Эрагон.Наследие

Паолини Кристофер

Кстати, как заметил Эрагон, искусство владения со­бой было чертой, весьма среди эльфов распространенной и культивируемой. Особенно этим отличался Оромис. Он столь безукоризненно владел собой, что его не способны были поколебать никакие сомнения и тревоги. Эрагон считал сдержанность эльфов не только общим свойством этого народа, но и естественным результатом их доволь­но сурового воспитания, широчайшей образованности и владения древним языком. Говорить и думать на языке, не позволяющем лгать — да еще и сознавая при этом, что любое твое слово способно выпустить на свободу некие магические чары, — было не просто нелегко. Это не позво­ляло проявлять ни малейшей беспечности ни в мыслях, ни в речах, воспитывало

некий внутренний запрет на де­монстрацию собственных чувств, не позволяя выплески­вать эмоции наружу. И, как правило, эльфы обладали куда более высоким уровнем самообладания, чем представите­ли других рас.

Несколько минут они с Арьей мысленно сражались друг с другом — он пытался уйти от ее железной хватки, способной сломать любые преграды, а она стремилась пой­мать и удержать его, дабы иметь возможность мысленно навязать ему свою волю. Несколько раз она его ловила, но ему все же удавалось вывернуться и уйти, хотя он понимал: если бы она действительно желала ему зла, спастись было бы невозможно.

Все это время их души находились в самом тесном со­прикосновении, и Эрагон постоянно чувствовал, как не­кая диковатая музыка волнами проходит через темные пространства сознания Арьи и уносит его куда-то, разде­ляя его разум и тело, грозя поймать его в силки каких-то странных колдовских мелодий, для которых на земле не нашлось бы аналога. Если честно, Эрагон с наслаждени­ем отдался бы на волю этой колдовской музыке, если бы не сознавал, отбивая непрекращающиеся атаки Арьи, что люди редко хорошо кончают, попав под влияние эльфий­ской души. Он мог бы, разумеется, выйти из этого поедин­ка и невредимым. Ведь в конце концов он все-таки был Всадником! Он был иным, чем другие люди. Но все равно риск в этом был, а до такой степени рисковать Эрагону не хотелось — во всяком случае, пока ему хотелось сберечь собственное душевное здоровье. Он же знал, как суровый страж Насуады Гарвен, проникнув в разум Блёдхгарма, превратился в мечтательного, придурковатого губошлепа.

И Эрагон, как мог, сопротивлялся искушению поддать­ся воле Арьи, подчиниться зову этой таинственной музыке мыслей.

Затем к их борьбе присоединились Глаэдр и Сапфира — иногда противостоя Эрагону, иногда его поддерживая. Старый дракон сказал Сапфире:

«Помни, Сверкающая Чешуя, ты должна быть в этом столь же умелой, как и Эрагон».

Помощь Сапфиры оказалась для него весьма суще­ственной. Вместе они вполне — хотя и не без труда — мог­ли противостоять мысленным атакам Арьи. А два раза им совместными усилиями даже удалось подчинить себе эльфийку. Но если Сапфира оказывалась на стороне Арьи, они обе настолько превосходили Эрагона силой своего разума, что он, оставив любые попытки атаковать, ухо­дил все глубже «в тыл» — внутрь собственного «я», — сво­рачиваясь там в клубок, точно раненый зверь, и лишь повторял про себя обрывки стихов, выжидая, когда уля­гутся волны мыслительной энергии, которыми эльфийка и дракониха хлестали его.

Наконец, Глаэдр велел им разделиться, а сам объеди­нился с Арьей против Эрагона и Сапфиры. Они провели еще один тренировочный бой — точно встретившиеся в бою два Всадника, каждый на своем драконе. В течение первых, весьма напряженных, мгновений казалось, что силы их примерно равны, но в итоге сила, опыт и хитрость Глаэдра в сочетании со строгой и точной тактикой Арьи оказались для Эрагона и Сапфиры непреодолимыми, и они были вынуждены признать свое поражение.

Чувствуя, как сильно недоволен этим боем Глаэдр, Эра­гон пообещал старому дракону:

«Завтра мы постараемся сражаться лучше, Учитель».

Настроение Глаэдра после этих слов стало еще более мрачным. Похоже было, что даже он несколько устал.

