Если небо упадет
Шрифт:
Дима валится в кресло. Смотрит куда-то вперед.
– Эй, - я сажусь рядом. – Просто родители не такие же сильные, как ты.
– Мира. Я солгал тебе.
– В смысле?
– Я не смирился. Ни на секунду. Все, что я делаю – это отголоски, последствия. Ради моей сестры.
– Причем тут твои отголоски? Поверь, то, что ты не пытался вскрыть себе вены – это уже огромное достижение, - мне хотелось пошутить, но вышло как-то грустно. Дима даже не повел бровью. – Слушай, ты отлично держишься.
– Я с ума схожу. Не контролирую себя. Пытаюсь всем помочь, хочу хоть
– Какое поведение?
– Парень переводит на меня взгляд, и я пугаюсь. Эмоция в его глазах настолько сильно шокирует меня, что я даже замираю. Там гнев. – Ты чего?
– Извини, - чеканит парень и резко встает. – Я не должен был.
– Не должен был что?
– Приводить тебя. Это личное, но мне показалось, что ты сможешь меня понять, принять таким, какой я есть. Я ошибся.
– Мне ясны твои чувства. Я каждый день испытываю то же самое.
– Вряд ли.
– О чем ты?
– Это трудно описать, - Дима стоит ко мне спиной. Вновь сжимает перила, правда, теперь я вижу, как от злости трясутся его плечи, слышу, как тяжело он дышит, и мне действительно становится страшно. Медленно поднимаюсь, хочу подойти к парню, но не решаюсь. – Помнишь пузыри в твоей голове? В моей они тоже есть.
– Пузыри?
– Да, ты рассказывала, они взрываются и тебе тут же хочется покончить с собой. Вспоминаешь? Ну, в тот день, когда ты решила напиться снотворного. В пятнидельник. Поняла? Так вот, я почти всегда контролирую их, но бывают моменты, когда не могу. Когда я срываюсь. Это редкость. В основном, мне хорошо. Я пытаюсь помогать людям, оказываюсь в нужный момент в нужном месте, поддерживаю их, если это необходимо. На самом деле, это не моя идея, такую терапию посоветовал доктор.
– Доктор?
– Да, он вечно пытается свернуть мои мозги в трубочку. Раньше заставлял давиться таблетками, теперь говорит концентрироваться на хорошем.
Ошеломленно вскидываю брови. Дима тоже ходит к психологу? Мне не по себе. Вижу, как напряжено тело парня, как грузно он дышит, и почему-то боюсь, что сейчас именно тот момент, когда он может взорваться. О, господи. Одна моя часть хочет убежать, другая – просит остаться. Это ведь тот милый незнакомец с гетерохромией радужной оболочки. Неужели он может быть опасным?
– Знаешь, что хуже, чем смотреть на девушку, болеющую раком? Смотреть на ее родителей. Я думаю, тогда мама и свихнулась, когда Арине поставили диагноз. Ненормальная дура.
– Зачем ты так? – недоуменно восклицаю я. – Это неправильно!
– А как нужно, Мира? – срывающимся голосом интересуется Дима и оборачивается. Его глаза припечатывают меня к земле, просто сжигают. И теперь я действительно хочу убежать, прямо сейчас, потому что в таком виде парень жутко меня пугает. Но я не могу даже пошевелиться. Смотрю на то, как он зло кривит рот и кричит, - как назвать женщину, подстригшуюся на лысо после чужой химиотерапии? Как ее назвать, если с апреля она не снимает черное платье? Даже спит в нем. Хочешь, чтобы я к ней нормально относился? Не могу. Не могу даже находиться с ней рядом! И папа не может, сам чахнет. Денег нет, он на работе убивается, а она только
Не знаю, что ответить. Сглатываю, пытаюсь подать хотя бы какой-нибудь звук, но не успеваю.
– Я напугал тебя.
– Нет, - я растеряно мотаю головой. – Все нормально.
– Я напугал тебя! Зачем лгать? – срываясь с места, орет Дима и, остановившись прямо перед моим носом, повторяет. – Зачем обманывать?
– Его крик врезается в меня, словно клинок, и я сжимаюсь, будто губка, превратившись в смятое, беззащитное существо. Думаю, в глазах слезы, потому что мне больно. Внутри разбивается последняя надежда на добрых людей. Под музыку, льющуюся со сцены, я вновь возвращаюсь к началу. Возвращаюсь в точку, где нет света и нет обратного пути. – Прости, - вдруг шепчет он, широко раскрывая глаза, - прости меня, - и неожиданно кладет голову мне на плечо.
Не двигаюсь. Руки держу прямо, не моргаю, смотрю перед собой на люстру и думаю: это нереально. Это не Дима. Нет, это не тот человек, который пускал самолетики с неба, который бежал со мной по мостовой и пел песни. Не тот человек, который заставил меня залезть на крышу автобуса, сжал мою руку. Это кто-то другой, да! Я ошибаюсь, или сплю, но это точно не Дима. Такого быть не может. Мысленно качаю головой, отнекиваюсь, а он все так же облокачивается на меня. Обнимает за талию, дышит так громко, что перебивает музыку, и шепчет: прости, я не хотел, прости, а мне лишь кажется, что я просто попала в чей-то кошмар.
– Все нормально, - не своим голосом, отвечаю я. По щеке катится слеза. – Все хорошо.
– Прости меня, Мира.
Образ сильного парня разрушается, просто падает, как под корень срубленное дерево. Теперь я вижу настоящего Диму, вижу его чувства и не ощущаю прежнего восхищения. Нет, я ни в коем случае не испытываю отвращения. Может, мне страшно – да, но отвернуться от парня попросту потому, что он оказался таким же, как и все: слабым, разбитым, бессильным против смерти человеком – смогу ли я? Разве за такое ненавидят? Разве из-за такого бросают?
Самым неожиданным образом человек, поддерживающий во мне жизнь, вдруг сам стал тем человеком, которого нужно поддерживать.
Я пытаюсь взять себя в руки. Скидываю с лица ужас, медленно поднимаю ладони и кладу их на его спину. Надеюсь помочь, хотя сама готова развалиться на части. Мне почему-то так обидно. Так страшно. Что он может с собой сделать? Что он может сделать с другими? Закрываю глаза крепко-крепко, откидывая назад жуткие мысли, и шепчу:
– Я с тобой.
– Но я обманул тебя.
– Ничего. Мы справимся. Ты справишься.
– Пузыри опять в моей голове. Они опять взрываются.
– А ты переключись на что-нибудь другое. Вспомни слова доктора: подумай о хорошем.
– Мой доктор – идиот. Ему самому впору найти психиатра.
– Дим, - нагинаюсь, приподнимаю лицо парня и встречаюсь с ним взглядом, - зацепись за что-то, попробуй.
– Тебе это никогда не помогало. – Кривя рот, отвечает парень. Его глаза красные, будто он плакал, и мое сердце взвывает. Не могу видеть его таким.