«Если», 2009 № 02
Шрифт:
— Ну что, теперь все?
Мальвина бесцветным голосом произносит:
— Вы тем не менее сохраняете за собой права гражданина. Ничто не ограничивает вашего пребывания здесь. И как гражданин вы, разумеется, можете выбрать себе любой свободный участок.
Коккер смотрит на нее, видимо, не понимая.
Дважды моргает.
И вдруг выбрасывает вперед плоские растопыренные ладони.
На лице у него обнаруживается громадное количество ярких зубов.
— Ну, спасибо, конечно, — он трясет головой. — Спасибо, спасибо… Не ожидал…
На улице Мальвина спрашивает мое мнение. Я некоторое время молчу, прислушиваясь к ощущениям.
— По-моему,
Мальвина кивает.
— Правильно. Мне тоже так показалось. Он смертельно напуган, хочет лишь побыстрее уйти.
Она смотрит мне прямо в глаза.
— И знаешь что? Напугали его не мы…
Тем не менее всё налаживается. За два дня гномы, работая непрерывно, разбирают чудовищный коккеровский Торговый центр и восстанавливают на его месте дом Дудилы. Самого Дудилу мы, к сожалению, известить об этом не можем: выясняется, что никто не знает его земных координат. Мы просто вывешиваем экстренное объявление в блоге — если Дудила захочет, он может вернуться в любой момент.
Правда, Квинта считает, что он все равно не вернется.
— Почему?
— А вот не вернется и все. Не знаю, не могу объяснить, такое предчувствие…
И она оказывается права. Дудила на наши призывы не откликается.
Дом его остается пустым.
Зато в тот день, когда гномы кладут последний мазок, происходит настоящее чудо. Поздно вечером, часов, по-моему, около десяти воздух в городе сотрясает резкий хлопок. Он прокатывается, наверное, по всем улицам. Дрожат стекла, вспухает гул во дворах. А вслед за первым хлопком раздается еще и еще. И вдруг, точно прорвавшись сквозь темноту, в небе вспыхивают тысячи разноцветных искр. Они красные, зеленые, желтые, фиолетовые, тянутся, пересекаясь друг с другом, тлеющие нити следов. Будто хлынул на город огненный дождь.
Уже через минуту я оказываюсь на площади. Народу здесь столько, что меня подталкивают со всех сторон. Я вижу Аля с Мальвиной, лица у них удивленно-растерянные, вижу Платошу, который, задрав голову, отчаянно чешет затылок, вижу Ковбоя Джо, Обермайера, Кота-Бегемота, вижу Алису, Енота, группу взбудораженных программистов… Все они сгрудились вокруг Кэпа с Чубаккой — Чубакка рычит и торжествующим жестом вскидывает огромные кулаки, а Кэп, к которому прижимается принцесса Лея, сияет, как апельсин, и театрально раскланивается.
Через мгновение все становится ясно. Кэп, как мне объясняют, уже давно готовился к этому дню. Он сделал то, чего не удавалось еще никому: создал в этом мире живой огонь. Сейчас «Мальчик» стоит, подняв к небу пушки, и каждые две секунды выстреливает очередную порцию фейерверка. Чубакка жестами показывает, как они это устроили. Треск и в самом деле такой, что голос в нем — будто тень. Квинта, протолкавшаяся ко мне, беззвучно шевелит губами. Я наклоняюсь, и она кричит мне в ухо: «По-бе-да!..»
До меня доходит, что мы действительно победили. Как бы там ни было, а Коккера в городе больше нет.
Этот мир только наш.
И он будет таким, каким мы его создадим.
Больше нам не помешает ничто.
Однако это еще не чудо. Настоящее чудо совершается в следующий момент. Треск заканчивается, наступает оглушительная тишина. Фейерверк прогорает, но небо тем не менее не смыкается грозным мраком. То есть оно по-прежнему, разумеется, выполнено из темноты, но сквозь нее, как булавочные уколы, один за другим проступают крохотные огни.
Их столько, что невозможно пересчитать. Они мерцают, переливаются, будоражат, зовут.
Ясно, что это уже навсегда.
— Звезды, — шепотом говорит Квинта.
Это действительно звезды.
От них, как от нежного хрусталя, исходит слабый, медленный звон.
На площади все замирает.
Две сотни глаз обращены к небесам.
Молчание стоит, как вода.
Конца этому не предвидится.
У меня кружится голова, и я так прижимаю Квинту к себе, что и сам не могу дышать.
На другой день в городе появляется ветер. Теперь стоит выйти на улицу, и всей кожей воспринимаешь слабое движение воздуха. Временами ветер усиливается до порывов, и тогда начинают чуть слышно посвистывать проходы дворов, подрагивать, словно к ним прикасаются, оконные стекла.
Одновременно преобразуется освещение. Это уже не бледная однообразная ясность, которая, проступая из ниоткуда, обозначала собою день, а настоящее солнечное тепло — слегка желтоватое, естественное, согревающее, вдыхающее во все румяные краски. Хотя самого солнца по-прежнему нет. Нега светлого зноя струится прямо из воздуха. Но и без того все прекрасно: дома, улицы, площадь впитывают новую жизнь. Тем более, что и небо теперь иное: уже с утра оно подергивается туманной голубоватой дымкой. Пугающая чернота проступает лишь по краям.
И наконец происходит то, на что никто не рассчитывал. В щелях брусчатки, из-под фундаментов, в стыках плит пробиваются реденькие былинки травы.
Мы ходим смотреть на них, как на праздник.
Это праздник и есть, другого слова не подберешь.
Аль утверждает, что не имеет к этому отношения. Программа сама, набрав необходимую мощность, подстраивается под реальный мир.
— Вы это вообще не вполне правильно понимаете. Никакой абсолютной власти над нуклеарной частью программы у меня нет. Там уже давно все срослось в такой жуткий дерн, в такой войлок, в такую плотную цифровую грибницу, что даже Леший, который, кстати, вдвое умнее меня, соваться туда не рискует. Мы теперь работаем только с периферией, только с наращиванием на ядро фактурных информационных слоев. Причем даже тут наши действия ограничены: программа может принять новую утилиту, а может ее отвергнуть, может не заметить ее, а может полностью растворить. И если даже она ее принимает, если локальная друза вместе со всеми своими синапсами встраивается в контент, то все равно программа трансформирует ее под себя. В результате получается не совсем то, чего мы хотели, а иногда — и гораздо чаще — совсем не то…
Он полагает, что чрезвычайно важную роль здесь опять-таки играет та принципиальная неопределенность, которая когда-то была им введена. Она теперь генерирует множество разных конфигураций, множество самых различных версий виртуального бытия, а уже из них, из этого онтологического ассортимента, закрепляются и выживают исключительно те, которые соответствуют текущей реальности. В один и тот же момент они ее и фиксируют, и меняют: заранее ничего предсказать нельзя.
Ему, конечно, виднее. Плохо другое: одновременно с положительными преобразованиями в городе резко усиливаются потоки туристов. Видимо, произошло существенное расширение квоты: нас теперь ежедневно захлестывают невообразимые полчища покемонов. Жутковатыми толпами скапливаются они на площади, забивают оба кафе, так что обыкновенному горожанину туда уже не попасть, слоняются по улицам, по дворам, дергают двери, бесцеремонно таращатся в окна первого этажа. Некоторые даже пробуют ходить в пустоте — летят вверх тормашками под иронические возгласы зрителей.