Эсеры. Борис Савинков против Империи
Шрифт:
В феврале 1902 года рабочие фабрики шелковой мануфактуры француза Гужона остановили работу и потребовали у предпринимателя выплатить рабочим сорок тысяч рублей, незаконно удержанных у них из заработка. Совет рабочих начал переговоры с фабричной инспекцией и дирекцией фабрики, которая заявила, что если деньги будут выплачены, то ей придется снизить общие расценки на работу. Заработная плата падала почти на четверть и рабочие даже не стали это предложение обсуждать. Гужон объявил тысячам ткачей увольнение и не пустил на фабрику полицию, поддерживавшую рабочих. Трепов пришел в ярость и Гужон под угрозой ареста пустил Совет и офицеров-охранников на фабрику, на которой началась забастовка. Трепов и Зубатов заявили Гужону, что он своим неразумным поведением и незаконными действиями толкает тысячи рабочих на беспорядки и пригрозили обложить фабрику большими штрафами, а самого хозяина выслать из империи. Жадность предпринимателя, как обычно, победила разум и Гужон бросился жаловаться к французскому послу, который добился аудиенции у Николая II. Царь потребовал у министра внутренних дел Сипягина разобраться.
Гужон обратился в суд, чтобы уволенные рабочие освободили фабрику и ее общежития. Рабочие ушли и полиция дала им жилье и еду. Гужон поднял скандал в ассоциации заводчиков и фабрикантов Москвы, попросив дать ему своих рабочих, чтобы пустить фабрику. Одновременно он начал и сманивать чужих рабочих.
Зубатов собрал в московском ресторане Тестова всех крупных заводчиков и фабрикантов и выступил перед ними с большой речью. Статский советник и главный оперативный охранник империи сказал, что хозяева-буржуа не обращают внимания на интересы самодержавной монархии и своей жаждой к невменяемой наживе провоцирую рабочих на беспорядки и приближают кровавую революцию в империи. Он говорил хозяевам, что на всех их фабриках и заводах рабочих постоянно обсчитывают, незаконно и колоссально штрафуют и создают невыносимые условия для существования. Зубатов объявил, что если владельцы промышленности не улучшат положения рабочего класса, это сделает самодержавный государь.
Капиталисты ответили, что интересы государства и самодержавия они легко купят, потогонную рабочую систему сохранят, жизнь рабочим не улучшат и докажут им, что они беззащитны перед хозяевами. Между зубатовцами и гужоновцами началась война обманов, подлогов и доносов. Промышленники направили гору жалоб министру финансов Витте, который направил письмо Сипягину: «Видно, что рабочие не ограничиваются обсуждением бытовых вопросов, а пытаются даже обсуждать государственный бюджет». Конечно, это была не правда, хозяев фабрик и заводов, но никому из столпов самодержавия даже не пришло в голову проверить жалобы предпринимателей. Монархия молчаливо говорила, что рабочих необходимо отвлекать не только от антиправительственной политической деятельности, но так же и от деятельности антикапиталистической, и по своему обыкновению попыталась усидеть на двух стульях, наплевав на десять миллионов рабочих. Фабриканты и заводчики дали большие взятки придворным императора, которые тут же задудели в уши Николаю II, что опасный смутьян Зубаров пытается поднять рабочих против самодержавия. Хозяева промышленности подкупили губернаторов и они направили царю доклады, что охранные отделения активизируют в их губернии рабочее движение. Николаю II подали петиции и многие фабриканты, жаловались, что Зубатов поднимает против них рабочих. Выполняя царский приказ, Сипягин попытался сделать выговор всесильному великому князю Сергею Александровичу: «Попечительская политика рабочим Москвы зашла, кажется, далее целесообразных пределов и это вызывает крупное недоразумение. Деятельность Совета рабочих принимает все большие и большие размеры и распространяется на многие промышленные заведения, что вызывает нарекания фабрикантов. Было бы желательно приостановить всякую деятельность Совета».
