Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

Образ автомобильной езды по прямому шоссе («…и только по шоссе — бесповоротно») будет развит в антифашистском стихотворении «Ожидание длилось, а проводы были недолги…» (1973): «Залоснилось шоссе и штыком заострилось в дали», «Здесь, на трассе прямой…».

В обоих случаях героя напутствуют в дорогу его друзья: «Меня просили: “Миг не проворонь ты!”» = «Пожелали друзья: “В добрый путь! Чтобы всё без помех!”». Однако во время пути он подвергается обстрелу: «Но из кустов стреляют по колесам!» = «Я ответить не смог — по обшивке царапнули пули». И на его дороге возникают неприятели, в обоих случаях названные безымянными местоимениями: «Но то и дело тень перед мотором — / То черный кот, то кто-то в чем-то черном» = «Вышли чьи-то фигуры назад на шоссе из обочин, / Как лет тридцать спустя на машину мою поглазеть». В последней цитаты налицо сравнение советской власти с фашистской.

Герой же преодолевает препятствия на своем пути и уничтожает вражеские атрибуты: «Я голой грудью рву натянутый канат» = «И лохмотия свастик болтались на этом штыке». Однако, несмотря на все усилия, он остается на том же месте, где начал свой путь: «Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек» =

«Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон».

Впервые же образ автомобильной езды встретился в черновом варианте первой строки стихотворения «Машины идут, вот еще пронеслась…» (1966): «Машина, как зверь, по шоссе пронеслась…» /1; 530/. Сравним также со стихотворением «Мы без этих машин — словно птицы без крыл…» (1973): «Мы не шагаем по росе / Все наши оси, тонны все / В дугу сгибают мокрое шоссе».

А образ дороги впервые появился в песне «Дорога, дорога — счета нет столбам…» (1961): «Шагаю, шагаю — кто мне запретит!». Однако в тех произведениях, где упоминается автомобиль, дорога неизменно превращается в шоссе.

Что же касается мотива смены образа жизни («шага» — на автомобильный «бег»), то он нашел развитие в только что рассмотренном «Горизонте» и в «Песне автомобилиста», которая будет рассмотрена чуть позже, а пока вернемся еще раз к «Песне автозавистника» (1971).

Мы уже затрагивали ее в главе «Высоцкий и Ленин» применительно к маске пролетария. Здесь же пойдет разговор о маске автомобилиста, которая в начале 1970х годов встречалась наиболее часто: в 1971 году появляется «Горизонт», в 1972-м — «Дорожная история» и «Чужая колея», а также стихотворения «Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам…» и «Километры»: «Мы удобные попутчики, таксисты-шофера», «По воде, на колесах, в седле, меж горбов и в вагоне». И еще через год — стихотворение «Мы без этих машин — словно птицы без крыл». Да и в целом, по воспоминаниям Василия Аксенова: «В кожаной курточке до пояса и кепке набок (его любимая одежда) он походил на тертый калач, на столичного таксиста, да в общем-то и вся его жизнь порой смахивала на какой-то таксистский городской миф» [803] .

803

Акксенв В. Певецметропооли// Новоеруссккеслово. Нью-Йорк. 1988. 24июля. С. 5. Цит. по: КМр Высоцкого. Вып. IV. М.: ГКЦМ В.С. Высоцкого, 2000. С. 127.

Интересная перекличка наблюдается между «Песней автозавистника» и написанным через год стихотворением «Не гуди без меры, без причины…»: «Всё: еду, еду регистрировать в ГАИ» = «Побежать и запатентовать бы, / Но бежать нельзя: лежать до свадьбы / У Склифосовского».

В первом случае лирический герой говорит про автомобиль, а во втором — про мотоцикл и мотороллер («Ну а на моем на мотоцикле…», «Крошка-мотороллер так прекрасен!»). Причем «Склифосовский» во втором стихотворении представляет собой автобиографическую деталь, поскольку в июле 1969-го Высоцкий пережил клиническую смерть и его едва удалось спасти, поместив в Институт Склифосовского.

