Энни с острова принца Эдуарда
Шрифт:
Дверь открыла очень высокая женщина.
– Да, семейство Ширли проживало здесь лет двадцать назад, – кивнула она в ответ на вопрос Энни. – Они снимали эти апартаменты, и я их помню. Оба умерли от лихорадки один за другим, и это просто ужасно! У них остался ребенок… Думаю, и он давно умер. Он был довольно болезненным. Старый Томас с женой взяли его к себе, словно им своих ртов не хватало!
– Этот ребенок не умер, – сказала Энни, улыбаясь. – Он, вернее, она – перед вами!
– Что вы говорите! Да вы уже совсем взрослая! – воскликнула женщина с таким изумлением, как если бы ожидала увидеть перед
– А вы позволите мне его осмотреть? – живо спросила Энни.
– Неужто нет! Проходите, если хотите. Это не займет много времени: здесь и смотреть-то нечего! Я все талдычу своему благоверному, чтоб пристроил новую кухню, но от этого увальня, пожалуй, дождешься… Вон там – гостиная, а наверху еще две комнатки. Идите, осмотрите все сами. Мне тут за ребенком нужно присматривать. Вы родились в восточной комнатке. Помнится, ваша матушка говорила мне, что очень любит смотреть, как восходит солнце. Вы как раз родились на восходе солнца, и первое, что увидела ваша мама, был его свет на вашем личике!
Энни, охваченная знакомым трепетом, поднялась по узкой лестнице в восточную комнатку. Для нее это место было священным. Здесь когда-то ее мама мечтала о материнском счастье; здесь, в благословенный час ее рождения, первые лучи восходящего, багрового солнца коснулись их двоих; и здесь отошла в мир иной она, – та, что дала ей жизнь… Энни благоговейно осматривала все в этой комнате. На глазах ее блестели слезы. Это была одна из тех драгоценных минут, которые, словно яркие вспышки, остаются в памяти навсегда.
– Подумать только, когда я родилась, моя мама была моложе, чем я сейчас! – прошептала Энни.
Когда девушка спустилась вниз, хозяйка дома встретила ее в холле. В руках она держала небольшой пыльный сверток, перевязанный мятой голубой ленточкой.
– Здесь старые письма, которые я обнаружила в кладовке наверху, когда снова сюда переехала, – сказала она. – Не знаю, что в них – так и не удосужилась их прочесть, но верхнее письмо адресовано Берте Уиллис, а именно так в девичестве звали вашу матушку!.. Возьмите, если хотите!
– О, спасибо вам огромное! – воскликнула Энни, в восторге прижимая к груди письма.
– И это все, что мы нашли в доме, – объяснила хозяйка. – Всю мебель продали, чтобы заплатить докторам, а жена Томаса забрала всю одежду вашей матушки и ее безделушки. Думаю, вскоре до них добрались эти маленькие сорванцы – ее детки. Насколько я их помню, они, как настоящие вандалы, крушили все вокруг себя. Эдакие жеребцы!
– У меня не было ни одной вещи, принадлежавшей моей матери, – в волнении произнесла Энни. – Я никогда, никогда не смогу отблагодарить вас за эти письма!
– Ну что вы! Да, а глаза ваши – в точности как у матери! Такие выразительные, говорящие…
Энни поспешила домой. Ей не терпелось прочесть эти драгоценные письма. Но прежде она совершила еще одно паломничество. Расставшись с Фил, девушка посетила тот зеленый уголок старого Болинброкского кладбища, где покоились ее родители. Энни положила на их могилу белоснежные цветы, которые принесла с собой. Затем она вернулась в Маунт Холл и закрылась у себя в комнате, чтобы никто не помешал ей прикоснуться к страницам прошлого…
Примерно половина этих писем была написана ее отцом, а другая половина – матерью. Всего их было не много – не больше дюжины, – ибо Уолтер и Берта Ширли почти никогда не разлучались. Время не пощадило пожелтевшие, покрытые пылью страницы. Нет, они не мудрствовали лукаво, доверяя свои мысли и чувства бумаге! Каждая строчка в их посланиях дышала любовью и преданностью. Казалось, чувства этих двух влюбленных, которых давным-давно приняла в себя сырая земля, вдруг воскресли на страницах старых, полуистлевших писем.
Берта Ширли обладала особым талантом писать письма; мысли свои она облекала в изящные, отточенные фразы, и по ним, сохранившим очарование тех времен, можно было судить об утонченности натуры и ярко выраженной индивидуальности этой женщины. Письма были очень нежными, интимными, сокровенными… Но больше всего Энни растрогало одно письмо. В нем Берта Ширли сообщала мужу, который ненадолго уехал, что роды прошли удачно, и на свет появилась малышка – умнейшее, красивейшее, нежнейшее существо, – словом, одна такая на тысячу младенцев. Как молодая мать гордилась новорожденной, с какой нежностью она писала о ней!
«Наша девочка прекрасна, когда она спит, но она еще прекраснее, когда открывает свои глазки», – приписала в постскриптуме счастливая мать. Возможно, это была последняя строчка, которую она написала в этой жизни, ведь жить ей оставалось совсем недолго!
– Никогда не забуду этот чудесный день, – сказала Энни Фил, когда они встретились вечером. – Я ведь нашла своих родителей! Они ожили для меня в этих старых письмах! И я больше не сирота! У меня такое же чувство, как если бы между страниц старого фолианта я обнаружила душистые розы… минувших дней.
Глава 22. Весна и Энни возвращаются в Грин Гейблз
В кухне Грин Гейблз потрескивал огонь, и неровные тени плясали на стенах. Еще было слишком прохладно этими весенними вечерами. Через открытое окно, выходившее на восток, врывался целый мир звуков. Где-то вдали раздавались чуть приглушенные голоса. Марилла сидела у камина, по крайней мере, тело ее было здесь, но в мыслях она странствовала по дорогам прошлого, легкая и быстрая, как когда-то в молодые годы. Она поймала себя на том, что уже целый час предается воспоминаниям вместо того, чтобы продолжать вязать всякую всячину близнецам.