«Если», 2009 № 02
Шрифт:
А предложение его сводится к следующему. Я продаю господину Лапату свой виртуальный дом и вместе с ним уступаю ему все права свободного гражданина. Одновременно я отдаю код личного доступа в «верхний мир» и беру на себя обязательства никаким иным способом в этот мир более не проникать. Разумеется, я сообщаю ему и свои земные координаты — это послужит гарантией, что данные обязательства будут неукоснительно соблюдены. «Извините, пожалуйста, — говорит господин Лапат, — но мы обязаны это предусмотреть. Расстраиваться, впрочем, не следует. Вам, в свою очередь, будет предложена вполне приличная компенсация за все те неудобства, которые вы будете вынуждены испытать».
Вот так это звучит.
Далее господин Лапат называет сумму. Сумма очень солидная, гораздо больше, чем я мог ожидать. Собственно,
— Да-да, — снисходительно говорит господин Лапат. — Мы не мелочны и считаем, что справедливость в этой ситуации будет выгодна всем. Нет смысла устраивать торговлю из-за пустяков. Я очень рад, что… у нас… возобладала именно эта точка зрения. Хотя замечу: не факт, что она будет преобладать и впредь. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? И потому я настоятельно рекомендую вам принять данное предложение. Конечно, — внимательно на меня посмотрев, говорит господин Лапат, — у вас могут сложиться всякие романтические иллюзии насчет того, что здесь, в виртуальном мире, вы практически неуязвимы. Вы — как фантом, вас ни к чему нельзя принудить. И вы, наверное, полагаете, что так будет всегда. Знаете, я вам вот что скажу. Здесь вы, возможно, неуязвимы, хотя, разумеется, это отнюдь не навсегда, но ваши корни, ваше физическое пребывание все-таки на Земле. Там вы не демиург, не торжествующий небожитель, там вы обыкновенный рядовой человек, не защищенный никакими виртуальными технологиями, и как рядовой человек, как ничем не выделяющийся гражданин, естественно, подвержены самым разным случайностям. Поймите простую вещь. Это ведь не я — это персонифицированное во мне государство. Это громадная, лишенная всяких сантиментов машина, которая не останавливается ни на секунду. День за днем, час за часом работает неутомимый мотор: вращаются шестеренки, дергаются рычаги, бюрократические зубцы сжимаются медленно, но неумолимо. От них можно ускользнуть один раз, другой, но пространство маневра будет непрерывно сужаться. Рано или поздно они вас все же зацепят и тогда перемелют так, что не останется ничего. На мой взгляд, тут просто не из чего выбирать…
Господин Лапат допивает свой кофе. Это уже не сумрак, который все-таки оставляет надежду, это уже полный мрак, в котором надежды нет. Доносятся из него рявкающие голоса, лязг металла, надсадное урчание гусениц, запах дыма, запах страха и лжи — все, из чего состоит мир на Земле.
Я чувствую, что мне нечем дышать.
— Только не думайте, что мне самому это нравится, — говорит между тем господин Лапат. — Я нахожусь здесь, у вас, уже целых полгода и должен честно сказать, что если бы мог, то остался бы тут навсегда. Такой, по-моему, и должна быть жизнь: спокойной, свободной от принуждения, соответствующей внутреннему предназначению человека, такой, чтобы знать: тебя не сожрут, как только ты чуть расслабишься, не оттолкнут, не подставят подножку, не втопчут в липкую грязь, не будут с удовольствием наблюдать, как ты в ней барахтаешься. Мне даже кажется, что за эти шесть месяцев я сам стал несколько лучше: добрее, честнее, терпимее к тем, кто топчет и пожирает. Это меня пугает, я будто вылез из панциря. Я точно голый — все время чувствую свою беззащитность. Не представляю, как буду потом жить на Земле.
Он отодвигает пустую чашку.
— Соглашайтесь с моим предложением и не вините себя за то, что так поступили. Никто в этом не виноват — ни вы, ни я. Просто таков наш мир. Для мечтаний, для сказочных царств в нем места нет.
— Мне надо подумать, — говорю я.
Голос у меня тусклый.
Это все, что я сейчас способен сказать.
Появляется на столе визитная карточка.
— Конечно, подумайте. Немного времени у нас еще есть. Вот мои здешние и вот земные координаты. Не стесняйтесь, я доступен для связи в любой момент… Вы меня слышите?
— Да.
— Был рад познакомиться с вами, — говорит господин Лапат.
