он бросал на нее многозначительные взгляды, он качал головой, время от времени отпускал слово, свидетельствующее о его согласии или неодобрении. Или просто говорил ей о любви, как того требовал предмет, о котором шла речь, под конец же, крепко задумавшись, он серьезно заключил:
– Очень плохо… хотя могло бы быть и хуже. Он играл с огнем. Его счастье, иначе ему не было бы оправдания… Не способен верно оценить свое поведение с вами. Он всегда принимает желаемое за действительное и всегда слишком мало обеспокоен всем, кроме своего удобства. Вообразил, будто вы разгадали его тайну! Вполне естественно для него! У самого в голове один обман, и он то же подозревает в других… Тайна! Обман! Насколько он способен все извратить! Милая Эмма, не является ли это письмо лишним доказательством того, насколько прекрасны правда и искренность, которые украшают наши с вами отношения?
Эмма согласилась, но покраснела, вспомнив, что не может искренне рассказать ему о Харриет.
– Лучше читайте дальше, – сказала она.
Он стал читать, однако очень скоро снова прервался:
– Фортепиано! Ах! Вот поступок, достойный мальчишки! Он не в состоянии понять, что неудобства, вызванные его мальчишеством, могут намного превзойти удовольствие. Настоящее мальчишество! Не могу представить, как можно подарить женщине доказательство своей любви, без которого она, скорее всего, предпочла бы обойтись… И ведь он знал, что она запретила бы ему посылать пианино, если бы могла.