Дядя царя и московский генерал-губернатор очень рассердился на Сипягина и хотел пожаловаться на министра внутренних дел племяннику – императору. Сергей Александрович не успел. 2 апреля 1902 года эсер Балмашев застрелил Сипягина прямо в здании Государственно совета. Зубатов и Тихомиров направили Трепову большой доклад «О задачах рабочих союзов и началах их организаций»: «Опасным и ложным шагом была бы постановка рабочего вопроса только на экономическую почву и в силу этого построение рабочей организации как исключительного орудия борьбы с капиталистами. Это сразу бы дало русскому рабочему движению наклонность к социализму. Рабочие союзы вместе с экономическими интересами могли бы поддерживать экономический порядок, иначе они попадут в революционные организации. В рабочем слое всегда найдутся высокодаровитые люди. Им нужно дать ход к умственной самостоятельности. Они должны стать народной интеллигенцией, явится советниками и руководителями рабочих, указывая своим товарищам пути и способы действий. Развитие такой народной интеллигенции для правительства было бы в высшей степени полезной, в виду устойчивости, которую она придаст рабочим массам. Учителем новой рабочей интеллигенции должна стать та часть русской интеллигенции, которая имеет национальное направление и думает не о захвате власти над Россией, а о выработке самостоятельной рабочей мысли. Рабочие союзы должны стать некоторой общиной, объединяющей фабрично-заводских рабочих во всех их нуждах. Крестьянин, являясь в город из своей деревни, попадал бы как бы в ту же привычную им общину, но только более развитую. Эта цель не заключает в себе ничего революционного, она не требует какого-либо переворота в России, только, наоборот, требует достройки. Рабочие союзы должны подготовить рабочие сословия к жизни в общинах, в которых фабрично-заводское сословие сделается одним из государственных и национальных сословий. Они не стремятся ни уничтожить, ни захватить капиталистическое производство, которое лучше всего может быть поставлено только частным предпринимателем».
Новый министр внутренних дел Плеве вызвал Зубатова из Москвы в Петербург и долго разговаривал со статским советником о его проектах по рабочей проблеме. Он признал их полезными для монархии и разрешил перенести на всю империю. Зубатов попросил Плеве добиться перевода фабричной инспекции из министерства финансов и министерство внутренних дел. Плеве не сразу назначил Зубатова начальником особого отдела Департамента полиции, а некоторое время присматривался к нему. Зубатов начал создавать рабочие союзы в Петербурге, Минске, Киеве, Одессе. Среди зубатовце в 1902 году появился молодой священник Георгий Гапон, который должен был организовывать рабочих в столице империи. После создания «Общества взаимопомощи рабочих механических мастерских» в Москве, Зубатов создал «Еврейскую независимую партию» в Минске, «Общество петербургских рабочих механического производства» в Петербурге, «Союз машиностроительных и механических рабочих» в Одессе. Зубатов писал о грядущей революции: «Решающая роль принадлежит серой неорганизованной массе, легко идущей на любой скандал и почти не способной к какому-то осмысленному ведению своего дела. Около нее стоит группа лиц, желающих узурпировать свою волю и настроение в своих партийных целях, и тут же рядом – представитель правительственной власти, благие начинания которого узурпаторы хотят парализовать соответствующим вызовом массы на какую-нибудь скандальную выходку. Только самое внимательное и самоотверженное отношение жандармской власти к делу, в состоянии привести всю путаницу отношений в порядок и свести их к мирному благоприятному концу. Работа очень трудная и кропотливая, но единственно продуктивная в наше время». Работа была действительно трудная, потому что Гужон победил рабочую забастовку на своей фабрике, набрав новых работников на своих условиях. Деньги промышленников, конечно, победили здравый смысл в империи. Капиталисты, как и обещали, купили интересы государства и самодержавия.
Плеве был известен империи как один из ликвидаторов «Народной воли». За двадцать лет после 1881 года революционное движение в монархии выросло в разы, и новый министр внутренних дел решил реорганизовать розыск в государстве. Он все-таки назначил руководителем Особого отдела Департамента полиции Сергея Зубатова, и статский советник был назначен фактическим главой политического сыска в империи. Зубатов реформировал всю полицейскую службу и в течение короткого времени почти в тридцати имперских городах создал охранные отделения, главные из которых возглавили его московские офицеры. Из ведения губернских жандармских управлений по царскому указу был изъят политический розыск революционеров и передан в охранку. Свой летучий филерский отряд Зубатов забрал в Петербург в Особый отдел и лучших из филеров назначил руководить службой наблюдения в охранные отделения. Были созданы эффективные полицейские органы, которые могли успешно бороться с нарастающим революционным движением. У них были деньги, квалифицированные сотрудники и свобода действий. Теоретически Зубатов все сделал правильно, но на практике все пошло совсем не так, как он хотел. Его возненавидели приближенные ко двору сановники, боявшиеся, что на фоне высокого профессионализма руководителя Особого отдела будет хорошо видна их никчемность и вред для империи. Охранные отделения встретили жесткое противодействие жандармских управлений: «ненависть и злоба не только начальников жандармских управлений, но и вообще офицеров корпуса жандармов к охранникам Департамента полиции дошла до ужасающих пределов. Сами сотрудники охранных отделений называли жандармов табуретной кавалерией. Впоследствии охранные пункты были созданы даже во многих уездных городах, но самому Зубатову дали проработать только год. Благодаря противодействию монархии зубатовщина, призванная не только задержать, но и изменить революцию, чрезвычайно сильно ее приблизила. А весной 1902 года Плеве и директор Департамента полиции Лопухин уже могли позволить себе уехать кто за границу, кто в деревню: «теперь вся полицейская часть, полицейское спокойствие государства в руках Зубатова, на которого можно положиться». Главный охранник империи попытался справиться с рождавшейся грозной партией социалистов-революционеров, но не успел, да и вряд ли смог.
