Если копнуть поглубже
Шрифт:
Уилл отпрянул и скрючился в лестничном проеме.
Папа, подумал он. А уже больше двух часов.
Он услышал, как Грифф достал стакан, потом что-то налил — джин или водку. Отец пил только это. Уилл напряг слух, но до него снова донеслось лишь бульканье жидкости, злой шепот и неразборчивое бормотание.
Отец будто говорил обрывками фраз: «не может быть… не понимаю… ни за что не поверю…»
Снова, в последний раз, послышался плеск джина или водки, и свет на кухне погас, но почти сразу зажегся в нижнем коридоре. Уилл вскочил и погасил фонарик,
Редьярд к тому времени успел проснуться и, не обращая внимания на мальчика, всматривался вниз — уши торчком — и поводил носом.
Уилл учуял запах зажженной сигареты, услышал, как отец зашаркал в сторону лестницы. Испугавшись, что будет пойман, мальчик инстинктивно съежился и закрыл глаза.
Но Грифф дальше не пошел.
Опустился на нижнюю ступеньку и тяжело вздохнул.
Через несколько секунд Уилл решился разжать веки и взглянул на отцовскую макушку.
Хвост Редьярда стал бить по полу.
Гриффин поднял глаза:
— Хороший песик. Иди сюда.
Грифф почесал собаку за ухом и прижался лицом к морде.
— Редди, Редди, — услышал Уилл, — глупый, что ты знаешь! Ты бы никогда не поверил, что со мной сделали…
Уилл снова потянулся вперед.
И увидел, как с сигареты отца на лестницу упала длинная колбаска пепла. Ему даже почудилось, что он различил звук падения.
Грифф привалился к стене, закрыл глаза и отпил из стакана. Его левая рука по-прежнему покоилась на голове пса.
— Не верю, — сказал он. — Просто не могу поверить. Это чертовски нечестно, — и вдруг заплакал.
Уилл был настолько поражен, что онемел: отец сначала так сердился и вдруг — в слезы!
Слева открылась дверь. Мальчик пригнулся, но в этом не было никакой необходимости — он словно сделался невидимым. В коридоре появилась Джейн. На ходу натягивая халат, она вышла на лестницу и посмотрела вниз.
— Грифф, господи, что случилось?
Гриффин поднял на нее глаза, будто смущенный ребенок, протянул руки и тихо простонал:
— У меня забрали все роли, все, на что я рассчитывал в следующем сезоне. Проклятье!
Джейн села рядом и стала гладить его по голове.
— О, дорогой, как я тебе сочувствую! Откуда ты узнал? Что произошло?
— Я лишился роли Бирона [23] . Я лишился Меркуцио. Всего, что хотел. Чего добивался. Для чего работал. И что мне обещали. Мне не сказали, кто будет играть. Наверное, этот сукин сын Блит. Эдвин-мать-его-так-Блит! — внезапно он повысил голос. — Это чертовски несправедливо!
23
Бирон — герой пьесы Уильяма Шекспира «Тщетные усилия любви».
— Ну, ну, дорогой, — принялась успокаивать его Джейн. — Пойдем вниз, там поговорим. Я сделаю сэндвичи. Выпьем вина. Все обсудим. Мы ведь не хотим разбудить Уилла.
Они пошли на кухню, и там снова зажегся свет. Мальчик никогда не видел отца настолько беспомощным. Джейн пришлось вести его за руку, словно он ослеп.
Уилл больше ничего не слышал. Он встал и отправился в свою комнату.
— Редди, — тихо позвал он. — Ред! — Но его приятель исчез. В конце концов, он был собакой Гриффина.
Уилл отложил фонарик и забрался под одеяло.
И он уснул.
Понедельник, 13 июля 1998 г.
Когда Люк Куинлан делал клумбу на заднем дворе арендуемого Кинкейдами дома, ему помогал его дядя, Джесс Куинлан, — для большинства — Беглец Куинлан, хотя ему нравилось, чтобы Люк называл его «братишкой». Джесс, младший брат его отца, был «здоров, как бык» — буквально по пословице. Джесс обожал таскать землю, камни, мешки с навозом, цементом и органическими удобрениями. Они ему казались демонами, которых необходимо одолеть.
Много лет он жил вместе с Люком в старом семейном доме на Маккензи-стрит, но не всегда участвовал в садовых работах. Время от времени он переносился в иные миры, где подвергал себя испытанию, перебарывая свою необразованность и вечную склонность к побегам. Старея, он научился уходить в наркотики и воровство, и тогда Люк начал называть его Беглецом. Человеком, спасающимся бегством из страха перед тем, кем он был.
И вот теперь он снова улизнул.
Люк сидел на закрытом крыльце их большого дома и потягивал «Слиман». Было далеко за полночь. Стрекотали сверчки, перекликались друг с другом лягушки, все уличные фонари были облеплены тучами насекомых. Где-то лаяла собака. Из соседского сада доносилась музыка. По улице после бесплодной вылазки за девчонками возвращались по домам поздние скейтбордисты. Бряканье их досок по цементу и мягкое жужжание колес было господствующим звуком каждую летнюю ночь. Глядя на великоватые джинсы ребят, их свободные майки, надетые козырьком назад бейсбольные кепки, Люк вспоминал собственную юность, когда он среди десятка других безнадзорных мальчишек словно нес добровольную вахту, околачиваясь на ступенях городской ратуши, и коп Хендерсон разгонял их, увещевая: «Эй, полуночники! Пора топать отсюда!»
В ту пору они называли свои велосипеды «колесами». Это было до эпохи горных байков, десятискоростных и прочих диковин. Большинство его приятелей и сам Люк по субботам работали рассыльными, лоточниками, подносчиками и дворниками — зимой топили печи и убирали снег. С тысяча девятьсот шестьдесят первого по шестьдесят шестой. Стратфорд был настолько другим тогда, что сейчас Люк с трудом верил в его реальность. Но он существовал, и в нем можно было выжить — если смотреть за горизонт. Город справился, и теперь почти ничто не напоминало о его железнодорожном прошлом.