Есенин
Шрифт:
Есенин подошёл к нему и почтительно поздоровался.
Сытин рассеянно посмотрел на Есенина, не понимая, зачем он тут, что ему нужно.
— Я хотел бы поговорить с вами, Иван Дмитриевич.
— Поговорить? — переспросил Сытин, не отрываясь от своих раздумий. — Ну что же, пойдёмте в контору.
В кабинете на столе стоял, вероятно, уже остывший в стакане чай и на тарелке лежали два бублика. На стене над столом висела литография, изображавшая Льва Толстого с корявыми руками, засунутыми за пояс, — репродукция портрета репинской кисти.
Половину
— Я всё хорошо понимаю, Иван Дмитриевич. И навсегда сохраню благодарность к вам за то, что дали мне работу в вашей типографии. Я ничуть не преувеличиваю. Это для меня большая честь.
Сытин непонимающе посмотрел на синеглазого своего служащего, к которому всегда благоволил.
— О чём это вы, Сергей Александрович?
— Вы делаете и уже сделали большое дело для России, — взволнованно заговорил Есенин. — Дать народу лучшие, притом доступные по цене книги — это, это...
Сытин смотрел удивлённо.
— Лучше всего сравнить вас с Павлом Михайловичем Третьяковым. Вы очень похожи по деятельности своей — Третьяков собрал для народа лучшие произведения живописи, а вы, Иван Дмитриевич, издали для народа Пушкина, Толстого, Чехова...
— Не понимаю вас, — прервал его Сытин. — Это похоже на спичи, которые произносят на званых обедах. А у меня, как видите, чаишко да бублики.
— Я хочу сказать, что глубоко уважаю вас и мне тяжело сознаться...
— Вы что, аванс, что ли, пришли просить? — высказал догадку Сытин. — Так к чему же это красноречие? Я и так велю бухгалтеру...
— Нет-нет... — заторопился Есенин. — Что вы? Разве бы я посмел? Тут дело труднее.
— Говорите попроще, — попросил Сытин. — Я университетов не кончал. Люблю ясность, простоту выражений.
— Боюсь, Иван Дмитриевич, что сочтёте меня неблагодарным, не так поймёте.
— Да ну вас, ей-богу, — усмехнулся Сытин. — Говорите начистоту.
— Увольте меня из корректорской! — выпалил Есенин и увидел удивление, даже недоумение, сразу обозначившееся на лице Сытина. — Работой доволен, — зачастил Есенин, — жалованьем тоже, коллектив преотличный. А уйти мне надо. Мне, Иван Дмитриевич, скоро двадцать лет. У отца моего в этом возрасте уже двое ребят было. Своим делом мне надо заниматься. Или вы считаете, что я всю жизнь буду корректором?
— Поэт вы, стихотворец, — задумчиво сказал Сытин. — В наших журналах уже печатаетесь...
— Вот-вот, — подхватил Есенин, — Поэт я. То есть это ещё надо доказать. Делом доказать. Публикациями, книгами. А совмещать корректорский труд и писание стихов невозможно. Поймите меня. Тут: или — или. Как это у Достоевского: «Тварь я дрожащая или право имею?» Хочу, Иван Дмитриевич, попытаться существовать литературным трудом. Собрал я книжицу. Может, в Питер съезжу. Словом, прошу отпустить меня... как чижа в день Благовещения.
Сытин молчал, подперев левой рукой подбородок. Есенин не знал, что Сытин издали следил за ним, читал всё, что успел напечатать Есенин, расспрашивал о нём корректора Воскресенского, редактора детских журналов Попова и других сведущих людей. По его суждению, Есенин вот-вот, возможно, будет отмечен в России как один из лучших молодых поэтов.
— Вот что, Сергей Александрович, — печально заговорил Сытин. — Не маленький я, чтобы мне разжёвывать кашу. Понимаю вас в лучшем виде. И сознаюсь: не отпустил бы я вас, то есть не посоветовал бы отрываться от корректорской. Жизнь, она штука сложная и жестокая. Но мне известно, что скоро вас призовут в армию. А в армию идти — это не к тёще на блины. До армии вам надо в лепёшку разбиться, а издать первую книжку стихов. Знаю: готова она, «Радуницей» прозывается, и без Питера тут, видно, не обойтись. Вот моё вам доброе слово. Напишу я вам сейчас записочку к бухгалтеру, пусть он даст вам расчёт. За хорошую работу пусть добавку даст, это я в записке обговорю. А вы, получив расчёт, зайдите в типографию, попрощайтесь с товарищами. Наслышан я, что по душе вы всем пришлись. А потом, как говорится, ни пуха вам, ни пера.
Есенин сидел, едва сдерживая слёзы. Сытин начал на клочке бумаги писать мелким почерком распоряжение в бухгалтерию.
Не отрываясь от писания, Иван Дмитриевич вдруг заворчал, что не вязалось с его бодрым, жизнерадостным обликом:
— Между прочим, жаль, вы при расставании не вспомнили о нашем типографском музее. Горький — фигура! — и то в наш музей зашёл...
— Я был много раз в музее, — попытался оправдаться Есенин.
— «Был, был», — передразнил его Сытин. — Мало быть, надо слыть. Дар свой оставьте в музее.
— Но что же я могу дать интересное для музея?
— Я бы на вашем месте своей рукой переписал все стихи, какие вы сочинили за время пребывания в корректорской, и эти автографы дал в музей. Когда прославитесь, и нам лестно будет знать, что наш сотрудник оставил следы своего пребывания в типографии.
Есенин посмотрел на Сытина вопрошающе, неуверенно, не умея скрыть своего смятения.
Сытин протянул ему записку:
— А что вы прославитесь — в этом у меня нет никакого сомнения.
— Спасибо вам за всё, Иван Дмитриевич. Никогда вас не забуду. Редкой вы души человек.
Сытин протянул ему руку. Есенин по-сыновьи пожал её.
На другой день Есенин накормил Анну завтраком, напоил чаем и проводил её до типографских ворот, а сам, счастливый, свободный, вернулся домой и сразу засел за стихи.
В открытое окно вливалась майская свежесть. Недавно отшумел шелковистый кратковременный дождь, в небе трепетно играла семицветьем радуга. Листья на тополе были клейкие, светло-зелёные, влажные от дождя.