«Ты и так хорошо сражался, младший брат, — сказал он Эрагону. — Я не мог бы требовать большего ни от тебя, ни от Сапфиры, если бы вы оба на Врёнгарде были моими учени­ками. Однако я совершенно не представляю, как за какую-то неделю обучить вас всему, что вам знать и уметь было бы необходимо. Время утекает сквозь зубы, как вода, и скоро его совсем не останется. На то, чтобы обрести мастерство в бою умов, требуются годы, десятилетия, сотни лет! Но даже и тогда еще есть, чему поучиться. Есть, что открыть для себя нового — и о себе, и о своих врагах, и обо всем на свете». — Глаэдр еще что-то сердито проворчал и умолк.

«Что ж, значит, мы научимся тому, чему успеем, а даль­ше пусть судьба сама решает, — сказал Эрагон. — И потом, хоть Гальбаторикс и тренировал свой разум и силу целых сто лет, все же с того времени, как ты давал ему уроки, тоже прошло немало времени, и он наверняка кое-что успел за это время и позабыть. Так что я уверен: с твоей помощью мы сумеем его победить!»

Глаэдр фыркнул:

«А твой язык становится все более гладким, Эрагон Гу­битель Шейдов!»

Однако чувствовалось, что он явно доволен. Он разре­шил всем своим «ученикам» поесть и отдохнуть и прервал свою с ними мысленную связь, не прибавив более ни слова.

Эрагон был уверен, что золотистый дракон попрежнему наблюдает за ними, однако его присутствия больше не чувствовал, и ему вдруг показалось, что его окружает какая-то холодная пустота. Холод этой пустоты обволакивал его руки и ноги, ознобом пробегал по спине.

Вместе с Сапфирой и Арьей он продолжал сидеть в по­лутемной палатке, чувствуя, что никому из них ни о чем говорить не хочется. Затем Эрагон все же заставил себя подняться и сказал:

— Ему, похоже, стало лучше. — Он сам удивился, как странно ломко звучит его голос, словно он очень давно им не пользовался; он потянулся к бурдюку с водой.

— Все, что сейчас происходит, очень хорошо для него, — кивнула Арья. — И тыдля него очень подходишь. Иначе — при полном отсутствии цели в жизни — горе просто убило бы его. То, что Глаэдр вообще как-то выжил, уже само по себе… потрясает. Я восхищаюсь им. Мало кто — люди, эль­фы или драконы — может продолжать нормальную жизнь после такой утраты.

— Бром смог.

— Бром по-своему был не менее выдающейся лично­стью, чем Глаэдр.

«Если мы убьем Гальбаторикса и Шрюкна, то как, по-вашему, отреагирует на это Глаэдр? — спросила мысленно Сапфира. — Будет ли он продолжать жить или же просто… уйдет в пустоту?»

В глазах Арьи блеснул отраженный свет факела, когда она посмотрела на Сапфиру и сказала:

— Только время может ответить на этот вопрос. Наде­юсь, что он продолжит жить. С другой стороны, если мы с триумфом войдем в Урубаен, одержав победу над Гальба­ториксом, Глаэдр, вполне возможно, сочтет, что его миссия выполнена и жить без Оромиса ему более не имеет смысла.

— Но мы же не можем просто так позволить ему сдать­ся! — воскликнул Эрагон.

«Согласна», — сказала Сапфира.

— Мы не имеем права останавливать его, если он сам решит уйти в пустоту, — строго сказала Арья. — Выбор за ним. И только за ним одним.

— Да, но мы можем попытаться убедить его, помочь ему понять, что жизнь стоит того, чтобы ее продолжать!

Арья на какое-то время словно застыла в глубоком молча­нии, лицо ее казалось странно торжественным и суровым:

— Я не хочу, чтобы он умирал. Никто из эльфов этого не хочет. Однако каждый миг после пробуждения от снов для него мучителен, так не лучше ли, если он обретет из­бавление от этих мук?

Ни у Эрагона, ни у Сапфиры ответа на этот ее вопрос не нашлось. Они еще некоторое время продолжали обсуж­дать события минувшего дня, затем Сапфира вытянула свою голову из палатки и стала устраиваться на своей тра­вянистой полянке.