Обращает на себя внимание идентичность ситуации в «Не гуди без меры, без причины…» и «Балладе о гипсе» (также — 1972): в обоих случаях герой оказывается в больнице с тяжелыми травмами, полученными в результате столкновения с МАЗом и «Пылесосом» [804] ^{[805] [806] [807] [808]} (в первом случае) и «самосвалом в тридцать тысяч кило» (во втором): «Но бежать нельзя — лежать до свадьбы / У Склифосовского» = «Вот лежу я на спине, / загипсованный, / Каждый член у мене — / расфасованный» (к 1972 году Высоцкий дважды разбивал свои автомобили588). Правда, в стихотворении он ехал на мотоцикле, а в песне представал в образе обычного пешехода, но по сути ситуация здесь одна и та же. Кроме того, столкновение с самосвалом уже имело место в песне «У тебя глаза, как нож» (1961): «Налетел на самосвал — к Склифосовскому попал», — и встретится в одном из поздних стихотворений, обращенном к Марине Влади: «Бил самосвал машину нашу в лоб» («Я верю в нашу общую звезду…», 1979).

804

То есть подметально-уборочной машиной, которую называют «дорожный пылесос».

805

Об одном таком случае он рассказал в 1974 году: «Вы попали в автокатастрофу?» — «Да, был в катастрофе. Перевернулся на кузов, голову разбил, в шоковом состоянии прибежал в приемный покой. Шуму было!» («Я приду по Ваши души»: [Интервью с В. Высоцким, взятое у него 15 лет назад / Взял Н. Тиунов] // Комсомолец Татарин. Казань. 1989. 22 янв. Цит. по: Вагант-Москва. 1999. № 7–9. С. 88).

806

Вариант, исполненный на концерте в Бруклинском колледже (Нью-Йорк, 17.01.1979). А вторая строка из приведенной цитаты в целом ряде исполнений имела вид: «Он мне теперь — заклятый враг!».

807

Кроме того, и здесь, и в «Марафоне» герой одинаково говорит о своих лишениях: «Недосыпал, недоедал, пил только чай» = «Мне есть

нельзя, мне пить нельзя, / Мне спать нельзя ни крошки» (как и позднее в «Аэрофлоте»: «Ни поесть, ни распить, ни курнуть») («недосыпал» = «спать нельзя»; «недоедал» = «мне есть нельзя» = «ни поесть»; «пил только чай» = «мне пить нельзя» = «ни распить»).

808

Кстати, и в этой песне, и в «Марафоне» лирический герой, видя, что противник близок к победе, выражает свои эмоции при помощи нецензурной лексики: «И позабыв теоретическую часть, / И скромно про себя ругаясь матом, / Вдруг увидал я, к их воротам мчась, / Специалиста с фотоаппаратом» (начальный вариант 1967 года /2; 433/) = «А теперь — достань его, — / Осталось материться]». Так что неслучайно в «Письме с Канатчиковой дачи» (1977) поэт выведет себя в образе «бывшего алкоголика, матершинника и крамольника».

Неслучайна и параллель «Песни автозавистника» с «Марафоном», который также датируется 1971 годом: «А еще вчера все вокруг / Мне говорили: “Сэм — друг, / Сэм — наш, гвинейский друг”». Когда же этот «друг-гвинеец» обогнал героя на несколько кругов, он констатирует: «Тоже мне — хорош друг, — / Обошел на третий круг. / Нужен мне такой друг! / Как его? Забыл… Сэм Брук. / Сэм — наш гвинейский Брут». То есть сначала он готов был считать этого гвинейца своим другом, но когда увидел, что тот вытворяет, отказался от дружбы с ним и назвал Брутом, то есть предателем.

