Ещё один плод познания. Часть 2
Шрифт:
– Понимаю... понимаем, - быстро ответил комиссар, уловив её смущение и пытаясь перевести внимание собеседника на себя.
– Да, логически вполне адекватное построение, ничего не скажешь...
Последовало затяжное - с четверть минуты, - молчание.
– Но как бы дело ни обстояло - сказал затем комиссар, - независимо от того, известна ли нам на самом деле личность убившего тех пятерых и предстанет ли этот человек перед судом, - не могу не признать: эта история побуждает к размышлениям на нравственно-мировоззренческие темы.
– А разговор со мной - дал ли он вам что-то?
– с нескрываемым любопытством спросил Мишель
– Да, безусловно, - ответил Менар.
– Вы очень прочувствовали... впрочем, сами сказали, что соприкоснулись с чем-то отчасти подобным... прочувствовали трагичность, стоящую за либеральным "размыванием граней", за идеологизируемым отказом усматривать в ком-либо носителей абсолютного зла... за тем знаком равенства по ценности, который мы, в соответствии с этим, ставим между безопасностью невинных и ограждением любого, сколь бы хищен и беспощаден ни был он сам, от кары, которая выходила бы за рамки законных предписаний и процессов. И вы подводите к тому, что в некоторых ситуациях человек обречён на выбор, к кому быть беспощадно жестоким, - задумчиво сказал комиссар.
– И может "не потерять себя" только решившись самостоятельно, лично провести рубеж, за которым больше нет "права на ненасилие", а есть - взамен, - право на личное решение... и субъективно понимаемый долг, побуждающий "взять закон в свои руки"... Да, очень остро вы ставите эти вопросы.
– И ещё, - заговорила Натали, - меня очень впечатлил этот ваш образ того, кто, не согласившись быть "пешкой на размен", возвёл себя - посмел возвести, - в ферзи. Я тоже думаю: это преобразует человека. Ему пути назад уже нет: из ферзей в пешки обратно не превращаются. И, получается, всю жизнь он должен будет вести себя так, как подобает "ферзю"... На его душе будет бремя... он всегда будет пребывать в сознании, что пересёк грань... и, побуждаемый этим сознанием, он будет стремиться то ли оправдать, то ли искупить своё деяние - не так ли?..
– Она внезапно, как будто считая сказанное чрезмерным и не позволяя себе продолжать, немножко смущённо осеклась.
Журналист, пока она говорила, несколько раз взволнованно сцепил и расцепил пальцы рук... потом, быстро, столь же взволнованно обмотал скрученной в косичку салфеткой указательный палец - как будто сковывая себя, не разрешая себе резких движений...
– Нет, я всё-таки думаю, вы знаете, кто это, - проговорил он затем очень тихо, отчасти сам для себя... Натали боковым зрением уловила, что комиссар остался как будто невозмутимым; самой же ей стало чуть неловко, но некое внезапное озарение позволило ей тонко уйти от необходимости отклика на фразу журналиста.
– Вас настолько занимает эта тема, - сказала она - этот вопрос о нравственной дозволенности проводить рубеж, за которым начинается абсолютное зло... вас это занимает настолько, что я думаю... скорее чувствую - в вас живёт воспоминание о некоей разбитой "фарфоровой чашечке"... И живёт, наверное, с детства, довольно раннего...
Комиссар послал ей благодарный взгляд - она замечательно перевела тематические стрелки, - а Мишель Рамбо, ощутимо вздрогнув, полез в карман за сигаретой и зажигалкой...
– Почему вам кажется, что именно чашечка и именно с детства?
– спросил он всё так же тихо и "никнущим", как дерево под ветром, - вряд ли свойственным ему обычно, - голосом.
Натали отставила в сторону стакан с допитым чаем, пощипывая выуженный листик мяты.
– Чашечку, - ответила она, - вы сами упомянули в связи с тем образом "кувшина", и это прозвучало очень лично. А почему с детства? Понимаете, ребёнок, пока у него ещё не полностью установилось критическое мышление, хотя и сталкивается в своей жизни со злом, но всё-таки пытается верить, что мир в целом - добр, уютен, нестрашен. Став подростком, он окончательно осознаёт - нет, жизнь зачастую зла и опасна, - осознаёт, но... но ещё не может понять, как же с этим быть... у него ещё нет ни настоящего защитного панциря, ни взрослых эмоционально-логических инструментов для самоанализа и для мировосприятия. Это формируется позже; тогда и наступает повзросление... а подростки, восставая зачастую против традиционных авторитетов, как бы мстят миру взрослых, "обманувшему" их... Я психолог по образованию, - вдруг пояснила она, чуть улыбнувшись...
– Ну, тогда вы коллега моей жены, - почти весело сказал журналист, успевший, по всей видимости, справиться с собой.
– Кстати, ещё и похожи на неё, только у моей Аннет волосы более светлые...
– Он быстро щёлкнул мобильным телефоном, показал Натали фотографию - да, и в самом деле тип лица тот же... хотя у неё здесь ещё и причёска другая - пучок, а не каре...
– Она у меня работает в двух местах - в школе медсестёр и в университетском филиале: преподаёт, кстати, в том числе возрастную психологию... А когда-то работала с детьми... И я от неё нечто подобное тоже слышал... Но продолжайте, очень интересно!..
– Так вот, - продолжала Симоне, - у вас все эти взрослые инструменты прекрасно действуют, вы человек в принципе сильный и уверенный. Но травма осознания мирового зла... травма, неизбежная для любого... она у вас - так я ощущаю, - сидит очень глубоко. Настолько глубоко, что мне кажется - бездонность зла предстала перед вами ещё в том возрасте, когда нет ещё ни малейшего подобия "панциря", когда на мир глядят ещё полностью доверчиво и радостно. Вы были чем-то очень рано потрясены, и это засело в вас навсегда, достаточно многое предопределив в вашем отношении к жизни. Панцирь у вас сформировался, но это так и осталось под ним, в мякоти души...
Мишель Рамбо раскурил сигарету не торопясь, - видимо, продумывая, как же на это отреагировать.
– Может быть, я в своё время расскажу, - слегка приглушённо произнёс он, уклоняясь от прямого подтверждения или опровержения того, что услышал.
– Мы, наверное, ещё будем разговаривать... тем более, что мне будет интересно услышать отзывы о моей книжке - я сейчас дам вам по экземпляру, когда расплатимся... Да, может быть, расскажу и о "фарфоровой чашечке"... Но не сейчас... Понимаете, иные переживания тщательно и бережно уложишь в душе, обернув несколькими слоями живой ткани, разворачивать которую не так-то просто...
... Через пятнадцать минут, отъезжая со стоянки и деловито проруливаясь между громоздящимися по обеим сторонам - проедешь только впритык, - машинами, комиссар сказал:
– Мы обязательно должны будем в ближайшее время, пока ни одна деталь этого разговора не ускользнула из памяти, рассказать о нём Брюне и Клемену.
– Конечно, - согласилась Натали, - и лучше всего завтра же... Разговор ещё более содержательный, чем я ожидала... и чем вы, наверное, ожидали... Вот мы и получили то, что нам, всем четверым, нужно и важно: чьё-то косвенное сопереживание и... пожалуй, согласие с тем, как мы поступили.