Эрагон.Наследие

Паолини Кристофер

Тысяча ответов промелькнула в голове Эрагона. Во-первых. ему приятно было фехтовать с Арьей, несмотря на то что редкие победы давались ему исключительно тя­жело. Во-вторых, он и впрямь хотел стать самым лучшим фехтовальщиком среди людей, если уж эльфов ему пере­щеголять в этом не суждено. Кроме того, он хотел объяс­нить Глаэдру, что эти упражнения делают его гораздо сдер­жаннее и укрепляют его тело. Еще много причин он мог бы привести, но попытался подавить в себе это желание. Эрагону не хотелось сейчас до такой степени раскрывать свою душу. Он не видел необходимости нагружать Глаэдра ненужными сведениями, которые лишь утвердили бы старого дракона в том, что ему, Эрагону, не хватает само­дисциплины. Но полностью скрыть от Глаэдра эти мысли не удалось, и он почувствовал, что тот слегка разочарован.

И тогда Эрагон выбрал, как ему казалось, самый силь­ный из всех своих аргументов:

«Если я смогу не допускать Гальбаторикса в свои мыс­ли, то, даже не сумев победить его в бою, мне удастся про­сто держать его за пределами своего сознания. Однако же в итоге проблему все равно придется решать с помощью меча. И потом, Гальбаторикс — не единственный наш враг, с которым мне, возможно, придется сойтись в поединке. Во-первых, есть еще Муртаг, а во-вторых, кто знает, ка­кие еще твари находятся у Гальбаторикса на службе? Я не смог самостоятельно победить Дурзу, Варога или Муртага — у меня всегда были помощники. Но я не могу вечно полагаться на помощь Арьи, Сапфиры или Блёдхгарма. Я просто обязан лучше владеть клинком, а пока у меня ни­чего не получается, сколько бы я ни старался».

«Кто такой Варог? — спросил Глаэдр. — Я никогда рань­ше этого имени не слышал».

И Эрагону пришлось рассказать Глаэдру о взятии Фин­стера и о том, как они с Арьей убили только что народив­шегося шейда. Это случилось в тот момент, когда Оромис и Глаэдр в небе над Гилидом встретили свою смерть — раз­ную смерть, но все же настигшую их обоих. Затем Эрагон сообщил Глаэдру, каких успехов с тех пор добились вардены. После гибели своего Всадника Глаэдр настолько ото всего отрешился, что почти ничего не знал об их тепереш­ней жизни. Рассказ этот занял у Эрагона всего несколько минут, и все это время и он, и эльфы стояли на поле без движения, глядя куда-то невидящими глазами, ибо все их внимание было обращено внутрь собственной души, как это происходит всегда при столь быстром обмене воспоми­наниями, образами и чувствами.

Последовала еще одна длительная пауза — Глаэдр пере­варивал услышанное. Когда же он снова заговорил, то в го­лосе вместе с удовлетворением звучал и легкий оттенок на­смешливого удивления:

«Ты слишком честолюбив, если считаешь, что спосо­бен и дальше безнаказанно убивать шейдов. Даже самые старые и мудрые Всадники не решились бы в одиночку на­пасть на шейда. Однако ты уже дважды сходился с ними в поединке, а это, на мой взгляд, ровно в два раза больше, чем для большинства людей вообще возможно. Будь же бла­годарен судьбе за подобное везение и остановись на этом. Пытаться превзойти шейда в умении драться — все равно что дракону пытаться лететь выше солнца».

«Согласен, — ответил Эрагон, — однако у нас немало таких же сильных врагов, как шейды, а может, и сильнее, а Гальбаторикс может создать еще более могущественных тварей, чтобы погубить нас или хотя бы замедлить наше продвижение к столице. Всех созданных им чудовищ он ис­пользует совершенно беспечно, даже не задумываясь о том, какие разрушения и беды они приносят всей Алагейзии».

«Эбритхил, — сказала Арья, — Эрагон прав. Наши враги стали чрезвычайно опасны… Впрочем, ты и сам это пре­красно понимаешь, — прибавила она очень мягко. — Тогда как Эрагон еще во всех отношениях не успел достигнуть нужного уровня мастерства и подготовиться к тому, что ждет нас впереди. Я старалась сделать все, что в моих си­лах, чтобы его научить, но всякое мастерство, прежде все­го, должно зависеть от стремления самого человека, а не от усилий его наставника».

