Если мы будем вместе...

Кичина Надежда

Раненый застонал и мне пришлось оставить Машу, чтобы подойти к нему. Еще один стон. Я присел возле него.

– Здравствуй, Хлеб. – Старался говорить ровно, но эмоции внутри захлестывали, норовя вырваться из под контроля. Это был никто иной как Эдуард Хлебов. Человек, который стал мне другом и наставником с самого первого дня, как я появился в отряде. Человек, который предал меня и остальных своих сослуживцев, отправив нас прямиком в ловушку, устроенную террористами – теми, на кого мы сами охотились. Из двенадцати ребят живыми из той мясорубки вышли только трое, один из которых навсегда остался инвалидом, неспособным двигаться. Не знаю сколько ему заплатили за предательство, он сразу же подал рапорт на увольнение и исчез с горизонта,

пока никто не успел разобраться в произошедшем. Тогда, лежа в госпитале после операции, во время которой из меня вынули девять пуль, и чувствуя себя чем-то средним между отбивной и дуршлагом для макарон, у меня было достаточно времени, чтобы все понять. Я поклялся себе и своим товарищам, выжившим и погибшим, что отыщу эту мразь и он заплатит за все, что сделал. Сегодня, когда услышал ненавистный голос, захотел пристрелить его на месте, но для него это было бы слишком просто, поэтому я всего лишь ранил его в живот. Не смертельно, но чертовски больно. По себе знаю. Мужчина с трудом разлепил веки, немного поморгал.

– А, Универ, привет. – Дыхание его было хриплым и слова с трудом проходили через горло. И все же он попытался усмехнуться. Я поморщился от этого обращения. Оно мне никогда не нравилось. Отправляясь служить в армию, вообще никому не говорил, что мой отец ректор университета, но Хлеб каким-то образом прознал об этом и с его подачи дурацкое прозвище намертво ко мне прицепилось.

– Вот я и нашел тебя. Теперь тебе придется за все ответить: и за тех ребят, которые погибли по твоей вине, и за Машеньку.

– А, так это твою шлюшку мы тут объезжали? – Он усмехнулся и покосился в сторону дивана. – Хороша кошечка! Жаль, что мы не успели увезти ее. Такие лапочки у нас очень востребованы. От клиентов отбоя бы не было. – Вот что Иван сделал – продал Машу в бордель. Зная Хлеба, можно было точно сказать, что ничего хорошего ее там не ждало. – Да ты не переживай, мы ее немного «поучили», как удовольствие доставлять. Правда, она у нас только ротиком работала. Но он у нее просто… – ублюдок захлебнулся своими словами, потому что я со всей силы двинул ботинком ему в живот, заставив скрючиться еще сильнее. Глухо застонав, он схватился за рану, между пальцев побежала темно алая кровь. Как бы не перестараться, а то сдохнет раньше, чем успеет ответить за все, что сделал.

– Заткнись, урод! – Еще один смачный пинок, на этот раз под ребра. Несмотря на попытки себя сдержать, в моих венах кипел адреналин и требовал крови врага. Я прижал пистолет к его паху и прошипел:

– Хочешь я сделаю так, что до конца жизни ты будешь писать, как девочка? Тогда открой свой вонючий рот и скажи о моей девушке еще какую-нибудь гадость. – Ублюдок промолчал, хватая ртом воздух. Я очень хотел нажать на курок, чтобы отстрелить уроду его вонючие яйца к чертям собачьим. О последствиях в ту минуту я совсем не думал. Перед глазами было только истерзанное тело любимой. Нервы были натянуты до предела, еще мгновение и прозвучит выстрел. От расправы Эда спасла подоспевшая подмога. Услышав звук подъезжающих автомобилей, я поспешно встал, бросив на ходу поверженному врагу: «Можешь считать, что тебе сегодня крупно повезло». Он, кажется, меня уже не услышал, опять потеряв сознание.

