Эсеры. Борис Савинков против Империи
Шрифт:
Начиная с 31 марта все названные лица, за исключением скрывшихся «Ирины» и Сперанского, были постепенно арестованы. Обыски, проведенные у некоторых из них, дали серьезные результаты.
1. У Никитенко оказалось – несколько подложных паспортов, конспиративная переписка, чертеж, указывавший путь, по которому можно было проникнуть внутрь Царскосельского дворца, в помещение под кабинетом Государя Императора, два письма, в одном из которых автор, скрывающийся по инициалами «В.П.», говорит, что «ужасно опечалена инцидентом «с дядей», что означало великого князя Николая Николаевича, на жизнь которого было организованно покушение 13 февраля 1907 года путем положенного на путь Царскосельской железной дороги разрывного снаряда, и спрашивает Никитенко, нужен ли ему тот костюм, что она для него заказывала, и две телеграммы из Царского Села, отправленные 30 марта по адресу Феодосьева-Никитенко и гласящие: одна – «Приезжайте, заболел Степан», а другая – «Приезжайте, захворал Иван».
2. У Феодосьевых найдено большое количество революционной литературы, главным образом для пропаганды в войсках, обширная переписка по организации кронштадского военного мятежа, с указанием причин его неудачи и одной собственноручной заметкой Софии Феодосьевой, списки команд военных судов с кратким обозначением характеристики личного состава в смысле революционного настроения, и много явок различным чинам флота, входящим в состав военно-революционной организации. По этому поводу возбуждено при Петербургском губернском жандармском управлении особое дознание, в порядке 1035 статьи Устава уголовного судопроизводства, к которому София Феодосьева привлечена в качестве обвиняемой.
3. У Педьковой – записные книжки с шифром, рядом зашифрованных адресов, в числе которых указаны квартиры Чиаброва, Тарасова и Брусова, и отметкой о долге в кассу социал-революционной партии.
4. У Ольги Тарасовой – собственноручные записки ее о рассылке революционной литературы во многие местности Российской империи, и письмо, в котором неизвестный автор говорит, что он и его товарищи только в лице Тарасовой и Екатерины Александровны встретили действительных социал-революционеров, людей партийных, даже энтузиастов.
5. У Екатерины Александровой Бибергаль – подложный паспорт на имя Стахович, по которому она жила, паспорта на имя Антона и Мелании Лотоцких, 480 экземпляров седьмого номера «Солдатской газеты» издания Центрально комитета Партии социалистов-революционеров от 4 марта 1907 года, большое количество иногородних адресов, и письмо из Одессы, с просьбой сообщить фамилию военного судьи, который судил двух матросов, казнивших офицера».
Из объяснений, данных по делу обвиняемыми, представляется особенно важным показание Наумова. По его словам, он в ноябре 1906 года познакомился в столовой Технологического института со Штифтаром, который, посещая его и узнав о его нужде в средствах и отсутствии возможности их заработать, пригласил зайти на Зверинскую улицу в квартиру, где в назначенный день соберутся товарищи. В условленное время Наумов пришел в указанный ему дом, где встретил много лиц, которые заходили поодиночке, встречались с кем нужно и расходились, из чего Наумов заключил, что это была явочная квартира революционной организации. На предварительном следствии Наумов объяснил, что эта квартира принадлежала Александру Михайлову Завадскому, но на суде отказался от этого объяснения, заявив, что хозяин помещения ему известен не был.
Здесь он застал Штифтара и Никитенко, которого называли «Капитаном». Никитенко тогда же сказал, что он, как бывший моряк, интересуется революционным движением на форте, а когда Наумов заметил, что такое движение он наблюдал даже в Собственном Его Величества конвое, то Никитенко очень заинтересовался и стал расспрашивать Наумова, часто ли он бывает в Петергофе и Царском селе, а при прощании просил у Наумова разрешения его посещать, на что тот согласился, дав свой адрес. Относительно своих дальнейших соглашений с Никитенко Наумов дал разноречивые показания на предварительном и судебном следствиях. Первоначально он рассказал, что Никитенко во время посещений стал просить его сперва доставлять нужные сведения, не стесняясь расходами, а затем, приходя вместе со Штифтаром, вдвоем стали убеждать его убить Государя Императора в Царском Селе. Когда Наумов заявил им, что к Царскому Селу он никакого отношения не имеет, тогда Никитенко и Штифтар стали уговаривать его совершить цареубийство в Петергофе посредством разрывного снаряда или кинжала, смотря по условиям.
Чтобы дать возможность Наумову приблизится к встрече с Государем, они предложили ему поступить в придворную капеллу и стали давать деньги на обучение пению. Кроме единовременных получек ему регулярно платили свыше двухсот рублей, и еще 31 марта, в день ареста, он получил особо сто пятьдесят рублей. На суде обвиняемый отказался от этой части своего показания, отрицая склонение его Борисом Никитенко к убийству Его Величества, но вместе с тем подтвердил получение им денег от Никитенко в количестве сто двадцать пять рублей в месяц, кроме единовременных получек. Что касается обстоятельств знакомства своего с казаком конвойцем, то все изложенное выше по этому поводу Наумов вполне подтвердил, отрицая, однако, в своем показании на суде подговор казака к цареубийству. Из показаний учителя пения, к которому обратился Наумов в январе 1907 года с просьбой обучать его, видно, что подсудимый все время торопил его в деле обучения, требуя, чтобы подготовить его, Наумова, в три-четыре месяца.
