Ещё один плод познания. Часть 2
Шрифт:
Он сильно затянулся и добавил:
– Это было в другой стране, но в пределах Евросоюза, а совсем не в тех краях, где протекционизм "сам собой разумеется".
– А та не выдержавшая обиды квалифицированная медсестра, уход которой оказался столь роковым, - узнала о случившемся?
– спросил комиссар.
– Об этой истории писали, был суд, были взыскания, и, по логике, она должна была, вероятно, узнать. Но к ней никто не обращался с просьбой дать отклик. Что она чувствовала, - её личная тайна. Вины на ней, разумеется, нет, но испытанная ею несправедливость сыграла роль той самой "мины". Мины, поразившей - и вовсе не по её злой воле, - совершенно не причастного к произошедшему человека.
– Не по её злой воле, - согласился Жозеф Менар, - и это почти всегда так в подобных обстоятельствах. Люди, оказывающиеся задетыми, обиженными, а также, к сожалению, те, кого постигает страшное горе... эти люди в огромном
– Каким образом?
– спросил Мишель Рамбо с напряжённой, "пружинной" ноткой игрока в голосе. Натали показалось, что он, любя изощрённые дискуссии, сейчас предвкушает интересный поединок с человеком, интеллектуально равным ему.
Комиссар, допивший свой кофе, заказал ещё чашечку и ответил:
– Вот возьмите хоть этот рассказанный вами случай с медсестрой. Да, возможно, тот не очнувшийся человек - косвенная жертва именно той несправедливости, которую испытала эта женщина. Здесь мы можем отследить и оценить случившееся. Но представим себе иной сценарий. Некоему влиятельному лицу, спустившему вежливо облечённую в форму просьбы директиву - устроить и ускоренно продвигать эту новенькую, - отказали. Главврач отделения воспротивился, не захотел потворствовать протекционизму. Влиятельное лицо взбешено и начинает кампанию, цель которой - ошельмовать, отстранить, профессионально изничтожить тех, кто встал на его пути. Начинается война с привлечением компроматов, исками, слушаниями. Со своего поста уходит уже не медсестра - пусть дельная и квалифицированная, - а сам этот принципиальный главврач... а с ним вместе, вероятно, - некоторые из тех, кто связан с ним, кого он обучал, растил в качестве специалистов. Уходит целая группа опытных, хороших врачей. И целый ряд операций, в том числе сложных, приходится поручать хирургам-новичкам. И результат - не одна ошибка, а несколько, и энное количество больных умирает или, аналогичным образом, впадает в кому. Или этот неподкупный начальник отделения, втянутый в судебные тяжбы, во время операции, которую делает сам, думает, находясь в стрессе, не столько о ней, сколько о встречном иске или о чём-либо подобном... и его опытная рука допускает нелепую и пагубную ошибку... Понимаете, господин Рамбо, я вам рассказываю о том, чего, к счастью, НЕ случилось, но разве это не правдоподобно? И... сейчас, ещё минуточку, - попросил комиссар, поскольку журналист, оживлённо и даже восхищённо кивнув, тихо, но по-игровому азартно проговорил "В том-то и дело! Вы нащупали самое то!...", - ещё только одну минуточку. Вы знаете английскую песенку о пропавшей подкове?
Мишель Рамбо постучал несколько раз пустой чашечкой из-под выпитого кофе, увлечённо припоминая.
– Да, кажется... это о том, что... из-за нехватки гвоздя и неподкованной лошади пал город?
– Точно. Ну, и где в этой песенке, на ваш взгляд, логическая неувязка?
– А текст можете полностью?.. Впрочем, даже не надо... Дело в том, наверное, чья лошадь осталась без подковы. Если генерала, и если именно его из-за этого убили, - тут тогда и нонсенс... Уж генералу всё обеспечили бы. На трёхногой лошади поехал бы самый слабенький и застенчивый, который и не решился бы протестовать, поскольку от него просто отмахнулись бы: не приберёг гвоздя - так тебе и надо, недосуг с тобой, растяпой, возиться...
– Нет, там не полководец погиб, - сказал Менар и поблагодарил официантку, поставившую перед ним ароматный кофе, - там, в основном варианте, не было получено некое извещение. "For want of a horse the rider was lost. For want of a rider the message was lost" - процитировал он.
– Подковы, получается, не хватило вестовому. Но логически вы ответили совершенно верно: дело в том, чью лошадь не удосужились подковать. В реальной жизни гонцу военачальника предоставили бы полностью снаряжённого и проверенного скакуна, а без подковы мог бы остаться кто-то слабый и - как бы жестоко это ни звучало, - "малоценный" в глазах власть имущих. Да, это жестоко и несправедливо, но именно поэтому в реальности из-за подобных упущений битвы не проигрывались и города не захватывались.
– Вы нащупали самое то!
– повторил журналист, выхватил из пачки "лихим" движением сигарету и, быстро прикурив, спросил: - Попадалось вам в том, что вы просматривали, моё эссе "О камнях и кувшинах"?
– Нет. А о чём это?