– Пушку спрячь. Трупы я возьму на себя, – тихо проговорил Миша, глядя мне в глаза, – ты не стрелял, только прикрывал меня. – Я кивнул, соглашаясь с ним. Он был при исполнении и имел право применить оружие, если того требовала ситуация. Максимум, что ему грозит за три трупа – это несколько объяснительных. Со мной же дело обстояло совсем по-другому. Я гражданский, хоть и имел разрешение на ношение оружия. За убийство я мог схлопотать по полной программе. То, что стреляли из двух разных пистолетов, никто после Мишиных показаний сильно разбираться не будет – преступники обезврежены и ладно. Опровергнуть нашу версию все равно некому: трупы, как известно, отличаются невероятной

молчаливостью, а Хлеба, если он и выживет с таким ранением, никто особо слушать не станет.

В том доме у Мишки была прекрасная возможность избавиться от соперника в моем лице за Машину руку и сердце. Он мог всего лишь не брать на себя всю вину, а ткнуть в меня пальцем и сказать правду. Я бы благополучно отправился греть нары где-нибудь на севере нашей необъятной Родины, а он бы остался утешать Машу. За время моего отсутствия он убедил бы ее выйти за него замуж и наша история бы на этом закончилась. Но он не сделал этого.

Снаружи послышались быстрые шаги множества ног, через секунду кто-то одним мощным ударом вышиб дверь, которая, не стерпев такого грубого обращения, отлетела в сторону. Десятка полтора вооруженных до зубов мужчин ворвались в дом, а вместе с ними и ледяной воздух. Я на всякий случай поднял руки и спокойно сказал:

– Свои. Не стреляйте. Девушке срочно нужна скорая. – В тот момент я порадовался, что Маша полностью закутана в ткань. Я бы не выдержал, если бы на ее обнаженное, хоть и избитое, тело стали пялиться посторонние мужики.

Один из вошедших по рации попросил скорую, еще трое подошли к лежащим на полу преступникам. Они, так же как и мы, проверили у всех пульс и обыскали.

– Один жив, но без сознания.

Остальные рассредоточились по дому, проверяя все помещения. Уже через три минуты скорая была на месте. Миша нехотя положил Машу на носилки, которые тут же погрузили в машину и врачи начали сразу оказывать ей помощь. Особенно их простимулировала информация о том, чья перед ними дочь. Мы собирались ехать в больницу вместе с Машей, да кто б нас отпустил. Пришлось остаться для дачи показаний. Двери захлопнулись перед нашими носами и карета скорой помощи умчалась в ночь, сверкая мигалками и оглашая окрестности воем сирены, прежде, чем я или Миша успели спросить в какую больницу они увезут нашу девочку.

Дача показаний и оформление всех необходимых документов заняла гораздо больше времени, чем мы рассчитывали. Потрепанных и уставших нас отпустили только к полудню. Около часа понадобилось, чтобы выяснить в какую больницу увезли Машу. Мы рванули туда на максимально возможной скорости, игнорируя недовольные сигналы других автомобилистов.

В приемном покое долго не хотели давать нам какую-либо информацию о необычной пациентке. Ничего удивительного, наш внешний вид не внушал людям доверия. В конце концов, Миша воспользовался своими документами и торопливо объяснил, что госпожа Савельева единственный свидетель, чьи показания помогут упрятать за решетку опасного преступника. Сотрудники прониклись и направили нас в нужное отделение, даже объяснили, как быстрее туда пройти.

В отделении медсестра тоже не горела желанием говорить о пациентах. В ход опять пошли «корочки», но молодая девушка мало, что могла сказать, потому как сама заступила на смену за пол часа до нашего прихода. Она предложила дождаться доктора. Полноватый мужчина лет шестидесяти с гривой рыжих седеющих волос появился почти через час. За это время мы с Мишей протоптали в линолеуме дорожку и до самых ушей накачали себя кофе из стоявшего рядом автомата. Не только потому, что хотели спать, а еще и для того, чтобы хоть чем-то себя занять.

Прежде чем отвечать на наши вопросы, доктор долго и очень внимательно изучал Мишины документы. Потом абсолютно равнодушным тоном сообщил, что с девушкой все в порядке, серьезных травм она не получила, синяки сойдут недели через две. А вот увидеть и поговорить с ней нельзя, поскольку часа через два, после того, как Мария Савельева поступила к ним, приехал ее отец. Он прибыл на собственном вертолете, в который распорядился немедленно погрузить дочь, и увез ее в столицу. К тому времени девушка спала под действием обезболивающих. Но так как ее состояние никаких опасений не вызывало, доктор согласился на перевозку.