Он еще медлит секунды две-три, словно что-то решая.
А потом встает и уходит, оставив меня во мраке.
Его как будто и не было.
И тем не менее никуда не деться от этого — он все-таки был.
Мне даже не приходится ни о чем рассказывать. Выясняется, что за последние несколько дней господин Лапат посетил уже по крайней мере троих. Алисе он предложил хорошо оплачиваемую работу дизайнера, причем условия были те же, что и у меня: сдать личный код, сообщить свои земные координаты. «Ну, я его просто послала», — объясняет Алиса. Кэпу было сделано предложение продать «Мальчика». Взамен ему обещали очень перспективную должность в секретном исследовательском бюро. «Как же! — говорит Кэп. — «Мальчика» им отдай. Разбежались!..» А принцессу Лею, которую, видимо, сочли слабым звеном, попытались элементарно взять на испуг. Пригрозили, что на Земле у нее будут серьезные неприятности. Кстати, и приходил к ней не господин Лапат, а некий громила совершенно звериного облика.
— Челюсть вот такая, глазки маленькие, крысиные. Ну, я позвала Чубакку — Чубик его и того…
Чубакка грозно рычит и, как разъяренный орангутанг, колотит себя по груди.
Видимо, громиле пришлось убраться ни с чем.
Посещений пока избежали Мальвина, Платон, Обермайер, Леший, сам Аль…
— Ну, это вопрос времени, — объясняет Платоша. — Если уж они начали прихватывать старожилов, то обойдут, разумеется, всех. Нас же легко выделить по аватарам.
Разговор происходит в странном, наскоро оборудованном помещении, стены которого облицованы крупными металлическими пластинками, покрытыми иероглифами. С улицы в это помещение не попасть: единственный вход в него находится за стойкой кафе. Платоша меня сюда притащил, как только я заикнулся о господине Лапате.
Сейчас, отвечая на мой недоумевающий взгляд, он говорит:
— Здесь нас практически невозможно прослушать. Это полностью изолированный терминал. Вход только по кабелю.
Леший, склонившийся над аппаратурой, кивает:
— Конфиденциальность я гарантирую.
— А что, уже дошло и до этого?
— Береженого Бог бережет…
— Подождите, — яростно говорит Обермайер. — Конфиденциальность, секретность — это, конечно, все хорошо. Однако главный вопрос сейчас стоит так: могут они нас вычислить или нет? Я имею в виду на Земле? Потому что одно дело, если мы надежно защищены, тогда ладно, тогда руки у нас развязаны, и совсем другое, если мне в любой Момент могут позвонить в дверь: «Гражданин такой-то? Пройдемте с нами». На Земле мы против них — никто.
Все, как по команде, смотрят на Аля.
Тот, в свою очередь, смотрит на Обермайера и пожимает плечами.
— Через обратный трафик, я думаю, нас не вычислить. Базового сервера больше не существует — поддержка распределена по десяткам тысяч случайных пользователей. Конфигурация их все время меняется, ни предсказать ее, ни зафиксировать никакими способами нельзя. Это совершенно исключено! Нельзя отследить сотни тысяч коммуникаций! На Земле такой техники просто нет. К тому же любой трафик сейчас проходит через неопределенность. Он ныряет в «серую зону», а потом каким-то образом выныривает из нее. Понимаете, вход и выход не соотносятся между собой. Это все равно что отслеживать перемещение в океане молекул воды!..
Тут Леший порывается что-то сказать. Однако Аль раздраженно машет ему рукой — молчи, молчи!
— Другое дело — наша система рекомендаций. Ее коммуникативные синапсы большей частью расположены на Земле. Почти каждый, кого рекомендовали в наш мир, знает в земном воплощении хотя бы одного номинатора. Конечно, здесь тоже существует множество разрывов, ветвлений, множество ложных линий, которые тянутся в никуда, но если планомерно и тщательно реконструировать всю цепь знакомств, если последовательно, досконально проверять каждый сигнал, то в конце концов можно получить достоверную картину сети…
— И сколько времени на это потребуется? — спрашивает Обермайер.
— Ну, я не бог… Если бы такую задачу поставили передо мной и если бы меня обеспечили соответствующей поддержкой, то я справился бы, наверное, месяца за три-четыре.
— Н-да… — говорит Обермайер и прищелкивает языком. — Три месяца жизни — это ничто.
Я вдруг чувствую, что горло мне сжала удавка. И что с каждым мгновением она затягивается все сильнее и сильнее.
— Зачем им это вообще надо?