Эоловы арфы
Шрифт:
В Донауэшинген прибыли уже вечером. Виллих отправился по начальству, а Энгельс встретил Д'Эстера, и тот затащил его к себе.
— Виллинген только что взят пруссаками, — сказал Д'Эстер, едва они остались одни. — А отряд Бленкера еще утром перешел у Базеля на швейцарскую территорию.
— Я знал, что этот герой и тут окажется первым, — спокойно отозвался Энгельс.
— Как видишь, обстановка осложнилась до крайности.
— Что же делать?
Д'Эстер помолчал, видимо решаясь на что-то, потом твердо проговорил:
— Что делать тебе, я знаю.
— Мне? —
— А потому, дорогой Фридрих, что таких голов, как твоя, мало в Германии да и во всей Европе!
— В каком смысле? Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, — Д'Эстер подошел к Энгельсу и решительно упер палец ему в грудь, — что со дня на день может начаться побоище и твоя голова не заколдована от прусской конической пули…
— Ах, понял, понял! — замахал рукой Энгельс. — Ты хочешь, чтобы я по причине некоторых особенностей своей головы последовал примеру героя Бленкера, то есть удрал бы в Швейцарию.
— Да, — отбросил всякий камуфляж Д'Эстер, — я хочу, чтобы ты немедленно перебрался в Швейцарию.
— Как крыса с тонущего корабля.
— Ты нужен нашему делу, нужен Марксу, тебя некем заменить! — почти выкрикнул Д'Эстер, не обращая внимания на реплику о крысе.
— Нет, я должен приобрести военный опыт.
— Ты приобрел, сколько было можно. Зрелище окончательного разгрома тебя ничем не обогатит.
— О, ошибаешься! Разгром, как я подозреваю, с особенной полнотой обнаруживает и изъяны военной организации, и скрытые качества человеческих душ. Я должен видеть и это.
Д'Эстер нетерпеливо зашагал по комнате.
— Ты понимаешь, какой тут риск! — Он то пожимал плечами, то нервно стискивал кулаки. — Я повторяю: вспомни о деле, которое тебя ждет, вспомни о Марксе! Я все предусмотрел: есть надежный человек, он переправит тебя на швейцарскую территорию около Зеккингена. Я хотел сегодня послать его за тобой в Фуртванген, но, к счастью, ты явился сам…
— Спасибо, Карл, за заботу и предусмотрительность, но я могу вступить на швейцарскую землю только вместе со всеми бойцами нашего отряда. Это вопрос чести. Я не могу поступить иначе, а если даже и хотел бы послушаться тебя, это было бы крайне непрактично.
— Непрактично? — Д'Эстер недоуменно свел густые брови.
— Да, именно непрактично. История знает несколько случаев, когда бегство с поля боя не слишком вредило репутации беглеца. Вспомни Горация. Будучи военным трибуном, он в битве при Филиппах бросил щит, меч и дал стрекача. И это не помешало ему остаться великим поэтом. Все знают о его малодушном поступке и продолжают восхищаться его стихами. Поэзия — слишком своеобразная и прихотливая сфера человеческой деятельности. У меня же совсем другой случай. Если меня не убьют, вся моя последующая жизнь, как я думаю, будет борьбой. Там с репутацией дезертира я никому не буду нужен, и прежде всего — Марксу!
— Ты не прав, не прав, — удрученно твердил Д'Эстер, не находя, что возразить по существу.
— Нет, прав! — жестко сказал Энгельс. — Даже если бы я был трус, и тогда я заставил бы себя остаться здесь до конца. И прекратим этот разговор.
Д'Эстер
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Побоище, которого так опасался Д'Эстер, может быть, полное уничтожение или пленение армии повстанцев висело в воздухе вполне реальной угрозой, но, к счастью, этого не случилось, и причина тут была одна медлительные, осторожные, трусливые действия прусских войск. Принц Вильгельм и генерал фон Пёйкер словно вполне удовлетворились тем, что блокировали крепость Раштатт с ее защитниками и предвкушали теперь сладость скорой расправы над ними. А основные силы повстанцев они, как видно, хотели просто изгнать с немецкой территории и этим ограничиться.
Еще несколько дней продолжалась агония отступающей армии. Планы командования менялись ежечасно, приказы противоречили один другому, по необъяснимым причинам этот отряд получал предписание из пункта А прибыть в пункт Б, а тот — из Б в А.
Наконец главнокомандующий принял решение сосредоточить все силы в Штюлингене, в пяти километрах от швейцарской границы. Отряды Виллиха и Беккера также должны были направиться туда. Им послали срочные депеши, а сам Виллих, взяв с собой несколько человек охраны, отправился в Нёйштадт навстречу своим волонтерам.
Энгельс остался с безансонской ротой и седьмого июля привел ее в Штюлинген. На другой день Зигель произвел здесь смотр всем прибывшим силам. Это было скорбное и жалкое зрелище. Тысяч пять уставших, грязных, смирившихся со своим поражением людей мало походили на боеспособное войско. Однако Зигель продолжал петушиться. Он держался так бодро, словно завтра ему предстояло проехать на белом коне под триумфальной аркой. Он даже произнес речь, в которой четыре раза повторялось слово "победа".
Энгельсу главнокомандующий оставил на имя Виллиха приказ и уехал в Тинген, находящийся на таком же расстоянии от швейцарской границы, как и Штюлинген, но к северу, а не к западу от нее. Туда должна была идти и вся армия, вернее, то, что от нее осталось.
Вскоре со всем отрядом явился Виллих. Энгельс передал ему пакет с приказом. Виллих вскрыл его и прочитал вслух:
— "Основная масса войск отправляется в Тинген и Вальдсхут и занимает там сильную позицию. Постарайтесь возможно дольше удержать линию обороны у Штюлингена и Эггингена…"
Энгельс развернул карту:
— Взгляни.
— Да я и так знаю, — махнул рукой Виллих, но все-таки наклонился над картой. — "Сильная позиция"! Ты посмотри, в тылу у них будет Рейн, а впереди — высоты, вполне доступные для неприятеля и удобные для стрельбы с них.
— Конечно, чепуха. Это только красивые слова для прикрытия своего намерения удрать в Швейцарию, скорее всего, через Зеккингенский мост. А мы, как всегда, должны "возможно дольше удерживать".
— Да, да, но что делать! — Виллих стукнул кулаком по карте. — Ведь если мы не прикроем их и хоть немного на задержим пруссаков, может погибнуть не один Зигель, черт бы его побрал!