Эпоха Древних
Шрифт:
В глубине шатра, скрестив ноги, сидела Сира. Точнее, султанша Сира, как она себя называла. Справа от нее стояли два силгизских воина, а слева – два йотрида, все в кольчугах и шлемах, с ятаганами и кинжалами. А у меня был лишь ятаган, но я наточил его этим утром.
Сира не надела повязку, и ее черный глаз выглядел темной бездной. Увидев меня, она словно очнулась ото сна. Она медленно встала, опираясь на посох из кипарисового дерева, стряхнула пыль с кафтана цвета сапфира, потом пригладила непослушные пряди кудрявых, черных как
Она откашлялась – хрипло, как будто наглоталась песка.
– Пришел наконец.
Я вздохнул чуть тяжелее, чем обычно. Непросто было смотреть ей в лицо. Я почему-то питал слабость к женщинам вроде нее. К тем, что не раз причиняли мне боль.
И чтобы замаскировать эту боль, я выпрямился и наконец позволил себе почувствовать гнев. Я дал ему прорасти из сердца и подняться выше акаций в лесах у Костаны.
– Решила избавить меня от хлопот? – спросил я.
– О чем ты?
– О том, чтобы нестись в Кандбаджар и выбить этот твой глаз.
Вздох Сиры был так же тяжел и полон усталости, как мой минуту назад.
– Не ради этого я предложила встретиться.
– Вот как? А ради чего?
– Хочу разрешить все это до того, как ситуация окончательно выйдет из-под контроля. Хочу, чтобы мы разобрались с этим вдвоем, поскольку большая часть карт в наших руках.
– Что именно ты хочешь решить?
– Я не хочу, чтобы мы с тобой враждовали.
Я неискренне улыбнулся. В последнее время мне это становилось все легче.
– И я не хочу. Но знаешь, мне трудно тебе доверять. Мне нужен какой-то знак. Докажи, что ты выбрала лучший путь.
– Кева, я не откажусь от звездного глаза, так же как и ты не откажешься от своих масок.
Конечно, она должна была попытаться их уравнять. Но так нечестно. Перефразируя Таки, можно сказать, что всякая власть развращает, но некоторая больше других.
– Мои маски не вызывали кровавой чумы. Они – дар во благо.
– Тогда твори благо и вместе со мной трудись над обеспечением справедливого мира.
Я усмехнулся, прижал кулак к подбородку и принялся мерить шагами пространство у выхода из шатра.
– Ты слышишь сама себя, Сира? Тебе ли говорить о мире… забыла, что именно ты разожгла эту смуту?
– Не я, а Марот. Я сделала только то, что должна была. И не моя вина, что все так закончилось.
Неужто она и вправду настолько слепа? Но должен существовать способ заставить ее прозреть.
– Ты так забывчива в отношении собственных действий? Во имя Лат… как можно не видеть, что делают твои руки? Ты даже тела святых жгла. И что, кроме зла, могло толкнуть тебя на такое? Как можно не видеть собственной тьмы, Сира?
Сира, прихрамывая, подошла ближе. Когда охранники попытались пойти за ней, она жестом остановила их. Потом, склонившись к моему уху, прошептала:
– А ты свою видел, Кева? – Слова прозвучали неожиданно горько, как будто она больше не могла сдерживать свою желчь. – Ты видел, что
Мне не хотелось думать об этом.
– Мы видели только то, что она позволила нам увидеть. То было испытание веры.
– Испытание? Какой веры? – Ее быстрое дыхание обжигало мне ухо. – Мой бог раздавил твоего, а его внутренности использовал, чтобы писать кровью на небе. Нет нужды в вере, когда есть глаза. И это ты ослеплен и не видишь правды.
Итак, она показала мне жестокость своего сердца. К чему продолжать эту встречу? Чего тут можно достичь словами?
– Я не примирюсь с той, что зовет Хавву богом. Ты просто обманщица. Ты села на трон Кандбаджара и делаешь вид, что хочешь справедливости для святых Потомков Хисти. Как это возможно, когда ты плюешь на их богиню? На богиню, которую все мы любим, не важно, следуем ли Пути святых или Пути Потомков.
– Возможно, поскольку я стану какой угодно, чтобы одержать победу и править. – Она говорила теперь совсем тихо, чтобы не слышали стоящие позади охранники. И все же в ее тоне слышалась честность. – Я буду одной в сердце, в уме – другой, в теле – третьей. Я даже саму себя обману, если это потребуется. Ты думаешь, все шахи, императоры и султаны иные? Все лгут о том, что у них в душе.
Моя усмешка была кислой, как неспелый гранат.
– Скажи это себе, Сира. Пролей бальзам на свой стыд. Но я избран Лат и отберу у тебя твой глаз.
– Не будь дураком. Ты думаешь, я пришла бы сюда, будь так беспомощна?
Понятно, что она не рискнула бы. Но что, если я сейчас схвачу Сиру и вырву этот ее черный глаз? Как она сможет остановить меня, когда охранники стоят так далеко?
Должно быть, Сира почуяла в моем взгляде угрозу. Она шагнула назад, а стражники выступили вперед, держа руки на рукоятях клинков.
Похоже, сегодня мне ее не убить. А оазис наверняка окружен, и мне не выйти отсюда живым, разве что улететь, но Кинн упорхнул на разведку.
– Когда я приду в Кандбаджар с армией, – сказал я, – ты станешь призывать бездну спасти тебя? Напишешь на звездах свое отчаяние?
– Я напишу все, что потребуется. И ты это знаешь. – Сира скрестила на груди руки и наклонила голову набок, как будто хотела взглянуть на меня под новым углом. – Ты лучше спроси себя, не лучше ли заключить мир с той, что готова рискнуть всем в бою и сделает все, чтобы получить желаемое?
– И что же ты хочешь?
– Сколько раз тебе повторять? Я хочу мира на справедливых условиях.
– Пока я жив, тебе не будет мира ни на каких условиях. Пока у тебя есть этот глаз, тебе придется сжечь и этот мир, и иной, чтобы спастись от меня.
Я подошел к пологу в готовности вернуться в Зелтурию. Нет, встреча была не совсем напрасной. Она подтвердила то, чего я заранее опасался, – Сиру уже не спасти.
– Но почему? – Голос Сиры был пропитан тоской. – За что ты меня так ненавидишь?