Ещё один плод познания. Часть 2

Манфиш Алекс

Девочки обсуждали всё это взбудораженно и беспорядочно, но Жюстин, то и дело посматривая на отражавшееся наполовину в переднем зеркале лицо отца, показалось через несколько минут, что он начал вслушиваться, и не просто с интересом, а с неким сквозившим в глазах напряжением. Потом, когда одна из девочек... кажется, это была умная и начитанная, но порой простодушно откровенная Валери... сказала - "У него что-то будет, наверное, с этой адвокатессой", - папа внезапно обернулся на миг и спросил: "Так он, этот Роберт... он, получается, мог их убить тогда, всех четверых?" "Да, господин Андре, - ответила, обрадовавшись возможности поговорить о любимом сериале и со взрослым, общительная и любящая порассуждать Бланш, - но, понимаете, он не решился... он подумал, наверное, что это будет убийством... что их судить надо..." "А вы тоже иногда, значит, смотрите?.." - удивилась Валери... да, мало у кого родители в курсе таких телеэпопей, это больше для молодёжи и для имеющих свободное время пенсионеров... "Нет, не смотрю, но контуры сюжета ухватил... и, значит, они стреляли в жену, в сына, - уточнил он, - стреляли, зная,

что они в машине... и ему было, наверное, ясно, что они опять выстрелят, если смогут?.." "Да, - согласилась Бланш, - но откуда же он мог знать, что они сбегут? Это жуткая случайность, что они вырвались..." Отец хотел ответить, но осёкся и промолчал, обдумывая что-то; и Жюстин молчала, пытаясь поймать в зеркале его глаза... и вот - поймала, и увидела в них нечто обращённое именно к ней, вопрошающе-тревожное... И ей как будто физически передалось его напряжение, она более, чем почувствовала, - ощутила, - насколько нужны ему именно её слова... и что же, что же должна я сказать?.. И перед её внутренним взором закружилась череда образов: Одиссей, и Паламед, кладущий младенца перед неким... чем там пашут?.. остриём... и оловянный солдатик, летящий в огонь, брошенный туда злым троллем... троллем, в которого некому было всадить пулю или стрелу... и "добрый юноша" из сказки, сложенной далеко на востоке, - выстреливший в увиденную им впервые чёрную птицу-ведьму, выстреливший не колеблясь, чтобы надёжно, чтобы навсегда уничтожить зло, грозившее его любимым... Всё это промчалось перед нею, и она медленно произнесла: "Роберту теперь будет страшно думать, что он... что он их... они ведь так боялись, она шепнула - я боюсь... что он их... не совсем защитил... не всё сделал, что можно было, для их защиты..." Сказав это - не очень связно, с запинкой, - она опять встретилась глазами с отцом... и теперь взгляд его был совсем иным: он был переполнен в этот момент - так уловила Жюстин, - восхищённой благодарностью... И это, обрадовав её, в то же время и напугало: почему вдруг его это так волнует, что ему, папе, в самом-то деле, до этого американского телегероя?.. "А что бы вы сделали, господин Андре, на его месте?" - с неподдельным любопытством спросила Бланш... и - почти одновременно, - Валери, о том же самом: "Вы бы иначе поступили, как вам кажется?" Он вновь чуть обернулся - и взволнованно, но вместе с тем и с некоей азартной, звонкой уверенностью, сказал: "Я - убил бы их. Убил бы стрелявших в тех, кого я люблю... тех, кто мог бы ещё выстрелить... Без всякого суда убил бы. Потому что... понимаете, девочки, - если спасаешь, надо спасать до конца!.."

Вот такой был разговор... Потом девочки болтали уже о чём-то куда более весёлом, и Жюстин болтала вместе с Бланш и Валери, но продолжала при этом думать о Роберте, и ещё больше жалеть его: да, может, у него и будет новая жена, и... и новый ребёнок... но... но той, лепетавшей "я боюсь!.."... её уже не будет никогда, и мальчика этого, с такими испуганными, молившими о защите глазами... И о папе она думала, и недетская забота томила её: что делается в его душе?.. А он заехал на стоянку, где был круглосуточный магазин, оживлённо сказал: "Девочки, я хочу перекурить... и до чего здорово, что есть эти магазинчики близ дороги... удобно, продуманно... отдохнуть можно..." Взял для них по милк-шейку и шоколадно-творожному тортику с земляникой, а для себя горячий шоколад и ароматную сигару - он иногда баловался сигарами, особенно когда был в хорошем настроении... А потом, дома - она слышала из своей комнаты, - он о чём-то шёпотом говорил маме, и Жюстин уловила некую радость в его интонациях...

