Ещё один плод познания. Часть 2
Шрифт:
Он носит в душе и это, и ещё - сознание вины. Каждая душа человеческая, подобно пчеле, приносит в мир свой мёд и своё жало - это была ещё одна притча-метафора, он почерпнул он из тех же источников, в которых прочёл о камне и кувшине... Если бы можно было спасать всех, кого жаждешь спасти, жалом же своим губить лишь силы зла, а не тех невинных, коих они увлекают на гибель вместе с собою!..
И к тому же - если бы можно было стереть то, чем когда-то задел ты любящих тебя и любимых тобою!.. Он показывал своей жене, своей Аннет, всё, что писал, она любила его эссе; и вот эта наконец-то по-настоящему удавшаяся ему сюжетная вещь, это его "Сказание", - захватило и покорило её... Но она, прочитав уже увидевшую свет первую часть, поиграла его рукой, взглянула на него своими иногда как будто бы "прислушивающимися", ловящими настроение глазами и произнесла: "Всё-таки твоё неизбывное alter ego - некто именно вот такой. Никому на свете, в том числе и этому номинальному Царю, не подвластный, решающий всё и всегда сам, возлагающий на себя огромную ношу, но при этом - уверенный в том, что ему, в силу самой сути его, позволено больше, чем другим..." Она не спросила - так ли, - а просто сказала это с оттенком печальной примирённости в голосе. И Мишель не возразил ничего, только обнял её, смущённо-виноватым движением взбив себе волосы на макушке. Понимая, что ей подумалось - у этого Тетрарха любящая и верная жена, но отвечать на её верность взаимностью он, полновластный господин, воин и вождь, "великий
Почему же это именно сейчас так настойчиво припоминается, всплывает? Не для того ли, чтобы вновь, который уже раз, позволить этому опасть, осесть куда-то там в кладовую памяти, не вторгаясь в иные воспоминания...
Да, он виновен перед нею, любящей его и любимой им. Он изменил ей - дважды. И всё было в течение достаточно краткого промежутка времени, одиннадцать лет назад, когда у них уже два сына были... Первый раз сидевшая напротив - молодая, яркая... и удивительно, подкупающе свежий цвет лица был у неё... откровенно заигрывала с ним в ресторане, на юбилее одного из сотрудников, когда же расходились, - попросила подвезти до гостиницы. Она жила в другом городе, оказалась на этом вечере наполовину случайно - Мишель толком даже и не узнал, почему, - и связь оказалась мимолётной, больше они не виделись... Вернувшись домой в час ночи, он соврал, что из ресторана пришлось ехать в редакцию, согласовывать срочные правки, - такое действительно случалось, да и журнал должен был скоро выходить, - а не звонил якобы для того, чтобы не разбудить детей... Измена тяготила его; но ещё буквально через месяц его попросили взять интервью - он не любил это, но приходилось иногда, - у выпустившей сборник стихов поэтессы авангардистского направления. Интервью состоялось у неё дома, жила она одна, стихи её, не рифмованные и без размера, были написаны со вкусом и носили в основном мягко эротический характер... и светлые локоны эротично падали на щёки... И получилось то, что длилось три недели; а потом ему стало невыносимо обманывать Аннет - при том, что она ему полностью доверяла... Он расстался с этой женщиной - по-хорошему, без обид и надрыва. Это было не сложно. Но больше, чем боя, - и он мог сказать это не образно, а буквально, ибо ему приходилось в своей жизни смотреть в лицо опасности, - больше, чем схватки с врагом, боялся он разговора с женой. Ибо решил - признаться. И, произнося своё признание, чувствовал себя словно бегущим по песчаному склону с гранатомётом наперевес под вражьими пулями.
И избежавшим смертельного свинца, вышедшим из схватки живым ощутил он себя спустя минуту-другую, когда, заплакав и задрожав всем телом и сначала оттолкнув его, попытавшегося обнять, она всё же взяла затем его руку и прошептала: "Что ж, может быть, я и сумею научиться жить с ЭТИМ".