– Впрочем, это тоже больше года назад написано... Это на основе одной иудейской... скажем так, притчи-метафоры. Она звучит так: "Падает камень на кувшин - горе кувшину, падает кувшин на камень - горе кувшину; так или иначе, всё горе кувшину".
Комиссар и Натали мельком переглянулись, вспомнив услышанную Винсеном от этого человека фразу-императив "Если кто грядёт по душу твою, то воздвигнись убить его"...
– И я там пишу, - продолжал Мишель Рамбо, - что в любой ситуации и в любом сообществе имеются, образно говоря, люди-камни и люди-кувшины. И нет ни одной общественной формации, в рамках которой разбивание первыми вторых, пусть не узакониваясь юридически, не считалось бы... скажем так... меньшим злом, нежели упрямое противодействие этому. Ибо сыплющиеся черепки расколотого кувшина менее опасны для окружающих, чем свистящие осколки взорванного динамитом камня. И этот самый камень мы - наш, да и любой, социум, - боимся тронуть... задеть... допуская, чтобы лучше уж сокрушалось заведомо бьющееся. Я там прихожу к той же мысли, которую вы, господин комиссар, сейчас высказали, - о статистическом выигрыше, - только выражаю это иными словами... Вообще знаете что, - перебил Рамбо самого себя, - у меня же лежат в машине две упаковки книг, которые я недавно выпустил частным образом... там и это эссе есть; хотите я вам подарю по экземпляру?..
– Хотим, будем очень благодарны, - откликнулся комиссар.
– Да, конечно, большое спасибо, - кивнула Натали почти одновременно с ним.
– Ну, отлично, когда расходиться будем, я достану из багажника... Только просьба к вам: про это моё "Сказание об Избавителе" никому специально не рассказывайте.
– А почему?
– спросил Менар.
– Хотите, чтобы читали по большей части сразу, не ожидая продолжения?
– Ну, и это отчасти тоже. Я вынужден был разделить, потому что объём нашего приложения иначе не позволяет. Но главное - мне хочется... ну, решусь признаться, "тщеславно" хочется... чтобы эту вещь "замечали" сами, а не по рекомендациям... Так вот, - вернулся журналист к теме, - так устроен любой социум, включая наш. История знает общества, где право сильного культивировалось вполне сознательно и откровенно. Но и наша либеральная система, из которой вытекает практика сдержанного реагирования на политическое и социальное зло, - и она тоже косвенно приводит к тому же. Мы, опасаясь подобных снарядам осколков того, что можно было бы уничтожить только тяжёлым оружием, жертвуем тем, что разлетается от лёгкого толчка. Мы позволяем разбиваться кувшинам... и хрупким фарфоровым чашечкам, - добавил он, взглянув на свою - впрочем, не фарфоровую, а фаянсовую, - пустую, в подтёках кофе, чашечку с едва ощутимым раструбом... Резко обернувшись к стойке, он сделал знак - мне тоже ещё одну, - и на несколько секунд замолчал, захваченный, казалось, неким воспоминанием, причём глаза его стали вдруг печальными.
– В целом вы правы, - повернулся он затем к Жозефу Менару, - от этих слабых, "бьющихся", не зависит ничто глобальное, они не покачнут ни устройства, ни устоев... И именно поэтому приносятся в жертву...
– Вы отрицаете либеральные ценности?
– спросила после длившейся ещё несколько секунд паузы Натали Симоне.
– Нет, совершенно не отрицаю, - Рамбо сделал опровергающее чуть резкое движение рукой.
– Это, на мой взгляд, единственная - по крайней мере из тех, что были придуманы и опробованы, - система ценностей, не дающая чувствам страха, обиды и боли управлять нашей жизнью. Над всеми иными системами и укладами, если вдуматься, тяготеет ярмо трёх этих психологических - а в макро-масштабе и социально-психологических, - доминант.
– Он взглянул на собеседников, играя пенкой только что полученного кофе и с любопытством ожидая реакции. Взгляд его опять стал жизнелюбивым и азартным.
– Можете чуть больше развить мысль?
– попросил комиссар.
– Да, конечно. Собственно, это не моя мысль, это давно сформулировано. Наша система ставит во главу угла не самосохранение и не личное достоинство, а возможность придерживаться определённого образа жизни... не менять жизненные правила и нравственные ориентиры даже в угрожающих, стрессовых условиях... Иными словами - "не терять себя". Кстати об упомянутом вами, господин комиссар, "нереагировании", о "необуздывании зла"... Если уж мы, скажем, ратуем за ненасилие, то даже столкнувшись с вопиющим зверством, соблюдаем по отношению к маньяку, террористу, выродку все правовые нормы, не допуская самосуд. И если уж не приемлем смертную казнь, то не станем казнить даже изверга-людоеда. И дозволим выпущенному из тюрьмы садисту - если он отбыл срок, - проживать не в специальном поселении, подконтрольном полиции, а в обычном районе... хотя и понимаем, что он потенциально опасен для ни в чём не повинных людей. Ибо не хотим, даже угождая нашим чувствам... тем самым чувствам обиды, боли, страха... да, страха за близких и за себя... поступаться принципом прав человека, в звании же человека не отказываем никому имеющему человеческую наружность...