В 1899 году в Минске, где уже активно действовал «Бунд», была создана «Рабочая партия политического освобождения» во главе с Григорием Гершуни, который очень быстро стал легендарным революционером и одним из основателей всероссийской партии социалистов-революционеров и первым руководителем созданной им грозной Боевой организации. Создавать партию ему активно помогала бывшая народоволка, пятидесятипятилетняя Екатерина Брешко-Брешковская, женщина неукротимой энергии. Витебская дворянка, она в 1873 году бросила мужа и четырехмесячного сына и вместе с народниками занялась пропагандой среди крестьян. Ее арестовали, почти три года продержали в тюрьме до суда, на Процессе 193-х дали пять лет сибирской каторги, сделав ее одной из первых женщин-каторжанок в империи. В Сибири ее продержали двадцать пять лет и только к концу столетия разрешили жить на родине в Минске. Несмотря на надзор полиции, Екатерина Брешковская одной из первых заговорила о возобновлении террора против насилия. Вместе с Гершуни она подбирала членов новой революционной партии, говоря им, что наступает эра свободы, и самодержавие уже не сможет слизнуть у них жизнь, как у народовольцев. Впоследствии, при создании партии эсеров, она объехала более тридцати губерний империи и везде призывала либералов, инакомыслящих, оппозиционеров к борьбе с самодержавием. Вслед за ней ехал Гершуни и создавал в губерниях партийные организации. Но это произошло только через год, а создать «Рабочую партию политического освобождения России» Гершуни не успел. Он создал в Минске типографию, напечатал в ней программную брошюру о терроре «Свобода», написанную Л. Клячко-Радионовой. Ее арестовали в самом начале 1900 года, и она почти сразу выдала всех своих товарищей по подполью. Гершуни сам редактировал террористическую брошюру, в которой основной задачей революционеров объявил завоевание политической свободы: «Сначала добившись либерально-буржуазной конституции, партия затем принудит правительство дать рабочую конституцию».
В феврале 1900 года типография в Минске была арестована, большинство подпольщиков взято специальными группами Зубатова.
Минский провизор Григорий Андреевич Гершуни был арестован 7 марта. Он очень быстро понял, что Зубатов занимался разгромом «Бунда», а его группа попала под широкий полицейский бредень почти случайно. Зубатов уже объявил всем задержанным революционерам в Минске, которых везли в Москву вагонами: «За кем нет формальных доказательств их виновности – те будут просто мной отпущены, независимо от того, какие бы ужасы они за собой не признали». К членам «Бунда» это, конечно, отношения не имело, а среди других подпольщиков Зубатов своим либеральным отношением хотел набрать новых секретных сотрудников. Гершуни и его товарищи стали говорить о себе, как об идеалистах, зная, что против них нет формальных улик, а только разговоры, за которые, правда, очень легко было получить бесконечную ссылку в Сибирь. Гершуни говорил Зубатову, что случайно давал небольшие деньги на издание вроде бы нелегальной литературы, разрешал ночевать у себя вроде бы нелегальным людям, даже по их просьбу что-то хранил. Никаких имен и новых фактов Гершуни не называл, а по поводу показаний автора брошюры «Свобода» Л. Клячко заявил, что был просто знаком с ней: «в конспиративную часть меня никогда не посвящали и о принадлежности к ее типографии как я, так и многие мои знакомые ничего не знали, хотя о существовании в Минске типографии я знал, так как об этом говорили во всех кружках». В июле 1900 года Зубатов отпустил, как и обещал, многих товарищей Гершуни и его самого, хотя и назвал аптекаря-провизора «крайне двусмысленным человеком в обыденной жизни». Впоследствии, когда Гершуни возглавил созданную им Боевую организацию, его освобождение летом 1900 года Зимний дворец Зубатову так и не простил. Зубатов продолжал доказывать революционерам, что «честный человек является предателем только тогда, когда выдает такого же честного человека, а не врага государства». С такой перевернутой логикой главе политического сыска империи дезорганизовывать подпольщиков, конечно, не удалось. Он продолжал создавать моральных уродов, но в основном людей без образования. Зубатов называл черное