Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Завершая разговор о «Смотринах», заметим, что в этой песне неудачи героя подчеркиваются семейными неполадками: «Чиню гармошку, и жена корит». Этот мотив можно найти и в других произведениях: «Ох, ругает меня милка» /2; 568/, «И пускай иногда недовольна жена, / Но бог с ней, но бог с ней!» /1; 113/, «Помогите хоть немного — / Оторвите от жены» /1; 252/, «Ну что же такого — выгнали из дома, — / Скажи еще спасибо, что живой!» /2; 176/, «Бил, но дверь не сломалась, — сломалась семья. / Я полночи стоял у порога / И ушел…» /3; 101/, «Если с ночи — “Молчи, / Не шуми, не греми, / Не кричи, не стучи, / Пригляди за детьми!..”» /3; 114/. Последняя цитата взята из стихотворения «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» (1971), которое мы сейчас и рассмотрим, так как оно имеет самое прямое отношение к разбираемой теме.
Здесь показано, как толкование самых обычных норм поведения в советскую эпоху могло бесконечно расширяться, и в итоге эти нормы превращались в запреты.
Лирический герой принимает общепринятые правила, кроме одного: «“Без звонка не входить!” — / Хорошо, так и быть. / Я нормальные “не” / Уважаю вполне. / Но когда это — не / Приносить-распивать, / Это “не” — не
На почве этого «неприятия» у него возникают конфликты с окружающими: «И соседка опять / “Алкоголик!” орет. / А начнешь возражать — / Участковый придет». Точно такая же ситуация повторится в стихотворении «Муру на блюде доедаю подчистую…»: «Я не дурю и возражаю, протестую» (АР-2-52). А в «Разговоре в трамвае» (1968) после того, как герой начал «возражать» вымогателю, он оказался на полу и надеется на приход милиции (того же «участкового»), которая разберется с зачинщиком, но милиция разбирается с ним самим: «Наконец! Вот милиция. / Жаль, что не могу пошевелиться я. / А не то я — вслух заявляю! — / Дал бы по лицу негодяю. / Путаете вы, не поддавший я! / Гражданин сержант, да пострадавший я! / Это он неправ, да клянусь я! / Нет, возьмите штраф, тороплюсь я» /5; 498 — 499/. И в стихотворении «Муру на блюде…» лирический герой возражает (причем если в «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» алкоголиком его называет соседка, то здесь он уже сам откровенно говорит: «В угаре пьяном я твердею и мужаю»), и вновь за ним приходит «участковый»: «Хоть я икаю, но твердею, как спаситель, / И попадаю за идею в вытрезвитель (АР-252).
Теперь вернемся к стихотворению «“Не бросать!”, “Не топтать!”…»: «Он, пострел, все успел — / Вон составится акт: / Нецензурно, мол, пел. / Так и так, так и так». Здесь встречается прием, уже использованный в «Путешествии в прошлое» (причем совпадает даже стихотворный размер): «А наутро я встал — мне давай сообщать, / Что хозяйку ругал, всех хотел застращать, / Будто голым скакал, будто песни орал. / А отец, говорил, у меня — генерал!», — и в «Зарисовке о Ленинграде»: «Пел немузыкально. скандалил».
Во всех трех случаях проявляется одна и та же — официальная — точка зрения на песни и поведение героя; отсюда слова «будто» и «мол».
И в концовке стихотворения «“Не бросать!”, “Не топтать!”…» он приходит к выводу: «Так и может все быть, / Если расшифровать / Это “Не приносить!”, / Это “Не распивать!”».
В целом же рассказы героя об участковом, о соседке и т. п. основаны на его личном опыте, поэтому он знает, сколько ему могут за это дать: «Съел кастрюлю с гусем / У соседки лег спать / И еще — то да се… / Набежит суток пять!». Не исклюю-чено, что «соседка» здесь — это та же самая вдова из «Путешествия в прошлое»: «Хорошо, что вдова всё смогла пережить, / Пожалела меня — и взяла к себе жить».
