Ещё один плод познания. Часть 2

Манфиш Алекс

– Мы отплыли, - он сильно сжал её руку, - от некоего берега, к которому нет нам возврата. От берега, пребывая на котором мы могли считать, что страшное и грозное - не для нас, не про нас... и что если нечто подобное произойдёт, то, конечно же, не с нами... Не с нами, а где-то в диких странах, далеко... там люди могут погибать ни за что ни про что... а мы - мы защищены, наш мир надёжен и уютен. Я помню эти свои... мысленные конвульсии... в ТОТ вечер, на балконе, когда я только-только прослушал... подслушал ИХ разговор... нет, впрочем, именно об этом мне подумалось, когда я писал тебе письмо... Нас навсегда унесло от берега, находясь на котором мы могли считать себя "гуманными", содрогаться при мысли о насилии, думать, что настоящее, чёрное зло - далеко, где-то... Нет, оно - здесь, оно хищно, саблезубо оскалилось тогда именно на нас!.. И я ведь рассказывал тебе... рассказывал, что подумал тогда о Харибде и Сцилле!.. О пути меж ними!..

– Но мы выплывем, доплывём, спасёмся... мы обязательно спасёмся, - шепнула она...

И нечего было добавить к этому. И снова, как в ТУ ночь, когда Луиза сделала ему, беспредельно уставшему, кофе со сгущёнкой, они искали уюта и покоя в недвижной сомкнутости. И она мягко нашептала им в эту ночь сон без сновидений...

И наутро всё та же тревожная нежность продолжала окутывать их. Пьер не залёживался, как бывало часто, а прилежно встал, чтобы собраться вовремя в садик - на продлёнку,

во время каникул работающую с утра... Покушал свои обычные кукурузные хлопья и йогурт с шоколадно-ванильной присыпкой, не привередничал, когда мама дала ему персиковый сок вместо клубнично-бананового, который забыли купить... Собрал игрушки, которые возьмёт к дедушке с бабушкой, - именно родители Андре должны были забрать его с продлёнки... "Смотрите, - показал он, - я целый пакет машинок беру, я там автопарк построю и покажу вам, ладно?.. И можно я ещё шарики-марблы возьму? Мы в них в садике поиграем..." "Да взять-то возьми, - вздохнул отец, - только потеряешь ещё, плакать будешь..." "Не буду, - весело мотнул головой мальчик, - вы мне новые купите"... Ну конечно купим, подумала Луиза, мы тебе... вам... что только не покупаем... до чего хорошо, что хоть ты ещё остаёшься, малыш, в мире, куда не доносится - пока ещё не доносится, - пучинно-преисподний вой вселенского зла... Или и в твоих глазах уже некая печаль поселилась - ты так послушен сейчас, стараешься, чтобы нам было легко и приятно... как будто перед расставанием... да мы же завтра тебя опять домой привезём, и у дедушки с бабушкой - это ведь тоже дома... Вышла в ночной рубашке ещё заспанная Жюстин - проводить их. Маме в первую смену, она вернётся к половине третьего, папа к пяти... ну что ж, девочка уже отлично управляется и с тостером, и с микроволновкой, да и готовить несложные вещи научилась у мамы; а скучно разве будет ей дома с компьютером и "Тремя мушкетёрами"? А потом, а вечером, - с мамой и папой на мюзикл... Казалось, наступает хороший, радостный день; но что-то сжалось на мгновение в сердце, и внезапно ей припомнился тот кораблик из её сновидения... Почему так неспокойно, ведь и сон был вроде добрый... да, конечно, кораблик должен доплыть, и там будет не дикая первобытная темень, там приветная пристань, там светлый город... Но девочка не ложилась вновь, пока родители с братиком не ушли... Обняла, долго махала им из окна... Вот они на стоянке, тоже машут ей... вот садятся в машину, мама поедет с папой до своей подвозки, потом папа оставит Пьера в садике - и в аптеку... А Жюстин взялась за "Три мушкетёра"... У неё нет ещё зрелой читательской выдержки, она пропускает некоторые "скучные" моменты; сейчас она уже на том месте, когда д"Артаньян проводил Бэкингема к королевскому дворцу; и он весел, полон надежд... Констанция шла под руку с другим, - что ж, так тогда было принято, - но этот другой, оказывается, не её возлюбленный. Нет, герцог любит королеву, а в сердце Констанции только он, юноша-гасконец. Он счастлив, как был счастлив папа, когда услышал мамин голос по телефону, голос, в котором звучало - мне нужен только ты, я верна и всегда буду верна... И д"Артаньян убедился: любимая верна ему... Правда, мама никогда никого не обманывала, а та женщина обманывает мужа... но этот муж... он там как будто "не в счёт"... и король - тоже... за них как-то "не обидно", когда читаешь любовные признания... Им будто бы полагается быть смешными, обманутыми... А тот гвардеец, которого убил Арамис, - он тоже "не в счёт"?.. Но ведь его тоже когда-то вынашивали, любили, качали на руках... для чего? Чтобы он так вот вдруг погиб - совсем молодым?.. Жюстин, задумавшись об этом, отложила книгу. Но взяла снова - её захватило действие; можно сколько угодно печалиться о тех, кто - в книгах или в жизни, - сметается со сцены; но романы пишутся живыми для живых и о живых...

