Если луна принесет мне удачу
Шрифт:
– Нет, это не нужно; на худой конец, я всажу ему четыре пули в башку.
– Прекрасно! – закричал за дверью голос. – Смерть больным!
То был Никола Морра, четвертый врач, который входил запыхавшись, с саквояжем хирургических инструментов, тромбоном через плечо и своими двумя помощниками, Тибурци и Фьораванте.
– Я опоздал, – сказал он, – прошу меня извинить; но у меня был срочный вызов, пришлось ехать к лежачему больному.
– Тяжелый? – спросила Бьянка Мария.
– Синьора, – сказал врач, – представьте себе, если бы они чуть-чуть задержались
– Господи! – сказала Бьянка Мария, вздрогнув.
– Он бы умер? – испуганно спросил доктор Фалькуччо.
– Он бы выздоровел! – воскликнул Никола Морра. – Выздоровел! А так теперь ему болеть, по крайней мере, месяца три, и вряд ли он выздоровеет, раз попал в мои руки. Уж я его залечу.
По окончании осмотра доктор Фалькуччо проводил врачей на выход. Когда они вышли в прихожую и изложили старику причины, в силу которых у больной очень мало шансов выжить, Фалькуччо подмигнул им и сделал выразительный жест большим пальцем правой руки.
– А не хотите ли, – сказал он, – по стаканчику старого барбера?
– О, спасибо, – ответил доктор Гаспароне, – весьма охотно.
– А я вам не дам, – презрительно сказал старичок.
Он вытолкал их на улицу и с досадой захлопнул дверь, а они шумели и стучали в дверь, крича:
– Хотим по стаканчику! Хотим по стаканчику!
Баттиста попросил разрешения полчасика поспать.
– Позор! – сказал Фалькуччо. – Молодые люди моего поколения были намного ленивее теперешних! Но я не отдыхаю. Пойду-ка я домой поработаю. Мне надо писать роман. У меня уже все готово.
– А о чем он? – спросила Бьянка Мария.
– У меня не хватает только основного содержания и деталей. Все остальное есть, кроме названия.
– Да, но, – возразила Эдельвейс, – что же тогда у вас готово?
– Бумага, перо и чернильница.
– Ну, это, – сказала Бьянка Мария, – вы и здесь найдете.
– Хорошо, – ответил старый холостяк, – разрешите мне поработать. Дайте мне перо; дайте мне чернильницу; дайте мне бумагу. Постойте. Вроде бы мне нужно было еще что-то. Ах да. Дайте мне мыслей.
Он сел писать, но тут же застрял на крайне трудном месте: описании способа завязывания галстука, который один из его персонажей должен был повязать другому, совершенно не знавшему, как это делается.
– Пусть какой-нибудь писатель попробует с этим справиться, – сказал маленький старичок.
Он сломал перо.
– Не буду больше писать ни строчки в жизни, – прибавил он.
– Слава тебе, господи! – произнес тонюсенький голосок.
Все повернулись к Баттисте, который, чтобы не представлять им дона Танкреди, повторил ложь, сказанную прошлой ночью, когда они пели для волков:
– Извините, я немножко чревовещатель.
– Сказать по правде, – заметил Фалькуччо, – сдается мне, вы немножко невоспитанны. – И, будто осененный внезапной мыслью, спросил: – У вас случайно нет треножника для рисования?
Тетя Джудитта позвала Гастона Д’Аланкура:
– В доме есть треножник?
– Треножник?
– Да,
– Честное слово, – ответил старый слуга, – я в этом доме служу уже двадцать лет, но никогда не видел треножника для рисования.
– Жаль! – воскликнул Фалькуччо. – Я бы охотно нарисовал картину. Конечно, получше, чем те, что рисуют сегодня. Потому что, думаю, я рисую лучше теперешних художников. Это очень смешно. Но еще смешнее то, что теперешние художники думают, что рисуют лучше меня. Я не умею рисовать. В детстве у меня были большие способности к рисованию, но мой отец…
– Не дал вам учиться?
– Напротив. Он дал мне учиться, и мои способности улетучились.
– Вот повезло, – сказал голосок дона Танкреди.
Фалькуччо посмотрел на Баттисту.
– Вы прекратите когда-нибудь? – воскликнул он. – Молодые люди моего поколения были гораздо невоспитаннее теперешних.
Баттиста побежал прятать сумочку Сусанны в отведенной ему комнате. Он сунул ее под подушку.
– Негодяй, – сказал он дону Танкреди, – если не прекратите, я вас выброшу в окно.
– Но я хотел бы знать хотя бы, где я нахожусь, – сказал дон Танкреди.
– Да пошел ты! – закричал молодой человек.
И убежал.
День в горах!
После обеда Бьянка Мария, которая чувствовала себя намного лучше, настояла на том, чтобы Эдельвейс вышла подышать воздухом.
– Давайте навестим отшельника, – предложила девушка.
Она вышла с Баттистой и Фалькуччо.
Несмотря на поздний час, старый отшельник сидел, ковыряя в носу.
– Прошу меня простить, – сказал он посетителям, – но мы, отшельники, всегда ковыряем в носу, потому что никто нас не видит. Это единственное преимущество нашего одиночества, и мы были бы неправы, если бы не воспользовались им.
Он впустил посетителей в пещеру и сказал Баттисте:
– Прошу вас, не снимайте шляпы. Будьте как дома.
– По правде сказать, – заметил молодой человек, который пытался спрятать свой непрезентабельный котелок, – у себя дома я не имею привычки…
– Хватит болтать! – сказал отшельник. – Не снимайте шляпы.
Баттиста остался в шляпе и замолчал. Он уселся рядом с костром.
– Я очень извиняюсь, – сказал он через несколько минут, – но, честно говоря, мне жарковато.
Он собрался было снять шляпу, но пустынник удержал его:
– Не трогайте шляпу! – заверещал он, нахлобучивая Баттисте на глаза непрезентабельный котелок, на который всеобщее внимание теперь было обращено. Пустынник сурово посмотрел на него. – Вы стесняетесь, – сказал он, – а здесь стесняться не надо. Здесь вы хозяин. Понятно?
– Невероятно, – тихо сказал Фалькуччо Эдельвейс, – чтобы человек, живущий в одиночестве, был таким любезным и гостеприимным. Но нам лучше уйти.
Перед уходом он обратился к аскету.
– Добрый человек, я часто слышал про историю под названием «Секрет старого отшельника». Вы случайно не есть тот самый отшельник?