И она научилась. И Мишель мог не опасаться чего-либо подобного тому, что позволил себе он сам, с её стороны. Она любит его. И она пусть в меру, но религиозна. И, будучи очень далека от феминистических идей, понимает - есть вещи которые мужчине всё же менее непростительны, чем женщине... Тем более, что ему в его жизни доводилось не только не отказать себе пару раз в неких "перехлёстах", но и избирать для себя далеко не лёгкую долю... Да, он может безусловно и полностью полагаться на свою Аннет. Иногда в его душе мелькает вопрос - насколько именно любовь, а не нравственность и убеждения, обуславливают это? Но он каждый раз с ожесточённой уверенностью отстраняет этот вопрос: не всё на свете нужно и можно анализировать и расчленять. Нравственность и убеждения - неотъемлемы от души, они во многом и формируют те чувства, которыми мы столь дорожим...
Но нет, не об этом сейчас он будет думать и вспоминать, а о совсем ином. Просто это - дополнительная причина того, сколь важно ему прочувствовать всё, что нахлынуло, будучи наедине с собой. Прочувствовать и продумать - чтобы потом, рассказывая ей, ничем, даже ненароком, не задеть. С ней - очень надо и очень хочется ему быть предельно бережным...
Сейчас он, наконец, отчасти по-военному резко встал, вышел, дошагал до машины, уселся, завёл мотор... На стоянке было уже не так тесно, и выехать удалось просто. Он быстро свернул в направлении Парижа и уже минут через пять был на широком шоссе. Промчались мимо безоконные ряды продуктовых и промтоварных складов, и засверкали множеством огоньков, сбиваясь в стайки, дома, и ещё дома, и потом поселковые домики... Они напоминали ему те постройки из пустых полупрозрачных скляночек, бутылочек, флакончиков... да, и беловатых, и матово-вишнёвых, и ещё "шоколадистого" цвета... Тот городок, что строили они с Ноэми, с маленькой Ноэми. Ей тоже было около шести, её волосы были светло-каштановыми и вьющимися, и она собирала мамины ёмкости от косметики, потому что любила строить из них, и ей очень хотелось создать целый сказочный город, город, который будет весь светиться, переливаться разноцветными отблесками... "Они так сияют, как будто окна в темноте, когда издали смотришь" - восторженно прошептала она ему в тот вечер, когда они закончили сооружать вдвоём, ползая на коленках, цепочки башенок из небьющегося стекла... И Мишель встал, отошёл к подоконнику, глянул - да, и вправду до чего красиво! Это получился ночной город, почти настоящий... как же здорово придумала Ноэми!..
И ещё одной правды не сказал он сейчас в кафе своим приятным и вдумчивым собеседникам. Он не только жил в общей сложности около десяти лет в другой стране - более того, часть его раннего детства прошла на восточном побережье огромного моря. Да и первые воспоминания его были оттуда, поскольку увидел он эту страну годика в два с половиной, привезённый родителями. Они приехали туда вчетвером - папа с мамой, Мишель и сестрёнка Сюзан, на два года младше его. Они жили там в маленьком светлом городе, дома в котором были в основном белого цвета и в несколько этажей; и очень недалеко вздымались горы, взойти на которые, казалось, можно легко; но так лишь казалось, потому что однажды маленький Мишель побывал у песчаного подножия - туда съехались на пикник его родители и пара знакомых семей, - и понял, что не скоро добрался бы до вершины сквозь покров зелени, где и тропинку-то найдёт не любой... Он помнил выложенную каменными плитками площадь с магазинами и почтой, где его заинтересовали зубчатые картинки на конвертах, и папа объяснил - это марки, их, когда будешь побольше, сможешь собирать... Но пока Мишель собирал всё больше фантики от конфет, а когда лет в пять подружился с Ноэми, решил, что будет приберегать ещё и разные красивые коробочки, чтобы тоже строить из них потом целые города...
Папа и мама говорили с ним и читали ему книжки на одном языке, а в садике был совсем другой, переходя на который мама начинали иногда с трудом подбирать слова... куда было им обоим до воспитательницы в садике, до кассирш в магазинах, до водителей в автобусах! Это, однако, совершенно не роняло их в глазах мальчика. Ну и что же... зато "язык, который дома" звучал в их устах красиво и уверенно, а вокруг он почти никому не был знаком. Мишель понимал уже: там, далеко, в краях, откуда они приехали, все знают эту речь; по-здешнему же родители обязательно научатся. Ему же самому было очень легко на обоих языках, он ещё с малых лет дружил со словами, они - что те, что эти, - нанизывались, выстраивались, укладывались в сознании весело и приветно...