А потом, к вечеру, когда она вместе с мамой и папой собиралась ехать в театр, ей вновь подумалось о кораблике из ночного сна... "Наверное, всё-таки я с ними там была и с Пьером; это мы вчетвером плыли куда-то..."

В машине она читала, а папа с мамой тихонько переговаривались - о том, что папа через полторы недели должен будет поехать за дедушкой и бабушкой, мамиными родителями, в аэропорт - они прилетят из Греции... Не поехать ли и мне, спрашивает мама, а то как же ты обратно ночью, один... не укачало бы, не заснул бы... термос, конечно, приготовлю, но всё же... Нет, отвечает он, радио включу, остановлюсь на бензоколонках пару раз кофе перехватить... И ещё очень разное они обсуждали - бытовое, привычное... И очень привычно папа, уже когда въехали в N...
– городок на окраине не их уже, а соседнего департамента, - поругивался, медленно двигаясь по перегруженным улицам и понимая - "дикой" стоянки поблизости от театра не найти, придётся ставить на платной, организованной... Досадно, и не из-за денег, а из-за неудобства: потом многие оттуда будут выезжать, пока очереди дождёшься, и пока расплатишься - минут десять пройдёт...

Потом - уже в сумерках, в начале седьмого, - пешком по широкой, но не очень хорошо освещённой улице; справа - скверик, пушистая трава, скамеечки, даже, кажется, пруд небольшой проглядывает сквозь аллею... Напротив - магазин... то ли электротовары, то ли сувениры, - но они не успели этого разглядеть...

Спокойное предвечернее разноголосие городского прогулочного центра было взрезано - нет, пожалуй, разодрано, - одновременно двумя непредставимыми, словно бы и не из уст чьих-то, а из вселенских кладезей ужаса исходившими криками, - женским и детским, - и звуком, подобным хлопку выстрела, и треском разбитых стёкол... Легковушку серо-металлического цвета, маленькую, выцветшую, "смял" вылетевший навстречу, кажущийся громоздким рядом с нею землисто-беловатый пикап... Кто был за рулём этого пикапа, едва ли успел заметить хоть один из находившихся на тротуарах и в скверике людей, - ибо через секунду он, взревев, оттолкнул - чуть ли не отшвырнул, - своей массой осевшую раненой серой уточкой машинку... и исчез в полутьме, исчез беспрепятственно, поскольку никто не мешал ему в те мгновения, а к тому же светофор метров через сто сиял зелёным... Легковушка-"металлик", покачнувшись, замерла на месте, но из неё стал выходить дым, и она стала содрогаться; а изнутри её вновь послышался тот самый, прервавшийся на миг до того, исполненный вселенского ужаса детский, почти младенческий крик!..