Да, и тогда в нём тоже что-то засветилось - словно в иные семейные вечера. И словно - подумалось ей, - в Кае, внезапно вспомнившем о Герде посреди ледяного чертога... Да, но всё же, всё же... нет ли некоего осколка в его сердце... и в мамином... что с ними? Почему не всё так, как было раньше? Или это лишь кажется мне?..

Скоро шесть утра... В родительской спальне запиликает перламутровый будильник с циферблатом... И мне уже скоро вставать... Жюстин закрыла глаза, стараясь хоть немножко полежать расслабившись, без раздумий, перед тем, как забрезжит новый день.

– 12 -

В ТО ЖЕ УТРО

Луиза окончательно проснулась в восемь с лишним... Впрочем, почти пол-девятого уже... Сквозь полусон она слышала час назад, как завтракают Жюстин и Пьер, как журчит наливаемая в чайник вода... и голоса детей и Андре... а потом Пьер чистит зубы, и балуется со щёткой во рту, а отец торопит его уже раздражённо: "По стенкам сзади... не просто гладить, а тереть... и спереди теперь, сильными движениями..." Потом предлагает малышу чай, но тот не хочет... "Папа, а можно мультик?" - "Ну иди, посмотри один коротенький..." Андре сказал вчера, ложась спать, - можешь утром не вставать, я и соберу их обоих, и отвезу. Сейчас он уже на работе, Жюстин уже в школе, Пьер в садике. А ей, Луизе, во вторую смену сегодня. Несколько групп будет, в том числе англоязычные... а утром можно никуда не спешить, понежиться...

Андре с Жюстин приехали вчера под полночь с фестиваля; они вошли, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить её, но она не спала, а дожидалась, она любила засыпать, зная, что все уже дома... Позвала дочку - "Расскажи, как было?.." Потом Андре, уже в кровати, очень тихим шёпотом пересказал ей разговор в машине об американском сериале, о герое, который мог убить тех, кто стрелял в его семью, но не убил... и потерял жену и сына... "И представь, Жюстин... она сказала - ему теперь страшно будет, что он своих любимых... не спас до конца!.. Знаешь, Луиза, мне кажется - она поняла бы мой поступок!.." Он был в несколько эйфорическом состоянии, он вообще склонен к этому: бывают у него моменты бьющей через все края радости, словно открылись врата Эдема, словно надеется он - теперь уже не будет ничего плохого, только сплошное счастье!.. Он рассказывал ей, что ощущал нечто подобное после той встречи, когда они впервые целовались в парижском скверике: всю ночь было не заснуть, и под пение души так здорово было пить кофе со сгущёнкой и играть на компьютере в падающие кирпичики и в стратегическую игру... как же она называлась, он же рассказывал...

Да, он уже и тогда пил кофе со сгущёнкой, и сейчас - если растворимый, то только так, а обычного молока не признаёт. Да и действительно очень вкусно, Луиза тоже к этому приучилась... вот и сейчас хочется - не то чтобы очень полезно это было, но хочется... Она встала, в халатике прошла на кухню, достала из холодильника сгущёнку, щёлкнула чайником... С этим щелчком примчалось воспоминание: точно такой же звук был ТОГДА, в то утро, когда я посоветовала ему поехать за грибами и он поехал; только час был более ранний... Я посоветовала... "Не смей вешать это на себя!" - отрезал он в ТУ ночь, когда я читала его письмо... А ещё через несколько дней... да, в воскресенье, выйдя из церкви, когда я опять заикнулась о том же, он сказал: "Может быть, если бы я не поехал тогда, - поехал бы через неделю с Жюстин и Пьером... ты понимаешь? Так что этот твой совет... он, может, спасительным оказался..."

