Еретики Дюны
Шрифт:
Они вошли в тускло освещенный холл, в котором витали запахи экзотической еды и горькой эссенции. Ей понадобился лишь миг, чтобы определить некоторые из запахов, ударивших в нос. Меланж. Ни с чем не спутать этот густой запах корицы. И конечно, симута. Она узнала также жженый рис и соли хигита. Кто-то маскировал нечто другое под видом приготовления пищи. Здесь производили взрывные устройства. Она вначале хотела предостеречь Бурзмали, но передумала. Ему нет надобности знать об этом, и в ограниченном пространстве могли быть уши, которые услышат все, что она скажет.
Бурзмали двинулся по затемненной лесенке с тусклым глоускрипом вдоль косой несущей доски. На вершине лестницы он нашел спрятанный выключатель, скрытый за одним из пятен перепачканной стены. Не раздалось ни звука, когда он надавил на этот выключатель, но Луцилла почувствовала перемену в движениях всюду вокруг них. Тишина. Это был новый вид тишины в ее опыте: настороженно притихшая готовность к бегству или к насилию. Хоть в лестничном пролете и было холодно, но озноб, пробравший ее, был не от холода. За дверью с замаскированной пятном кнопкой раздались шаги. Выглянула седоволосая карга в желтом халате, открыла дверь, глянув на них сквозь нависавшие кустистые брови.
— А, это вы, — дрожащим голосом сказала она, отошла в сторону и пропустила их.
Луцилла быстро оглядела комнату, услышав, как позади захлопнулась дверь. Это была комната, которую ненаблюдательный человек мог бы посчитать ветхой, но это было лишь внешнее впечатление, скрывавшее высокое качество. Сама ветхость и неряшливость были для маскировки. Мебель и маленькие безделушки выглядели чуть заношенными, но здесь не возражали против этого. Чья это комната? Старухи? Она с трудом ковыляла по направлению к двери слева от нее.
— Нас не нужно тревожить до зари, — сказал Бурзмали.
Женщина остановилась и обернулась.
Луцилла внимательно в нее вгляделась. Нет ли кого другого под лживо преклонным возрастом? Нет. Возраст настоящий: каждое движение отмечено ненадежностью — дрожащая шея, непослушное мускулам тело.
— Даже если кто-нибудь важный? — спросила старуха дрожащим голосом.
Ее глаза дернулись, когда она говорила. Рот приоткрывался лишь чуть-чуть, чтобы издать необходимые звуки, выпуская слова, словно зарождавшиеся глубоко внутри. Ее плечи, согнутые годами, проведенными над какой-то повседневной работой, не могли выпрямиться достаточно, чтобы она могла взглянуть в глаза Бурзмали. Она вместо этого посмотрела мимо — странная, уклончивая поза.
— Какую важную персону ты ждешь? — спросил Бурзмали.
Женщина вздрогнула, и ей понадобилось время, чтобы понять.
— Очень важные фигуры заходят сюда, — ответила она.
Луцилла распознала сигналы ее тела и сказала Бурзмали:
— Она с Ракиса!
На Луциллу устремился пытливый, пристальный взгляд старухи. Древний голос произнес:
— Я была жрицей, леди Хорму.
— Конечно, она с Ракиса, — сказал Бурзмали. Его тон предостерегал Луциллу не задавать вопросов.
— Я не причинила вам зла, — прохныкала карга.
— Ты до сих пор служишь Разделенному Богу?
Вновь понадобилась долгая пауза, прежде чем старая женщина ответила.
— Многие здесь служат великому Гулдуру, — произнесла она.
Луцилла, поджав губы, еще раз осмотрела всю комнату. Эта старуха резко упала в ее глазах.
— Я рада, что не обязана убивать тебя, — сказала Луцилла.
Челюсть старухи отпала в пародии на удивление, а по губам потекли слюни.
Потомок ли она Свободных? Луцилла почувствовала, как ее пробирает дрожь отвращения. Эта неприкаянная нищенка была рождена от людей, ходивших с высоко поднятой головой, гордой походкой, от людей, которые умирали мужественно. Эта могла умереть только хныча.
— Пожалуйста, доверяйте мне, — прохныкала старая карга и быстро покинула комнату.
— Зачем ты это сделала? — спросил Бурзмали. — Это те самые, кто доставят нас на Ракис!
Луцилла просто взглянула на него, почувствовав в вопросе страх. Это был страх за нее.
«Но ведь я не кодировала его», — думала Луцилла.
С чувством потрясения она осознала, что Бурзмали разглядел в ней ненависть.
«Я ненавижу их! — подумала Луцилла. — Я ненавижу людей этой планеты!»
Это была опасная эмоция для Преподобной Матери. И все же она жгла ее. Эта планета преобразила ее таким образом, которого она не хотела. Она желала осознания того, что могут случаться подобные вещи. Понимание разумом — это одно, а жизненным опытом — совсем другое.
«Проклятье им!»
Но они уже среди проклятых.
В груди у нее заболело. Отчаяние! Нельзя убежать от этих новых мыслей. Что же приключилось с этими людьми?
«С ЛЮДЬМИ?»
Оболочки были здесь, но они больше не могли называться полностью живыми. Хотя опасны, слишком опасны.
— Мы должны отдохнуть, пока возможно, — сказал Бурзмали.
— Я не должна отрабатывать свои деньги? — спросила она.
Кровь отлила от лица Бурзмали.
— То, что мы сделали, было необходимо! Будь счастлива, что нас не остановили, но это могло бы случиться!
— А это место безопасно?
— Настолько безопасно, насколько я смог это обеспечить. Каждый здесь проверен либо мной, либо моими людьми.
Луцилла выбрала длинную кушетку, от которой пахло старыми духами, и устроилась на ней, чтобы усмирить опасную ненависть. Там, где возникает ненависть, может появиться и любовь! Она услышала, как Бурзмали вытянулся на подушках у противоположной стены, чтобы отдохнуть. Вскоре он задышал глубоко и ровно, но Луцилле не спалось. В ней продолжали тесниться бесчисленные воспоминания, навязываемые теми иными, кто продолжал свою жизнь во внутренних хранилищах ее сознания. Вдруг внутреннее видение провело пред ней короткой вспышкой улицы и лица людей, двигавшихся в ярком солнечном свете. Ей понадобилось время, чтобы осознать, что видит она все это с какого-то непривычного угла, что ее баюкают на чьих-то руках. Только тогда она поняла, что это одно из ее личных воспоминаний. Она не могла узнать того, кто держит ее на руках, отдавая теплое биение своего сердца ее щекам.
Луцилла ощутила соленый вкус своих слез. Она поняла, что Гамму задела ее намного глубже, чем любой жизненный опыт со времени первых дней в школах Бене Джессерит.
Сердце, скрытое за крепкими преградами, становится льдом.
Все собравшиеся испытывали сильное напряжение: Тараза (тайная кольчуга под ее облачением, и она тщательно позаботилась предпринять и другие меры предосторожности), Одрейд (проявлявшая всю бдительность, ведь здесь вполне могло дойти до насильственных действий), Шиана (от нее не скрывали, что здесь могло произойти; двигавшиеся за ней три Матери Безопасности прикрывали ее, как живой доспех), Вафф (мучимый тревогой, что Бене Джессерит затуманит его рассудок какими-нибудь своими таинственными средствами), лже-Туек (всем видом показавший, что он вот-вот взорвется от ярости) и десять ракианских советников Туека (каждый зол и вовлечен в отчаянную борьбу по захвату власти для самого себя или своей семьи).