Если мы будем вместе...
Шрифт:
Мне показалось, что меня хорошенько треснули по голове чем-то тяжелым: боль, растерянность и непонимание сплелись внутри меня в тугой комок. Миша попытался дозвониться до Андрея Васильевича, но номер был заблокирован. Понимание того, что мы безнадежно опоздали ледяной волной затопило сознание.
Андрей Васильевич
Стану ли я счастливей,
если любить так сильно?
Дай мне все деньги мира –
стану ли я счастливей?
Все покорив Олимпы,
все отомстив
Стану ли я счастливей;
стану ли я счастливей?
М. Фадеев, «Стану ли я счастливей?»
Мы почти три месяца кормили в долбаном тропическом раю комаров размером с теленка и аппетитом вампиров. Ситников настоятельно рекомендовал нам уехать на некоторое время, пока шумиха вокруг ареста Силовых не уляжется. Хорошо еще, что информацию о повторном похищении Маши удалось скрыть. Все то время, пока я загорал на пляжах, компанией управлял Сан Саныч, Пашин отец. Под моим неусыпным контролем, конечно. Надо сказать, что справлялся он отлично и я пожалел, что не предложил ему работать у меня еще раньше.
С самим Ситниковым у нас состоялся короткий, но весьма содержательный разговор, в ходе которого я постарался доходчиво объяснить ему, что бывает с теми, кто делает из моей дочери «наживку для акулы», а он не досчитался пары зубов. Сошлись на том, что он был не прав, а я оплачиваю услуги его стоматолога.
Кроме всего прочего, Машеньку надо было увезти как можно дальше от места, где ей пришлось пережить очередной кошмар. Подальше от двух идиотов, которые пообещали ее защитить, и не справились. О том, что они все же спасли мою девочку от еще более ужасной перспективы стать проституткой в элитном борделе, я узнал гораздо позже. Маше нужен был покой и положительные эмоции для того, чтобы побыстрее прийти в себя. И я ей все это обеспечил: прекрасные пляжи, прозрачное теплое море, отдельный коттедж, удаленный от городской суеты. Мы перепробовали все аттракционы, которые предлагались туристам, начиная с полета на воздушном шаре и заканчивая дайвингом, посетили все близлежащие острова, даже те, куда туристов обычно не пускают, побывали во всех местных музеях и осмотрели достопримечательности. Благодаря моим стараниям, она вновь стала улыбаться и смеяться, радоваться жизни. То, что Машенька без всяких возражений согласилась уехать за границу (хотя, я был готов к длительным дебатам по этому поводу), вселяло надежду, что она забыла и свою короткую интрижку сразу с двумя парнями.
Маша быстро шла на поправку и я был этому несказанно рад. Синяки сошли через две недели и о случившемся больше ничего не напоминало. Почти ничего. Слава Богу, что те ублюдки не покалечили мою девочку физически, но душевные раны заживают куда труднее. Иногда ей снились кошмары. Я просыпался среди ночи от ее крика, бежал к ней в комнату и долго сидел рядом, держа за руку и гладя по голове, пока она не успокаивалась и не засыпала опять. Со временем кошмары стали сниться реже.
В общем, сначала все было замечательно. Но скоро я понял, что рано обрадовался. С Машей начало происходило что-то странное. Она стала меньше улыбаться, все чаще отказывалась от прогулок и развлечений. Могла часами сидеть в тени на террасе и смотреть на море. Сколько бы я ни пытался ее расшевелить, вывести на разговор – все было напрасно. Она лишь отделывалась дежурным: «Со мной все в порядке, папа. Все хорошо». Маша почти перестала есть: поковырявшись в тарелке, выпивала пару глотков сока или воды и отправлялась к себе. Девочка совсем осунулась и похудела, под глазами залегли темные круги. Казалось, что ее может унести даже легкий ветерок.
Решив, что ей надоели местные деликатесы, я нашел женщину, согласившуюся за небольшую плату приготовить любимые Машины блюда – борщ и голубцы. Дама почтенного возраста и необъятных размеров –
К моему глубокому разочарованию, даже любимая еда не смогла заинтересовать мою девочку: борща она съела всего пару ложек, а на второе даже не взглянула... А вечером я увидел Машу, сидящей в кресле на террасе. Она куталась в теплый плед (это при том, что даже ночью температура там не опускалась ниже тридцати градусов. Рядом с ней на низком столике стояла бутылка крепкого алкоголя (кажется, текилы, если я правильно разглядел) и стакан. Сказать, что я удивился – ничего не сказать: Маша никогда не пила ничего крепче шампанского, не потому, что ей не разрешали, просто не любила крепкие напитки. А уж чтобы она напивалась, такое вообще невозможно было представить.
Маша наполнила стакан до краев. У нее так дрожали руки, что горлышко бутылки звякало о край стакана, а жидкость пролилась мимо и потекла по столу. Она не обратила на это внимания. Расплескивая, поднесла ко рту и некоторое время не мигая смотрела на жидкость в стакане, потом со всей силы швырнула его. Раздался звон забитого стекла, осколки и жидкость брызнули во все стороны, я вздрогнул от неожиданности, а Маша заплакала, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в плрд. И не просто заплакала, а зарыдала, как плачет человек, у которого вырвали сердце и вывернули наизнанку душу.
«Девочка моя родная, да что ж с тобой происходит? Почему не хочешь довериться мне? Поделиться со мной своей тяжестью? Только мы друг у друга и остались.» – думал я, в бессилии сжимая кулаки. В сердце будто всадили нож, в горле встал тугой ком, который никак не удавалось проглотить, глаза защипало. Из-за чего ее так «ломает»? Воспоминания о том, что с ней сделали во время похищения? Если бы ублюдки не сдохли раньше, я бы очень медленно рвал их на мелкие кусочки собственными руками. Но она знала, что они больше никому и никогда не причинят вреда. Да и она сама достаточно сильная для того, чтобы предаваться жалости к самой себе. Тогда что? Неужели те странные отношения так ее зацепили? Я вспомнил, как ребята забеспокоились о ней, едва увидев слезы на ее щеках; как Машенька говорила, что они ее любят и с ними она счастлива; вспоминал с какой нежностью она смотрела на двух сильных молодых мужчин и как они успокаивались от одного только легкого прикосновения ее маленькой ручки.
Все эти мысли бешенным хороводом крутились в голове. Я оперся рукой и лбом о ближайшую пальму (вроде как она помогла бы привести в порядок мысли и эмоции) и принялся обдумывать ситуацию со всех сторон. В конце концов, я принял решение: хватит сидеть, сложа руки, я должен действовать, должен вытащить свою дочь из этого болота, пока не потерял совсем. Пора было заканчивать эту нелепую историю с «любовным треугольником». Я прекрасно понимал, что дочке мои методы, скорее всего, не понравятся и мысленно просил у нее прощения за то, что собирался сделать. «Может быть, когда-нибудь ты поймешь, что я делал все только ради твоего счастья, милая. Поймешь и простишь меня за все».
Я еще долго стоял в тени пальм, слушая как Маша плачет. Очень хотелось подойти и успокоить ее, но понимал, что сейчас она моих утешений не примет. И уйти совсем я почему-то боялся. Через какое-то время она затихла, видимо, заснула. Подождав еще немного, я подошел ближе, очень бережно поднял ее почти невесомое тело на руки, отнес в комнату и, уложив на кровать, подоткнул одеяло, как делал это, когда она была маленькой. Почти до самого утра просидел я у Машиной постели, охраняя ее беспокойный сон. Несколько раз во сне она очень тихо звала: «Миша… Сережа…»