Он доносился из тёмных недр разбитой машины, отделяемых от окружающего мира наполовину выбитым окном... "Ребёнок... и женщина тоже была... сейчас... Боже, сейчас взорвётся..." Но это додумалось Андре Винсену, когда он уже лежал, распластанный, ногами на мостовой, а головой и грудью прорвавшись в салон машины... И он сам не помнил, коленом ли, ботинком ли выбил стекло, остатки которого звездозубо оскаливались; и не помнил, не понимал, как же это всё-таки удалось ему за микрочастицу времени до этого отбросить назад метнувшуюся туда же хрупкую фигурку Жюстин - отбросить, надрывно и страшно крича - "Не сме-е-ей!!!.." И как будто чудом расширившийся охват зрения позволил ему увидеть, что её схватил и держит некий плечистый перень с бородой... А рядом с ним и машиной была Луиза; и не ясно было, кто из них раньше бросился, не опередил ли он её только потому, что был намного сильнее и быстрее; и ей он тоже кричал - "Не сме-е-ей!.. уйди-и-и!..." - но осознавал, что тщетно... А между тем - разум и все чувства действовали с некоей яростной сверхотдачей; ему на мгновение вспомнились ТЕ САМЫЕ вечер и ночь почти двухмесячной давности; и это не мешало пребывать в реальности текущего мига... И удивительно, что страха за себя у него совершенно не было; и Винсен понимал - страха нет, ибо нет выбора... Он увидел - у женщины впереди голова свесилась под руль так, что и азов медицины не зная поймёшь - ей земная помощь уже не нужна... Но вот - маленький живой комочек - сзади, в детской корзиночке на креплении!.. Андре выбросил вперёд обе руки... выщелкнуть... расцепить... Справился, справился более ловко, чем иной раз, бывало, в собственной машине, когда ремень возьмёт да и заест вдруг... Теперь - расцепив крепление, - резко рвануть дитя на себя, и - наружу... Нет!.. Не получается выбраться, затылок бьётся, в кровь режется об эти звездозубые осколки... не повернуться... я в капкане... Но он почувствовал, что мягкие ладони обняли его голову - и бережно, осторожно, защищая от стёкол, стали направлять... Луиза!!!.. Боже... ОНА здесь... Её кисти, нежные кисти, в крови, изрезаны; она продиралась обнажёнными руками сквозь эти разбитые стёкла - к нему и к ребёнку, к девочке - да, это девочка, у неё нечто вроде косички... Именно теперь защемил страх - сейчас взорвётся... Страх был не за себя, а за них обеих; и за Жюстин - чтобы она не рванулась из рук державшего её человека, не устремилась безоглядно прямо сюда, к ним...

Этот страх за мгновение вырос настолько, что начал раздирать его изнутри; но секунды через две нежные ладони Луизы - не чудом ли?
– всё-таки вызволили его; и затем простёрлись и так же бережно охватили и притянули малышку... "Быстрее!.." - крикнул Андре... они, вдвоём - держа маленького человечка, продолжавшего захлёбываться в плаче, - ринулись прочь от машины, которая сильнее и сильнее содрогалась и дымила, - от машины, к скверику... Вот Жюстин бьётся в руках у того, с бородой... он пригнул ей голову, наклонился сам... почти все люди уже успели отхлынуть далеко... Андре подтолкнул Луизу, загораживая ребёнка и её - "Ложитесь же!..", - и она, падая на траву, потянула его за собою, второй рукой всё так же бережно охватывая детскую головку; всё, они лежат; и, что-то крича, лежит в нескольких метрах от них Жюстин, и её изо всех сил удерживает, ругаясь последними словами, всё тот же мужчина...

И - спустя ещё секунды три, - ни криков, ни плача, ни то пронзительных, то завывающих гудков, - ничего этого уже не стало, а был только жуткий, как будто изданный пастью самой геенны звук взрыва; и над мостовой, извергнувшись из серой машины, вознёсся бешеный чёрно-рыжий веер, в котором закружились её разносимые на триллионы микрочастиц останки... И, пока рык геенны постепенно затихал, ничей голос ещё не смел прозвучать... кроме голоса этой маленькой девочки, которую закрывали руками и грудью Луиза и Андре; и сквозь её плач можно было распознать одно лишь слово - "Мама!!!..."