Слова Арьи, сказанные в его защиту, согрели сердце Эрагона. Но Глаэдр отвечать ей не торопился.

«Ты права, — промолвил он наконец, — однако Эрагон не научился и должным образом управлять своими мысля­ми, чему, безусловно, обязан был научиться в первую оче­редь. Ни одна из его способностей — как умственных, так и физических — не слишком ценна по отдельности. Эти способности важны лишь все вместе, но все же способно­сти умственные стоят на первом месте. Можно одержать победу, сражаясь и с умелым заклинателем, и с умелым фехтовальщиком, благодаря одной лишь силе собственно­го ума. Твой разум и твое тело, Эрагон, должны пребывать в равновесии, но когда приходится выбирать, что именно тренировать в первую очередь, то разум, конечно же, пред­почтительней. Арья, Блёдхгарм, Йаела — все вы прекрас­но знаете, что это именно так. Почему же никто из вас не вменил себе в обязанность продолжить обучение Эрагона в этом направлении?»

Арья опустила глаза, точно провинившаяся девчонка, а у Блёдхгарма шерсть на плечах затрепетала и встала ды­бом. В легком раздражении он приподнял верхнюю губу, показывая острые белые клыки, и первым решился отве­тить дракону, причем говорил он на древнем языке.

«Арья является здесь послом нашего народа, — сказал он, — а меня и моих товарищей прислали сюда, чтобы за­щищать жизнь Сапфиры и Эрагона, и до сих пор это было достаточно сложной и требующей немалого времени за­дачей. Мы все, разумеется, пытались помочь Эрагону, од­нако не гоже нам обучать Всадника, и мы не смеем даже предпринимать подобные попытки, пока еще жив один из его истинных и главных наставников, пока он присутству­етв этом мире, хотя так было и не всегда, и до сих пор на­ставник этот, пожалуй, даже пренебрегал своими святыми обязанностями».

После слов эльфа в душе Глаэдра словно заклубились грозовые тучи. Казалось, вот-вот ударит молния, и Эрагон даже немного мысленно отодвинулся от него, опасаясь, что гнев дракона падет и на его голову. Правда, Глаэдр был более не в силах физически причинить кому бы то ни было вред, но он по-прежнему был чрезвычайно опасен. Если бы, утра­тив власть над собой, он позволил своему гневу вырваться наружу, никто из них не смог бы противостоять его мощи.

Решительность, даже грубость Блёдхгарма потрясла Эрагона — он никогда еще не слышал, чтобы эльф так раз­говаривал с драконом. Но, подумав немного, понял, что Блёдхгарм, должно быть, нарочно так вел себя, желая рас­тормошить Глаэдра, вытащить дракона из его скорлупы, привлечь его внимание к проблемам реального мира, не дать ему вновь погрузиться в пучину своего горя. И, поняв это, Эрагон восхитился мужеством эльфа, хотя в глубине души ему все же казалось, что столь оскорбительная мане­ра вести себя — это отнюдь не самый лучший подход к Глаэдру. И уж точно не самый безопасный.

А в душе старого дракона сверкали громы и молнии, мысли его так и метались, и он хватался то за одну, то за другую, а потом прорычал тоже на древнем языке:

«Ты перешел все границы, эльф! Не тебе судить мои действия. Тебе даже отчасти не дано понять, чтоя поте­рял. Если бы не Эрагон и Сапфира, если бы не мой долг перед ними, я бы давно уже утратил разум. Так что не обви­няй меня в пренебрежении своими обязанностями, Блёдх­гарм, сын Илдрид, если не горишь желанием сразиться со мной, последним из Старейших».

Блёдхгарм снова обнажил клыки и зашипел, но в лице его Эрагон заметил нечто, похожее на удовлетворение. Однако, к его ужасу, эльф продолжал наступать:

«В таком случае и ты не обвиняй нас в том, что нам не удалось должным образом подготовить Эрагона, ибо за это должен нести ответственность ты, Старейший, а вовсе не мы. Весь наш народ вместе с тобой оплакивает гибель Оромиса, все мы сочувствуем твоему безмерному горю, но ты не можешь ожидать от нас жалости и особо­го снисхождения к твоим переживаниям, когда мы всту­пили в войну с самым страшным, смертельным нашим врагом — с тем, кто уничтожил почти всех представите­лей твоего народа и убил твоего Всадника!»