белым, а зло добром, но деградировали в соответствии с его теориями очень немногие настоящие революционеры. Они, конечно, не читали приказов начальника Зубатова Ротаева своему подчиненному, но прекрасно понимали, какой текст там может быть: «Дорогой Сергей Васильевич! Будьте ласковы, займитесь не отлагая проектом похода на жидов и не затягивая сообщите его мне. Очень хотелось бы, чтобы компания была закончена к Новому году». Революционеры стали говорить, что «самодержавие в империи искалечено и изуродовано до неузнаваемости». Политические идеалы Зубатова все дальше и дальше уходили от политических реальностей. Монархия продолжала обострять социальные противоречия среди подданных. В окрестностях Минска и Петербурга, Москвы и Киева проходили собрания революционеров, которые говорили о свободе сходок, слова и печати, и их становилось все больше. Рабочие союзы Зубатова блокировали хозяева деньгами и жалобами в правительство, в котором было много недругов статского советника. Его сотрудники пытались и пытались сделать зубатовщину массовой и писали рабочим в листовках: «Сила, надежда и будущее в союзах. Разные партии давно стараются нас организовать, но до сих пор у нас нет ни одной чисто рабочей организации. Те партии, которые работают среди нас, задаются очень большими, но очень далекими целями. Они стремятся к мировому перевороту. Всецело предаться нашим интересам, широко и мощно объединить рабочую массу могут только профессиональные рабочие союзы».
В 1900 году после съезда всех революционеров-эмигрантов на похороны Петра Лаврова, в Париже они создали «Аграрно-Социалистическую лигу», чтобы координировать свою деятельность по борьбе с империей. В эту Лигу вошли и многие будущие социалисты-революционеры. Летом 1900 года в Харькове прошла встреча многих представителей имперских эсеровских групп, которые говорили о создании партии. В ноябре они выпустили свой «Манифест». В начале 1901 года московская группа «Союза социалистов-революционеров» в Финляндии выпустила первый номер партийной газеты «Революционная Россия», в мае вышел ее второй номер. Процесс создания массовой революционной партии значительно ускорился послу того, как в феврале 1901 года в империи после долгого перерыва произошло политическое убийство, совершенное одиночкой.
Пятидесятипятилетний Николай Боголепов, профессор римского права, ректор Московского университета, в 1898 году стал министром народного просвещения и сразу же начал давить студенческое движение в империи. Он не допускал никакого свободомыслия и по всей монархии из высших учебных заведений начали изгоняться либеральные преподаватели и профессора. В 1899 году он отправил в солдаты более двухсот студентов Киевского и Петербургского университетов, среди которых был двадцатипятилетний Петр Карпович, за участие в студенческих беспорядках исключенный сначала из Московского, а потом Юрьевского университетов. Петр Карпович уехал из России и поступил в Берлинский университет. В Берлине Карпович тесно сблизился с русскими эмигрантами, стал революционером, в начале 1901 года вернулся в Петербург и 14 февраля в знак протеста против репрессий правительства по отношению к студентам прямо в приемной двумя выстрелами из своего револьвера «Смит-Вессон», любимого оружия Андрея Желябова, смертельно ранил министра Боголепова, который через две недели умер. Его допрашивал старый борец с «Народной волей» министр юстиции Н. Муравьев и услышал от Карповича слова, эхом прогремевшие по империи: «Не надо, Ваше превосходительство, вопросов. Я был послан убить министра Боголепова. Другие министры последуют за ним и это только открытие огня». Карпович назвал себя социалистом-революционером. Почти тут же, 9 марта ночью, статистик Самарской земской управы Николай Лаговский, почти месяц встречавший никуда не выезжавшего обер-прокурора Синода Победоносцева, разрядил барабан своего револьвера в окна его кабинета на Литейном проспекте, но не попал в самого сановника. Его задержала наружная полицейская охрана, и Лаговский также назвал себя эсером, считающим самодержавие не отвечающим народным интересам. Империя почувствовала, что на нее накатывается вторая террористическая волна, и это будет настоящее цунами.