Он был бойким и сильным, чуть ли не раньше всех ребят в садике научился кататься на велосипеде без опорных колёсиков, очень метко бросал в мишень дротик с круглой резиновой нашлёпкой, умел без разбега пробить настоящим футбольным мячом в детские ворота так, что мяч проходил под самой штангой. Мальчишки уважали его, и ни один не смеялся над ним за то, что он часто играет ещё и с Ноэми. А играть с ней он очень любил. Никто лучше её не раскрашивал картинки, и Мишель, когда они брались за раскраску вдвоём, всегда слушался её указаний, где который цвет больше подойдёт. Она жила в соседнем доме, и их часто приводили в гости друг к дружке... Вот и в тот вечер... Мама привела его, она сидела в гостиной, родители Ноэми угощали её чаем с пирожными, а детям принесли тортики с кремом в вазочках в детскую комнату. И Мишель с Ноэми строили город из баночек и флакончиков. "А знаешь, это в первый раз так красиво получилось, - восхищённо сказала девочка, - давай оставим, не будем разбирать, и подумаем, кого мы здесь поселим... а то я пока не знаю - у меня только две маленькие куколки, остальные сюда не поместятся..." "А хочешь я солдатиков принесу... хоть завтра уже, - осенило его, - у меня рыцари пластмассовые, видела?" "Точно, - обрадовалась Ноэми, - мы их так красиво расставим... они на стенах стоять будут... а вот бы ещё даму в карете, правда?" "Можно вырезать картинку, - сказал Мишель, - обвести по картонке, приклеить и ещё подставку сделать... папа меня учил..." "Ой, точно, я тоже картинки поищу" - Ноэми даже в ладоши хлопнула, она вся светилась восторгом, идея захватила её. "Вот карету, правда, я не знаю откуда взять, - смущённо сказал Мишель, которому было неловко разочаровывать её, - но я, конечно, посмотрю дома в журналах, и ты посмотри, ладно?.." "Конечно, - откликнулась девочка, - ой, как будет красиво... мы это обязательно сделаем..."
Через несколько минут мама позвала Мишеля и увела домой - было около девяти вечера... Ложась спать, он шёпотом, чтобы не будить Сюзан, уже спавшую в кроватке у стенки напротив, попросил родителей: "Дайте мне старые журналы, какие найдутся... мне картинки нужны, фигурки делать..." Потом, в темноте, думал, как будет отлично найти эту... с золотыми волосами... Алису, что ли?.. И ещё к нему пришло озарение: ведь на конфетных фантиках есть отличная Красная Шапочка... точно, её и вырежу, а таких фантиков у меня же целых три, один истратить не жалко... С этой мыслью он и заснул, счастливый...
А рано, совсем рано утром его сон прорезало неким раздавшимся близко, вроде бы за самыми стенами дома, мерным стуком-стрекотанием - и, пробуждаясь уже, он услышал два отчаянно-захлёбывающихся, ужасных женских вскрика, один долгий, другой - намного короче, внезапно прервавшийся... и ещё страшнее самого этого крика было то, что он так вот обрывисто замолк... И опять - цепочка звуковых ударов... и ещё одна... и третья череда... очередь! Это стрельба, осознал вдруг маленький Мишель, это стреляют... он слышал такое в фильмах, но это же не фильм, это не понарошку, а по-настоящему... Вбежала перепуганная мама в ночной рубашке, за ней - папа в халате, с влажными волосами... только что из душа, он любил по утрам освежаться... У мамы губы полуоткрыты и дрожат... Сюзан, малышка, проснулась, заплакала, ещё и испугаться не успев, - просто потому что потревожили... А оттуда, из-за окна, вновь кричат, и на этот раз можно различить слова: "Спасите! Спасите!.." И - грохочущий звон разбитых стёкол откуда-то... нет, не у нас, это в доме рядом... "Ложитесь!" - закричал отец, схватил одной рукой Мишеля, другой - Сюзан, уткнул их, прикрывая собой, в сложенное на матрасике, на полу, мягкое зимнее одеяло - его совсем недавно, поскольку наступило тёплое время, вынули из пододеяльника... Туда же утянул маму, пригнул её голову... Позже Мишель понял, насколько правильно это было - они жили на первом