Эрагон.Наследие
Шрифт:
Все это как-то сразу пришло ему в голову, бередя душу, и он испытал глубокое чувство единства с Арьей и глубокую печаль, связанную со скорым расставанием. Внезапно ему страстно захотелось запечатлеть ее такой, какой видит в эти мгновения.
И пока Арья задумчиво смотрела в небо, Эрагон отыскал подходящий камень — похоже, это был обломок слюдяного пласта, торчавший из земли, — и, стараясь как можно меньше шуметь, пальцами выкопал камень из земли и старательно его обтер.
Несколько мгновений потребовалось ему, чтобы вспомнить те заклинания, которыми он уже однажды пользовался, и приспособить их для извлечения из земли нужных ему красок. Почти одними губами он произнес нужные слова, составляя заклятие.
На поверхности камня что-то шевельнулось, как рябь на мутной воде, и на нем стали расцветать самые разнообразные цвета — красный, синий, зеленый, желтый, — складываясь затем в определенные линии и формы, перетекая друг в друга, смешиваясь, давая более сложные оттенки, и через несколько мгновений на камне возникло изображение Арьи.
Эрагон остановил действие чар и некоторое время изучал созданный им фейртх. Он был вполне удовлетворен увиденным — изображение показалось ему вполне честным, правдивым, в отличие от того фейртха, который он когда-то давно попытался создать в Эллесмере. Этот портрет Арьи имел глубину и смысл, которых тот, первый, был начисто лишен. Это был отнюдь не идеализированный ее образ, особенно в том, что касалось композиционного решения, и Эрагон был горд тем, что сумел уловить столь многие особенности ее характера. В этом фейртхе ему удалось как бы суммировать все, что он о ней знал, все темные и светлые стороны ее души, которые стали ему известны.
Он позволил себе еще немного порадоваться, а потом размахнулся, собираясь разбить осколок слюды о камни, и услышал, как Арья сказала: «Кауста!» — и камень, описав в воздухе дугу, опустился ей на ладонь.
Эрагон открыл было рот, собираясь объясниться и попросить прощения, но передумал и ничего не стал говорить.
Держа фейртх перед собой, Арья долго и внимательно на него смотрела, а Эрагон не менее внимательно наблюдал за нею, пытаясь понять, что она чувствует.
Прошла долгая и весьма напряженная минута.
Потом Арья опустила фейртх, и Эрагон протянул руку, намереваясь отобрать у нее камень, но она и не подумала его ему отдать. Она выглядела странно взволнованной, даже, пожалуй, встревоженной, и сердце у Эрагона упало: значит, его фейртх ее огорчил!
А она, глядя ему прямо в глаза, вдруг сказала на древнем языке:
— Эрагон, хочешь, я назову тебе мое истинное имя?
От такого предложения он попросту онемел и смог лишь кивнуть, настолько был потрясен. Но потом все же заставил себя проявить должную учтивость.
— Это была бы великая честь для меня, — с трудом вымолвил он.
Арья шагнула к нему, приложила губы к самому его уху и едва слышным шепотом назвала ему свое истинное имя. И когда она его произнесла, оно так и зазвенело в душе Эрагона. И он вдруг понял, что отчасти уже знал это имя, хотя в нем содержалось и много такого, что очень его удивило. И главное, он понял, почему Арье было так нелегко поделиться своим именем с кем-то еще.
Затем она снова чуть отодвинулась от него, явно ожидая, что он скажет, лицо ее казалось совершенно бесстрастным, как маска.
Ее имя вызвало в душе Эрагона множество вопросов, но Он понимав, что сейчас не время задавать их. Скорее, нужно было заверить Арью, что его мнение о ней ничуть не изменилось, что оно по-прежнему необычайно высокое. Наоборот, то, что он только что о ней узнал, лишь усилило его любовь к ней, ибо он понял истинный масштаб ее самоотверженности и приверженности долгу. Он понимал сейчас одно: если бы он неправильно воспринял ее имя или — хотя бы невольно — посмел ляпнуть что-нибудь не то, их дружбе пришел бы конец. И он, глядя Арье прямо в глаза, сказал тоже на древнем языке:
— Твое имя… твое имя очень хорошее! Ты должна им гордиться. Гордиться тем, какая ты. Я очень благодарен тебе за то, что ты поделилась со мной самой драгоценной своей тайной. Я счастлив был бы всегда называть тебя своим другом и обещаю, что буду беречь твое имя как зеницу ока. Скажи, ты хочешь услышать и мое имя?
Она кивнула.
— Да, хочу. И обещаю помнить и защищать его до тех пор, пока оно будет твоим.
Ощущение чрезвычайной значительности момента охватило Эрагона. Он знал, что обратного пути не будет, и его радовало и одновременно пугало то, что он сейчас сделает. И он, шагнув вперед, сделал точно то же самое, что только что сделала Арья: приложил губы к ее уху и очень тихо прошептал свое имя. И все его существо затрепетало, услышав эти слова.
Затем, внезапно насторожившись, он отступил, не зная, как она воспримет открывшуюся ей его сущность. Сочтет ли его глупцом или мудрецом? Впрочем, ей так или иначе придется вынести о нем свое суждение.
Арья глубоко вздохнула, посмотрела в небо, затем повернулась к Эрагону и тихо, очень ласково сказала ему:
— У тебя тоже очень хорошее имя. Однако же я не уверена, что это то самое имя, которое было у тебя, когда ты покидал долину Паланкар.
— Нет, не то.
— И не то, которое ты носил, когда жил и учился у нас в Эллесмере. Ты очень повзрослел с тех пор, как мы с тобой познакомились.
— Пришлось.
Она кивнула.
— Ты по-прежнему очень молод, но ты уже не ребенок.
— Да, это точно.
Эрагона сильней, чем когда-либо, тянуло к ней. Этот обмен именами создал между ними особую связь, но какую? В этом он еще не разобрался, и эта неуверенность заставляла его чувствовать себя обнаженным, уязвимым, ведь теперь Арья знала все его недостатки. Однако никакого презрения или отвращения к нему она явно не проявляла. Похоже, она действительно принимала его таким, какой он есть; как, впрочем, и он ее. Мало того, она не могла не увидеть в его истинном имени тех чувств, которые он питал к ней, но и это тоже ее не оттолкнуло!
Эрагон не был уверен, стоит ли говорить что-то еще, но и просто так отпустить Арью сейчас он не мог. А потому, собрав все свое мужество, спросил:
— Арья, что с нами будет?
Она колебалась, но он видел, что она прекрасно поняла, чтоон имел в виду. Старательно подбирая слова, она сказала:
— Не знаю… Раньше я, пожалуй, ответила бы: «Ничего особенного», но теперь… И все же, ты еще слишком юн, Эрагон. Взрослея, люди часто меняют свои взгляды. Лет через десять или даже через пять ты, возможно, уже не будешь испытывать тех чувств, какие испытываешь сейчас.