Точно такая же ситуация возникает в концовке «Песни автозавистника»: «Он мне теперь — не друг и не родственник, / Он мне — заклятый враг»58*9 Таким образом, сначала «частный собственник» был другом и родственником героя, а потом они стали врагами5⁹⁰. Этот же мотив повторяется во многих произведениях: «А мы — его мы приняли, как брата. / А он нас всех назавтра продал, гад» («Про стукача», 1964; АР-7-75; обратим здесь внимание на слово «назавтра» и сравним с «Марафоном»: «А еще вчера все вокруг / Мне говорили: “Сэм — друг"»)., «Ну а он — мой ровесник и однокорытник. <..> Вот сейчас, вот сейчас я его покалечу!» («Песня про правого инсайда», 1968 /2; 43З/5⁹¹), «Не прорвешься, хоть ты тресни, / Но узнал один ровесник: / “Это тот, который песни… / Пропустите, пусть идет!”» («Сказочная история», 1973 /4; 54/), «Он был мне друг, и я ему хотел…» («Неужто здесь сошелся клином свет…», 1980; набросок /5; 590/). В последнем случае этот «друг» втерся в доверие к герою и убил его: «Он скалился открыто — не хитро, / Он делал вид, что не намерен драться, / И вдруг — ножом под нижнее ребро, / И вон — не вынув, чтоб не замараться».

А в концовке «Марафона» Высоцкий использует свой фирменный прием аллюзий: «Нужен мне такой друг! / Как его? Забыл… Сэм Брук». Для сравнения процитируем более позднее стихотворение, где речь идет о Сталине: «Там этот, с трубкой… Как его? /Забыл — вот память!» («Я прожил целый день в миру / Потустороннем…», 1975).

Бросается в глаза также одинаково негативное отношение лирического героя к «братьям-китайцам» в стихотворении «Как-то раз, цитаты Мао прочитав…» (1969) и к «другу-гвинейцу» в «Марафоне»: «Наши братья залегли и дали залп» = «Друг-гвинеец так и прет».

В первом случае пародируется песня «Москва — Пекин» (1949): «Русский с китайцем — братья навек. <.. > Сталин и Мао слушают нас»; а во втором — речи спортивных телекомментаторов Яна Спарре и Николая Озерова: «Вот еще одну шайбу забили наши чехословацкие друзья!». Поэтому в обоих случаях герой говорит, что такие «братья» и «друзья» ему не нужны: «Не взыщите, бывший наш товарищ Мао!» = «Нужен мне такой друг! / Как его? Забыл… Сэм Брук! / Сэм — наш гвинейский Брут!», — и одинаково иронизирует над советской пропагандой: «Вспомнилась песня, вспомнился стих, / Словно шепнули мне в ухо: / “Сталин и Мао слушают их…”, - / Вот почему заваруха» = «А еще вчера все вокруг /Мне говорили: “Сэм — друг”».

Эта же тема разрабатывается в «Песне автозавистника»: «А он мне теперь — не друг и не родственник, / Он мне — заклятый враг». Поэтому лирический герой мечтает: «И я б их к стенке ставил через одного / И направлял на них груженый самосвал». Похожее желание он выскажет в «Песне Гогера-Могера» (1973): «Я б их болезных запер бы / Покрепче перво-наперво» /5; 527/, - и в том же стихотворении «Как-то раз, цитаты Мао прочитав…»: «Мне бы взять пострелять всю китайскую рать» /2; 458/. Кстати говоря, эта «рать» вела себя точно так же, как враги героя в «Том, кто раньше с нею был» (1961): «Они стояли молча в ряд — / Их было восемь» = «Молча, медленно, как будто на охоту, / Рать китайская бежала на меня». А описание предводителя китайской рати в песне «Мао Цзедун — большой шалун» напоминает описание представителей власти в «Мистерии хиппи»: «Он до сих пор непрочь кого-нибудь потискать» = «Довольно тискали вы краль». Неудивительно, что и лирический герой в стихотворении «Как-то раз, цитаты Мао прочитав…», и лирическое мы в «Мистерии хиппи» одинаково относятся к своим врагам: «Мне плевать на китайскую рать» (АР-8-108) = «Плевать нам на ваши суеверия!». Такое же отношение присутствует в ранней редакции «Песни про правого инсайда» (1967): «Они играют по системе “дубль-вэ”, / А нам плевать — у нас “четыре-два-четыре”!» /2; 432/. Отметим еще одну перекличку между этой песней и стихотворении «Как-то раз, цитаты Мао прочитав…»: «Если мяч не с той ноги — / Всё равно — не стой, беги». «Я был один — мне было бить с ноги» /2; 432, 433/ = «Раньше я стрелял с колена — на бегу» (АР-8-106).