Интересно также, что герой стихотворения работает на заводе (маска пролетария): «И точу я в тоске / Шпинделя да фрезы». Причем на свою работу он выходит, как все заводские, рано: «Я встаю ровно в шесть / (Это надо учесть)…». Сравним со стихотворением «Жизнь оборвет мою водитель ротозей…» (также — 1971): «Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань…» /3; 73/. И сказано это, в первую очередь, о себе, поскольку сам Высоцкий всегда вставал очень рано.
А сетования героя: «И точу я в тоске / Шпинделя да фрезы <.. > И мелкает в уме / Моя бедная “мать”».
– уже имели место в стихотворении «Есть здоровье бы-чее…» (конец 50-х): «Ах ты… дальше слово “мать”. <…> Ах ты, грусть– тоска моя, / Горе и печаль! / Вспоминаю маму я, / И ее мне жаль» [789] [790] .
789
Высоцкий. Исследования и материалы: в 4 т. Т. 3, кн. 1, ч. 2. Молодость. М.: ГКЦМ В.С. Высоцкого, 2013. С. 155, 157.
790
Явная аналогия со стихотворением Маяковского «Юбилейное» (1924), которое декламировалось Высоцким в спектакле «Послушайте!»: «Мне бы памятник при жизни полагается по чину».
В стихотворении «Нараспашку при любой погоде…» (1970) мы вновь встречаем одну из вариаций «не», представленную на этот раз в виде императива, а не запрета: «Знаю, мне когда-то будет лихо — / Мне б заранее могильную плиту5?3, - / На табличке: “Говорите тихо!” / Я второго слова не прочту» /2; 266/, «Я читаю только “Говорите”, - / И, конечно, громко говорю» /2; 533/, за что ему и дают «суток пять». Через три года этот мотив будет развит в стихотворении «Я бодрствую, но вещий сон мне снится…»: «Организации, инстанции и лица / Мне объявили явную войну / За то, что я нарушил тишину…».
Что же касается маски пролетария, то она встречается также в дилогии «Два письма» (1967), которую можно рассматривать как прообраз «Диалога у телевизора» (1973). В обоих произведениях главными действующими лицами являются герой и его жена (оба — простые люди). Однако если в «Диалоге у телевизора» они находятся рядом, то в песнях 1967 года обращаются друг к другу заочно.
В первой части дилогии — «Письмо из деревни к мужу, который повез на сель-хозвыставку быка племенного» — жена главного героя по имени Коля пишет ему в Москву письмо о том, как ей живется без него: «Вот вернешься ты, боюсь, занятой, нарядный, / Не заглянешь и домой — сразу в сельсовет».
Этот же мотив встретится
Две последние строки предвосхищают аналогичный мотив из посвящения «Юрию Яковлеву к 50-летию» (1978): «Виват всем ЯКам — до ста лет им жить!», — в которой автор, говоря о ЯКах (вспомним песню «Я — “ЯК”-истребитель»), имеет в виду и себя. Сравним также с песней «Мореплаватель-одиночка» (1976), где он говорит о себе и близких по духу людях в третьем лице: «Так поменьше им преград и отсрочек, / И задорин на пути, и сучков!».
Само же название песни «Письмо из деревни…» говорит о том, что лирический герой живет в деревне, а Москва для него — своего рода заграница. То же самое происходит в «Поездке в город» (1969), где герой выбирается из деревни в Москву. [791] [792] [793] [794]
Приведем еше несколько параллелей между «Письмом из Москвы в деревню» и «Диалогом у телевизора»: «…Потому что я куплю тебе кофточку, / Потому что я люблю тебя, глупая» = «“А это кто — в короткой маечке? / Я, Вань, такую же хочу”. <…> “К тому же эту майку, Зин, / Тебе напяль — позор один, / Тебе шитья пойдет аршин — / Где деньги, Зин?”».