Подсудимый Никитенко на суде объяснил следующее: не принадлежа к Партии социалистов-революционеров, а лишь разделяя ее воззрения, которым он сочувствовал еще во время своей службы во флоте, обвиняемый, по выходе в отставку и, переехав на жительство в Петербург, вошел в более близкие отношения с этой партией, желая посвятить свои силы той части ее деятельности, которая для него окажется более подходящей.
По ознакомлении с партийной организацией он остановился на боевой деятельности, как наиболее отвечающей его способностям и склонностям, но в это время Центральный комитет партии будто бы постановил прекратить террор, как в виду исполненного правительством обещания о созыве второй Государственной Думы, как и того, что террористические акты, в виду их учащения, перестали производить какое-либо впечатление на население. Не разделяя этого взгляда, обязательного, однако, для всех членов партии, он и не вступил официально в ее ряды, а задался целью, за свой личный страх и риск, собирать на всякий случай, для будущего времени, когда взгляды большинства членов партии может под влиянием событий измениться, разные сведения, могущие быть полезными для выполнения покушения на какое-либо высокопоставленное лицо. В этих видах он и вошел в отношения с Наумовым, и другими лицами, не имея, однако, определенного намерения подготовить покушение именно на Государя Императора.
Обвиняемый Синявский в одном из судебных заседаний показал о себе следующее. Будучи выслан в конце 1905 года в административном порядке и прибыв затем в Петербург, он предложил Боевой Организации при Центральном комитете Партии социалистов-революционеров свои услуги, но комитет от них отказался. В виду этого он примкнул к образовавшейся к тому времени беспартийной военно-революционной организации, в которой состоял вплоть до ареста. Хотя в тактику названной революционной группы террор и не входит, тем не менее, он, Синявский, оставался и продолжает быть убежденным сторонником террора, но исключительно центрального, признавая единственно крупные террористические акты, а не мелкие убийства низших агентов правительства. По поводу обстоятельств настоящего дела Синявский объяснил, что он действительно состоял в отношениях с казаком-конвойцем, которого указал ему Никитенко, как человека полезного для революционной партии. Подсудимый расспрашивал казака, без всякой, впрочем, определенной цели, о возможности проникнуть в Царскосельский дворец и уговорился с ним об условных сообщениях относительно приездов в Царское Село великого князя Николая Николаевича и министра Столыпина, но интересовался последними сведениями только для «статистики», которую вел по этому предмету Никитенко.
Остальные обвиняемые, не признавая себя виновными в предъявленных к ним обвинениях, указали на свою непричастность к настоящему делу.
Приговором суда, последовавшим 16 августа, подсудимые Никитенко, Синявский и Наумов признаны виновными в приготовлении, по соглашению между собою, к посягательству на жизнь священной особы и присуждены, по лишении прав состояния, к смертной казни через повешение. Никитенко, Синявский, а также Пигит, Бибергаль, Рогальский и Колосовский признаны виновными в участии в сообществе, составившемся для учинения насильственного посягательства на изменение существующего в России образа правления, и последние четыре осуждены, по лишении прав состояния, к каторге – Колосовский, как несовершеннолетний, сроком на четыре года, а остальные на восемь лет каждый. Прокофьева, Тарасова, Педькова, Константин и Антония Эмме признаны виновными в пособничестве означенному обществу и осуждены, по лишении прав состояния, к ссылке на поселение. Остальные обвиняемые – супруги Феодосьевы, Тарасов, Чиабаров, Брусов и Завадский по суду оправданы, по недоказанности обвинения».
Охранке и жандармам заклеймить обвиняемых как участников широкомасштабного антимонархического заговора не удалось. В правительственном сообщении ничего не было сказано о заявлениях подсудимых о том, что следствие выбивало у них показания всеми доступными для подонков с государственными удостоверениями средствами. Общество в тысячах листовок читало заявление на суде Наумова: «Я совершил величайшую подлость и не вижу, чем я могу ее искупить – я оговорил и очернил Никитенко. Сказанное мной на следствии – неправда. Ни кто меня не вовлекал и к убийству царя не подстрекал». Общество читало и официальные заявления Никитенко и Синявского о том. Что никакого антицарского заговора не было, хотя по отношению к своему народу он его заслуживает. Все жители Петербурга, спокойно гулявшие в Баболовском парке в обычное время, понимали, что нарисовать его план может каждый желающий, а также знали о том, что план Царскосельского и Петергофского дворцов с окружающими их садами, парками и постройками, неоднократно публиковался в газетах и журналах. Все понимали, что эсеровские боевики, взорвавшие Сипягина и Плеве, и еще сотни сановников – это не карапузы в песочнице, с совочками наперевес идущие в атаку на самодержавие, а именно так в невменяемых полицейских отчетах выглядела группа Никитенко. Общество в тысячный, со времен Павла первого, раз увидело, что оно совершенно не интересует Зимний дворец, холопы и холуи которого озабочены только тем, чтобы постоянно залезать в казну и карманы подданных. Вся имперская интеллигенция отчетливо понимала, что все «царское покушение» высосано из пальца Царской комендатурой и Петербургским охранным отделением, полностью ими спровоцировано, инспирировано и раздуто до таких пределов, когда их инициаторы великолепно награждаются самодержавием. Спиридович, наконец, получил в августе 1907 года чин полковника Отдельного корпуса жандармов, Герасимов стал генерал-майором, начальник имперского конвоя и нашедший у казака листовку офицер получили ордена, а самого казака, на самом деле имевшим чин фельдфебеля, произвели в хорунжие. Никитенко и Синявского, как «главных обвиняемых», и Наумова, как «нераскаявшегося преступника, стремившегося ввести в заблуждение суд» мучительно повесили, остальных обвиняемых отправили на каторгу и ссылку, и все это судилище значительно пополнило Партию социалистов-революционеров людьми и деньгами.