этаже, и даже неприцельная пуля откуда-то снизу могла ненароком, не дай-то Бог, задеть кого-то... "Это... война?" - сбивчиво, охрипшим от ужаса голосом пролепетал мальчик. "Не знаю, не знаю ничего, только не поднимайтесь, лежите!.." - почти так же растерянно ответил папа; он и мама вместе держали детей и в то же время - "не пускали" друг друга... "Опусти же голову, наконец!" - вырвался у мамы истерический всхлип, она дёрнула мужа за воротник халата, пригнула его за шею... Сюзан теперь плакала уже навзрыд, но это было даже лучше, как же ей, крошке, не рыдать, когда родные взрослые, такие любящие, умные, сильные, - когда они сами трепещут... И вот опять выстрелы, а потом - сирены, протяжные, гулкие... Мишель уже знал, что это такое, он и это в фильмах слышал, и он понимал, что так оповещают об опасности - когда вот-вот начнут бомбить с вражеских самолётов. Но в небе не слышалось ничего; зато с улиц ближайших - гудки машин и рокот моторов; и вот опять несколько очередей... И крики... И вдруг - голос, громкий, отчётливый... что-то вроде радио... это микрофон, понял Мишель, - он знал, микрофон нужен, чтобы слышали далеко... Мужской, сильный, "офицерский" голос: "Террористическая атака! Граждане, оставайтесь в домах, не выглядывайте из окон, велите детям лечь, ложитесь сами!" "Террористы!" - замирающим от ужаса голосом прошептала мама. "Солдаты подоспели!
– откликнулся отец.
– Лежите, ради Бога, лежите..." Маленькая Сюзан плакала уже тише, обессилев; её детское сознание, видимо, уже чуть свыклось с этими звуками, и она ощущала подобие защищённости, спрятав головку в любящие руки родителей... А Мишель вообще не плакал; первый страх его прошёл, и он всей душой ожидал - вот-вот солдаты спасут людей, уничтожат тех, что прокрались сюда убивать. Он слышал о террористах, но знал - армия сильнее их, она всегда побеждает и победит сейчас...
И ещё минут десять была стрельба, а потом вдруг... дикий грохот где-то поблизости; и что-то влетело в окно - которое даже и не закрыли... Что-то влетело, упало... то ли стёклышки, то ли штукатурка... И ещё несколько очередей. И - тот же властный голос из микрофона: "Террористы уничтожены! Всем оставаться в домах! Приказ коменданта города - всем оставаться в домах!"
Они ещё некоторое время оставались, все четверо, в детской комнатке. Родители постепенно пришли в себя, и маме удалось убаюкать маленькую Сюзан: девочка заснула на целых шесть часов, исцеляя себя этим сном от внезапно грянувшего ужаса. Исцеляя - ибо потом, хотя она и задавала поначалу вопросы о произошедшем, пережитое со временем улеглось в её душе, заметных рубцов не оставив. Её успокаивало то, что всё хорошо: трёхлетняя малышка сумела, быть может, поверить, что сами папа с мамой - те, от кого она ожидала защиты, - что они-то и победили тёмное, страшное, явившееся откуда-то из диких краёв; и как же не победили, если и она, и брат, и они сами живы и здоровы... Да, потом она быстро успокоилась, на те же ближайшие часы её окутал глубокий сон. А Мишель не спал. Он видел всё ещё лихорадочно напряжённые, со следами схлынувшего, но оставившего отчётливую печать страха, лица родителей... и он слышал обрывок того, что мама сказала папе приглушённо: "... несколько раз... ведь ОНИ... они же в том доме..." "И что, ни разу никто не ответил?" - растерянно спросил папа... Кто - ОНИ? Мальчик почувствовал, услышав это, что его пронизал испуг, детский беспомощный испуг... именно пронизал, как булавка пронизывает пойманного мотылька... Он спросил отца - о ком это, - и папа сказал, что о Ноэми и её родителях; они не подходят к телефону... И добавил, не скрывая тревоги, - скоро узнаем... И как же был Мишель потом благодарен папе, что тот, увидев смятение в глазах сына, не бросил бездумное "всё будет в порядке", а добавил серьёзно: "Я понимаю, что ты беспокоишься о них. Мы тоже волнуемся, мы тоже боимся, сынок..."