791
Примечательно, что совпадают письменные обращения лирического героя к своей жене и наоборот: «Здравствуй, Коля, милый мой <.. > Без тебя невмоготу — кто создаст уют? / Хоть какой, но приезжай, жду тебя безмерно» /2; 22 — 23/ = «Что говорить — здесь, конечно, не рай, / Но невмоготу переписка. / Знаешь, что, милая, — ты приезжай: / Дальний Восток — это близко!» /2; 211/ («милый… невмоготу… приезжай» = «невмоготу… милая… приезжай»). Первая песня написана в 1967 году, вторая — в 1969-м; у первой — шутливая интонация, а у второй — серьезная.
792
Как и в другой ранней песне: «Для тебя готов я днем и ночью воровать» /1; 34/.
793
Темная домашняя запись «Псевдо-Шувалов», июль 1964.
794
Перевозчиков В. Возвращение к Высоцкому. М.: Вагриус, 2008. С. 74 — 75.
В последней песне у героя уже нет денег, а в «Письме из Москвы в деревню» он еще собирается одарить жену разными подарками: «Потому что я куплю тебе кофточку», — и перед этим: «Слушай лучше: тут с лавсаном материя. / Если хочешь, я куплю — вещь хорошая». Сравним в ранних произведениях: «Я тебя одену в пан и бархат, / В пух и прах, и в бога душу — вот!» /1; 137/, «Я сразу сузил круг твоих знакомств, / Одел, обул и вытащил из грязи» /1; 120/, «Красное, зеленое, желтое, лиловое, / Самое красивое я тебе дарил, / Люкс, а не дешевое, новое, фартовое / С разных мест и с разных дел в дом к тебе тащил» /1; 346/575. Последнюю песню на одном из домашних концертов Высоцкий назвал так: «Любимая песня»/76. А посвящена она подруге Артура Макарова Людмиле Крымской, которая говорила об этом так: «Я просто запомнила первую песню, потому что Володя пришел и спел. А потом сказал: “Миляга, это тебе”. Поэтому я ее и запомнила»577. Приведем еще рассказ Артура Макарова: «Когда мы только что переехали в новую комнату (а курили все нещадно), наша единственная постоянная дама по кличке Миляга, действительно невероятно милое создание, кстати, одна из первых песен Володи “Красное, зеленое” написана ей…» [795] [796] [797] .
795
Выступление кинодраматурга А.С. Макарова в ДК им. Ленина (Ленинград) 9 декабря 1984 г. // В.С. Высоцкий. Украинский вестник. Из архива Леонида Никитовича Фурмана-6. Донецк, 2013. № 37 (окт.). С. 6.
796
Отметим заодно идентичность ситуации в «Диалоге у телевизора» и в «Диагнозе» (1976): «Послушай, Зин, не трогай шурина! / Какой ни есть, а он — родня» ~ «Шурин мой — белогорячий, / Но ведь шурин — не родня». Первая цитата представляет собой ответ героя на реплику Зины: «А тот похож — нет, правда, Вань, — / На шурина — такая ж пьянь». И если здесь шурин назван пьянью, то в другом случае — белогорячим. Связь очевидна: шурин героя напивался до белой горячки (а в черновиках «Диагноза» он заменен на дядю: «Хоть бывал навеселе / Муж моей покойной тет<и>»; АР-11-49), как и сам лирический герой: «Я очнулся от белой-пребелой горячки. / В ожидании следующей — снова пишу» («День на редкость — тепло и не тает…», 1960). В действительности же «шурин» выполняет здесь функцию замещения «деда», поскольку, как свидетельствует о Высоцком Людмила Абрамова, «его дед, бабка и тетка по материнской линии умерли от белой горячки» (цит. по: Козаровецкий (Абычев) В. Кольцо // В поисках Высоцкого. Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2017. № 29. Июль. С. 79).
797
Живая жизнь: Штрихи к биографии Владимира Высоцкого. М.: Моек, рабочий, 1988. С. 236.