Эоловы арфы
Шрифт:
— И все же я отдал приказ об отходе за Альб, и я его не отменю.
Виллих, стоявший в сумраке у дальней стены комнаты, вдруг сделал несколько больших быстрых шагов, вышел на свет и зло проговорил:
— Нет, вы его отмените!
— Полковник Виллих! Я тут главнокомандующий!
— Младший лейтенант Зигель! У вас осталась последняя возможность предпринять разумное действие и тем несколько поправить свою репутацию. Садитесь и пишите новый приказ.
Зигель еще поартачился с четверть часа, а потом все-таки взял бумагу и написал приказ о марше на Гриссен и Бальтерсвейль.
Переход
Десятого июля все повстанческие силы, включая отряд Беккера, сосредоточились в заданном районе и стали лагерем. Виллих на высотах за Бальтерсвейлем тотчас выбрал позиции для артиллерии.
Главная квартира расположилась в Лотштеттене. Здесь десятого июля состоялся последний военный совет. Обсуждался один вопрос: готовиться к обороне, к бою или уходить за Рейн.
Виллих, повторив в основном те же доводы, что приводил недавно Зигелю, решительно выступил за оборону. Его поддержали два-три офицера. Казалось, к ним готовы присоединиться еще несколько человек. Но тут слово взял приглашенный на совет швейцарский комиссар тучный полковник Курц.
— Господа! — сказал он торжественно. — Я уполномочен довести до вашего сведения решение моего правительства: если произойдет еще хоть одно сражение, то оно откажется предоставить вам убежище.
Настала тягостная тишина. Было очевидпо, что слова Курца произвели большое впечатление на колеблющихся и с удовлетворением встречены большинством — теми, кто за немедленное отступление.
— Решение вашего правительства, — разорвал тишину напряженный голос Энгельса, — противоречит принятым нормам международных отношений, не говоря уже об элементарных законах гуманности.
— Я это решение не принимал, — невозмутимо ответил швейцарец. — Я уполномочен лишь передать его вам.
— Ну а если сражение произойдет помимо нашей воли, если мы будем внезапно атакованы — вы и тогда не пустите нас на свою землю? — с холодным бешенством в глазах спросил Виллих.
Курц помялся, поерзал в кресле, пожал плечами, наконец сказал:
— Господа, мой вам совет: не медлите с отходом. Не медлите!
После этого решение об отходе было принято подавляющим большинством.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
11 июля с раннего утра армия в спешном беспорядке устремилась на юг к переправам через Рейн. Пруссаки могли бы сейчас произвести огромные опустошения в этом клубящемся хаосе, но, по счастью, они, как и прежде, бездействовали.
Виллих, видя, что все усилия напрасны и что дело вроде бы вопреки всем вероятиям завершается благополучно, насколько благополучным вообще может быть конец разбитой армии, снял оборону у Бальтерсвейля и сосредоточил отряд в Ештеттене. Как это ни горько, а надо было следовать за всеми.
Около полудня Виллих готовился уже подать команду отряду сняться и двинуться к Рейну, как вдруг неожиданно явился конный вестовой офицер с письмом от Зигеля. Тот извещал, что уже находится в Швейцарии, в Эглизау, что все
— Эглизау! — с отвращением проговорил Виллих. — Вспомнил о нас, каналья, когда оказался на том берегу!
Да, надо уходить за Рейн, но Виллиху — и Энгельс полностью разделял с ним его чувство — противно было делать это по предписанию Зигеля, следовать за ним по пятам, повторять его движение.
Всю дорогу до Лотштеттена и далее до самой грапицы они молчали, а когда уже в сумерках подошли к Рейну и надо было его переходить, Энгельс сказал:
— Давай заночуем здесь. Проведем еще хоть одну ночь на родной земле.
Виллих обрадовался предложению, понимая, конечно, что оно было далеко не безопасно.
— Верно, заночуем, — сказал он. — Хоть не в один день с Зигелем перейдем границу, и то утешение.
Приняв все необходимые меры на случай внезапного нападения неприятеля, наскоро поужинав, командир и адъютант пошли спать.
Потому ли, что ночь была теплой и звездной, потому ли, что хотелось напоследок вволю надышаться воздухом родины, они, не сговариваясь, решили лечь не в палатке, а на открытом воздухе.
Каждый думал, что сразу уснет, но сон не шел ни к тому, ни к другому. Оба молча лежали и смотрели в темное звездное небо.
Энгельс думал о том, что все-таки правильно сделал, приняв участие в этой кампании, обреченность которой он понимал с самого начала. Он еще раз убедился: ничто не может заменить живого, непосредственного, личного опыта. Как много удалось повидать за эти недели и месяцы! Все это надо будет вместе с Марксом обдумать, проанализировать, взвесить. Но один важный вывод непреложно ясен ему уже теперь: колеблющаяся природа мелкой буржуазии непреодолима, и потому в будущих революционных боях рабочие должны позаботиться прежде всего о том, чтобы руководящую роль взять на себя, а не предоставлять ее таким, как Хёхстер и Брентано.
Вспомнив о Марксе, Энгельс подумал, как трудно будет сообщить ему о гибели Молля, как эта весть его огорчит.
— А Раштаттская крепость еще держится, — вдруг перебил его мысли Виллих.
— Да, они оказались настоящими героями, ее защитники. Кто мог этого ожидать?
Они еще помолчали, глядя широко открытыми глазами в небо.
"Где теперь Карл? — подумал Энгельс. — В Париже? В Лондоне? Удалось ли ему соединиться с семьей? Или семья по-прежнему в Бингене?"
— Послушай, — снова заговорил Виллих, — что, если нам двинуть завтра не на ту сторону Рейна, а обратно в Шварцвальд и по горным тропам, только ночью, добраться до Раштатта?
Энгельс, зная, что собеседник его не видит, широко улыбнулся: такой энтузиазм не мог не тронуть.
— Нет, Август, нет. Это чистейшая авантюра. Километров около двухсот по занятой неприятелем территории?.. Четыреста пятьдесят человек не иголка.
— Хорошо, ну тогда давай переправим завтра отряд в Швейцарию, а сами — туда!
Энгельс приподнялся и взглянул на Виллиха. В сумраке лицо его было напряженным и серьезным, в глазах то ли отражался звездный свет, то ли стояли слезы.
Энгельс снова откинулся на спину.