Луиза налила воду из вскипевшего чайника, отпила ароматнейшего кофе... вздохнув, достала из сумки длинную женскую сигарету... Надо будет потом не просто выкинуть, а замотать в мыльную влажную салфетку - в одиннадцать придёт домработница, не хочется, чтобы она видела... А от близких не скроешь, сколько ни заматывай и ни ходи полуукрадкой на балкон - якобы проверить, высушились ли постиранные рубашки... Андре замечает, что я стала чаще... сокрушённо, хотя и понимающе, покачивает головой. И Жюстин спросила однажды - мама, ну зачем тебе это?.. Да, папа всегда курил, это для них данность, а я - другое дело... Вот и Пьер недавно, когда подошли к ларьку, рассмешил продавщицу, сказав: "Мама, ты хочешь купить свои взрослые соски?.."

Андре вчера, приехав, очень радовался... Да, он склонен к эйфории, и Луиза этого длительное время побаивалась. Ибо потом, когда восхитительное ощущение счастья затихало и приходили вновь - что неизбежно в этой жизни, - те или иные неприятности, у него бывало обычно то, что она называла "срывами": он становился нетерпимым, раздражительным, обижался на мелочи... и мог сам сильно обидеть... Помнится, он, бывало, возмутительно кричал на семилетнюю Жюстин, когда она, делая уроки, баловалась, дурачилась, сползала со стульчика на пол, и ему казалось - она его поддразнивает... Впрочем, именно это она и делала, и Пьер час назад, чистя зубы, тоже, кажется, отчасти "подначивал" отца: дети и в самом деле иногда специально выводят родителей из себя, пробуя своё умение "управлять" реакциями взрослых, - особенно когда схватывают ту или иную слабость папы или мамы, слабость, на которой можно сыграть... А если любящий - что дети чувствуют с пелёнок, - любящий непреложно и независимо ни от чего папа кричит и ругается, это именно слабинка, бояться нечего, а подразнить так интересно - пока папа, уже рассердившись всерьёз, не врежет кулаком по шкафу... тогда - детские слёзы, детская беспомощная обида... и папино растерянное лицо, и виновно-сбивчивый голос: "Извини, пожалуйста... я не должен был так... ты ведь понимаешь уже, что и взрослые ошибаются..." С ней, с Луизой - которой в такие минуты, когда она пыталась вмешаться, бросал ожесточённо: "Не поучай меня!.. Не смей меня одёргивать!.." - он долго потом, уже не при детях, говорил, бывало, признавая, что "перебрал", но прося её: "Не надо упрёков! Понимаешь, я действительно был неправ; но я лучше и быстрее пойму это, и спохвачусь, и сам себя одёрну, если ты не будешь создавать мне... как бы второй фронт..."

Его иногда чересчур восторженная радость несколько пугала её именно потому, что вслед за тем, когда приходило что-то неприятное и неудобное, он - так Луизе казалось, - чувствовал себя подсознательно чуть ли не "обманутым" самой жизнью: ведь жизнь-то эта сулила только недавно одно хорошее, и на тебе... И реагировал тогда на многое чрезмерно, эгоцентрически обидчиво. Она в первые годы часто говорила ему: "Меня настораживает эта твоя эйфория: смотри, ведь скоро будет срыв". Он с досадой отвечал: "Это ты меня, значит, упрекаешь за то, что я... сделаю? Как бы индульгенцию взимаешь за грядущее прегрешение?" И терпеть не мог, когда она пыталась анализировать подобным образом его настроение и состояние...

В характере Луизы тоже хватало инфантильного: она с детства была очень ранима, не слишком уверена в себе, зависима; в ранние годы брака она тоже часто была способна обидеться на ту или иную мелочь, в том числе иногда принять несогласие за пренебрежение: "Ты меня отбросил" - говорила она иной раз мужу, когда он возражал ей... И упрекала его за то, что в моменты, когда именно ей случается проявить - по слабости, не со зла, - раздражительность, он не даёт ей поддержки, а сам начинает ожесточённо и порой агрессивно "защищаться"... Но с годами конфликтность утряслась, и в том была немалая заслуга Луизы. Ибо она - при всей своей душевной уязвимости, - была способна во многих случаях заботиться о чувствах людей, находящихся с нею рядом, более, чем о своих собственных. Могла настроиться на то, чтобы принять тревогу или обиду, но - не подвести, не задеть... И, настроившись, - выдержать. Именно эта способность дала ей в ту страшную ночь силы ждать возвращения Андре и, вопреки страху, где он, что с ним, - не позвонить на аптечный телефон. Ибо она чувствовала, что у него имеются причины не желать звонков... Она ждала мучительно и самозабвенно, не мечась в поисках чего-то, что даст определённость, - и не подвела его, сумела не подвести.