И им, и всем, кто застыл поодаль, было видно, что никто не пострадал от взрыва, ни один из взметнувшихся осколков не зацепил никого из живых... Тот парень отпустил Жюстин, она, с ещё матово-белым от пережитого - и переживаемого, - ужаса лицом рухнула на лежащих родителей, уткнулась макушкой в траву между ними, обхватила их ладонями - с силой, до боли... казалось, желая убедиться, что они эту боль чувствуют, что они живы, что она не потеряла их... Отец и мать тоже липковатыми от крови руками - сейчас было не до щепетильности в отношении соприкосновения с кровью, - вцепились в неё, продолжая обнимать и малышку, всё так же кричавшую "Мама!" и ещё что-то вроде "больно!.." Эта девчушка - ей, кажется, было не больше трёх лет, а может быть, и только два с половиной, - спустя мгновение вжалась всей крошечной плотью своей в Луизу, неосознанно предпочтя и избрав именно женские объятия убежищем от постигшего её всеобъемлющего ужаса... И женщина стала - интуитивно уловив, где болит, - мягко и осторожно поглаживать ей животик... И тогда девочка на миг прервала плач, доверчиво посмотрела ей в глаза, опять - на этот раз тихо, - сказала "Мама..." - а потом опять закричала и зарыдала, но уже чуточку тише и словно бы даже умиротворённее... "Родные мои!.." - шептала Луиза лежавшим с нею в обнимку Жюстин и Андре... "Родные мои!.." И более ничего не произносилось, не получалось... И, наверное, не надо было больше ничего произносить... И Луизе вспомнились в этот момент сказанные ею ночью слова "Мы выплывем, доплывём, спасёмся..." Но об этом невозможно было сейчас думать... Она встретила взгляд Андре - чуть расплывшийся, затуманенный, ни на чём и ни на ком сейчас не сосредоточенный; потом прижала к себе всё ещё не поднимавшую лица из мокрых травинок Жюстин - "Доченька!.." И та вдруг неожиданно сказала голосом, полным взрослой заботы: "Мама, папа, вам надо руки перевязать... а то вся одежда же..." Она не закончила, но главное, что это выговорилось; и Жюстин почувствовала, что сумела нащупать ниточку, связывающую её и их, родителей, с чем-то нестрашным, уютным, с тем, что было РАНЬШЕ. Эта тревога об одежде символизировала для неё сейчас будни, обиходно-сладостную повседневность, к которой так и рвалась сейчас вся душа её...

К ним подошёл тот плечистый мужчина. "С вами всё в порядке?.." Винсен поглядел на него так же несосредоточенно... "Да... наверное... не знаю..." И не сообразил поблагодарить за то, что тот не пустил Жюстин к смертельно опасной машине... Потом перевёл взгляд на спасённую девочку в объятиях Луизы: бледное, несмотря на подтёки слёз, худенькое личико, разлетающиеся длинные чёрные волосы, не удерживаемые уже косичкой, заплетённой, видно, не особенно искусно или в спешке; черты тонкие, но не поймёшь, красивые ли, потому что они искажены криком и той болью, которая откуда-то из недр тела, вторгнувшись туда, жжёт и жалит. Простенькое, на вырост, наверное, купленное, до колен доходящее платьице блёкло-синего цвета... Жюстин привстала на коленках, слегка дотронулась до малышки. "Ей очень больно, мама... И вам тоже больно?.. Я... давайте я позвоню..." Она не сказала, куда позвонит, и она прекрасно понимала, конечно, что скорая помощь сама вот-вот приедет, но ей надо было говорить что-то заботливое; Андре и Луиза скорее ощутили, чем подумали, что она этим как бы защищается от собственного ужаса. "Не надо, доченька, - ответил он, - они же сейчас... вот слышишь, сирены..." Да, действительно, сирены уже гудели вовсю; а их четверых между тем обступила толпа людей... "Вот, вот они вытащили ребёнка, - послышались восхищённые голоса, - этот господин с женой... они поранились, кажется..." И ещё что-то говорилось на разные лады, но они не вслушивались, всё ещё отделённые от окружавшего их множества людей пеленою только что пережитого ими... Из толпы не без труда вытиснулся довольно пожилой полицейский, за ним - ещё один, помоложе; старший велел любопытствующим расступиться и дать дорогу медперсоналу. Ещё двое в форме пытались, кажется, опрашивать свидетелей.

– Вы сильно ранены?
– спросил начальник группы Винсена.

– Нет... не знаю... царапины только... ребёнка надо в больницу, - ответил Андре, чувствуя, что приходит в себя... неужели это потому, что полиция приехала и автоматически включился снова режим "мобилизованности", о которой тогда говорил комиссар Жозеф Менар?..
– У неё внутренние органы, кажется, повреждены...

– Скорая помощь будет разбираться, - скорее наставительно, чем строго, сказал полицейский.
– Вы не запомнили, что за машина врезалась в них?