Эоловы арфы
Шрифт:
— А разве не вы учили нас, — Леви простер к собеседнику свою короткопалую длань, — что оружие критики не может заменить критики оружием, что материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой? Мы стремимся эти ваши смелые революционные мысли воплотить в действительность, и только. Все очень просто!
— Ах вот как вы изучали мои произведения… — Маркс безнадежно усмехнулся. — Господин Леви! Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность — действительность должна стремиться к мысли. В сорок восьмом году я сам покупал оружие для бельгийских
Вплотную подойдя к Леви, Маркс спросил, помнит ли он о походе Гервега.
Да, Леви прекрасно помнит об этом.
А знает ли он о затее Кинкеля?
Готфрид Кинкель, тоже, как Гервег, поэт, долгие годы метался от одной крайности к другой. Не так давно он предпринял поездку в Америку с целью получения там займа в два миллиона долларов — "займа на организацию предстоящей республиканской революции в Германии", а также для сбора предварительного фонда в двадцать тысяч талеров.
Кинкель не только не стеснялся попрошайничать, но, попрошайничая, не стеснялся в Северных штатах выступать против рабства, а в Южных — за рабство. Самая же большая пошлость и глупость состояла, конечно, в том, что Кинкель точно определил, сколько стоит республиканская революция в Германии: ровно два миллиона долларов и двадцать тысяч талеров! Вот только бы достать деньги (около десяти тысяч талеров ему все-таки удалось выцыганить!) — остальное в этой ультрареволюционной затее "все просто"…
Леви знает и о предприятии Кинкеля.
— Гервега и Кинкеля, пожалуй, можно понять и в какой-то мере даже извинить, — старался быть рассудительным Маркс, — потому что оба они поэты, буйные головы, любители красивых безумств, что с них взять, но вы-то, господин Леви, юрист! У вас, казалось бы, должны преобладать трезвость, учет всех pro et contra.
— Что же нам остается — только сидеть и наблюдать? — словно для того, чтобы укор был особенно наглядным, Леви удрученно и растерянно опустил руки.
— Я действительно сижу — сижу все дни напролет в Британском музее, но это не значит, что я только жду революцию — я работаю на нее. Каждый должен найти свое место в этой работе. А поднимать восстание рабочих и вообще возбуждать население, не давая ему никаких твердых, продуманных оснований для деятельности, значит просто обманывать его. Это преступление. — Маркс гневно шагал по комнате и лишь изредка взглядывал на сидящего Леви. — Обращаться к рабочему без строго научной идеи и положительного учения равносильно пустой и бесчестной игре в проповедники, при которой, с одной стороны, полагается вдохновенный пророк, — он ткнул пальцем в сторону Леви, — а с другой — допускаются только ослы, слушающие его разинув рот, — и опять он ткнул пальцем в сторону Леви.
— Значит, — криво усмехнулся гость, — надо полагаться только на распространение научного революционного сознания?
— Вы
— Возможно, — непонятно о чем сказал Леви, — но в данном случае, господин Маркс, уже поздно рассуждать. Подготовка к восстанию развернулась…
— Ничего не поздно, пока восстание не началось. Вы завтра же поедете в Германию и передадите своим единомышленникам мою точку зрения — мое решительное требование прекратить всякую подготовку к подарочному восстанию? Ясно?
Леви помолчал, что-то взвешивая, потом негромко, упрямо ответил:
— И все-таки я думаю, что выступление уже вряд ли удастся предотвратить. Рабочие встретили с энтузиазмом мысль о восстании. И они твердо уверены, что вы, Энгельс и все ваши друзья немедленно поспешите к ним, так как мы, конечно, будем сильно нуждаться в политических и военных руководителях.
— Разумеется, если восстание вспыхнет, — Маркс потряс перед собой вытянутыми руками, как бы взвешивая тяжесть возможных событий, — мы сочтем своим долгом явиться к рейнским рабочим, но я сильно опасаюсь, что при ваших весьма упрощенных планах вас четырежды успеют уничтожить прежде даже, чем мы сможем покинуть Англию.
— Так что же нам делать?
— Что вам делать в Германии, я уже сказал, — не скрывая гнева и презрения, ответил Маркс. — А сейчас садитесь сюда и напишите мне обязательство, что вы прекратите всякую подготовку к восстанию, — властным жестом он указал, куда надо сесть.
Леви послушно пересел за стол и написал требуемое. Маркс взял бумагу, внимательно прочитал, положил в стол.
— Твердо запомните, — жестко сказал он, — если до меня дойдут сведения о подготовке к восстанию — а я располагаю немалыми связями с Рейнской провинцией, — то я выступлю в прессе и, используя это ваше обязательство, разоблачу ваш безграмотный, отвратительный заговор. А теперь идите.
Леви вяло, опустошенно встал из-за стола, поклонился и вышел.
Маркс тяжело опустился в кресло…
Через несколько минут вошла Женни.
— Ты слышала, о чем мы тут беседовали с этим господином?
— Я слышала только начало. Это было занятно.
— Дальше пошло еще интересней, — мрачно проговорил Маркс. — Он, видишь ли, разочаровался в Лассале, а так как без идола такие люди жить не могут, то он избрал новым идолом меня. Это вечный тип людей. В области философии они поочередно делают идолами то Платона, то Аристотеля, то Гегеля…
Астроном Кирхер пригласил как-то одного иезуитского профессора посмотреть в телескоп, чтобы убедиться в пятнах на Солнце. Знаешь, что тот ему ответил? "Бесполезно, сын мой. Я два раза читал Аристотеля: с начала до конца, и я не обнаружил у него никакого намека на пятна на Солнце. А следовательно, таких пятен и нет".