Если судьба выбирает нас…
Шрифт:
– Нет! Езжай себе!
– Да помогите мне наконец вылезти! – возмутился сидевший в коляске Литус, который на протяжении всей мизансцены терпеливо ожидал, когда же о нем вспомнят.
Мы с Савкой подхватили Генриха под руки и аккуратно поставили на мостовую, следом вручив болезному его костыль. Надо сказать, что мой друг шел на поправку и последнее время обходился только одним костылем, напоминая при этом незабвенного Джона Сильвера [146] .
– Венок не забудьте! – напомнил Литус, одной рукой пытаясь одернуть шинель.
146
Если
– Тебя же не забыли? – огрызнулся я. – Савка! Венок!
– Уже, вашбродь!
Узнав у кладбищенского сторожа, где находится интересующее нас захоронение, мы двинулись в глубину главной аллеи.
Иноземное, а точнее, Немецкое кладбище на Введенских горах и в мое время было одним из памятников культуры. Многочисленные надгробия с надписями на русском, немецком, французском и польском языках поражали разнообразием – от простых каменных плит до роскошных мавзолеев из мрамора.
А вот и цель нашего печального путешествия: трапециевидная стела на резном четырехугольном постаменте.
«Капитанъ ИВАНЪ КАРЛОВИЧЪ БЕРГЪ Московскаго 8-го гренадерскаго полка. Родился 22 сентября 1881 г. Палъ въ сраженiи 16 iюня 1917 г.»
Чуть ниже под прочерком – все то же самое, но по-немецки. Вот только вместо «Иван Карлович» – просто «Johann», и в самом низу – «Ruhe in Gott» [147] .
У подножия памятника – небольшой венок с надписью «Dem Lieblingsmann und dem Vater» [148] .
Савка без слов возложил рядом и наш поминальный дар «От друзей и сослуживцев» и вместе с нами обнажил голову.
147
«Покойся с Богом» (нем.).
148
«Любимому мужу и отцу» (нем.).
Стоя на холодном ноябрьском ветру, я вспоминал этого строгого, но душевного человека с высоким лбом мыслителя и блеклыми печальными глазами. Отличавшийся в житейских делах типично остзейской флегматичностью, по службе Иван Карлович был суров, но справедлив. Будучи одним из младших офицеров нашего 3-го батальона, я всегда чувствовал уверенность в себе и в нем как в вышестоящем начальнике.
Теперь же, стоя у строгого черного камня, ощущаю только глубокую печаль и чувство потери…
Стоящий за спиной Савка начал было «Помяни, Господи Боже наш…»…
Я подумал, что надо заказать заупокойную службу, но вовремя вспомнил, что лютеране не признают церковных заупокойных молитв – они верят, что только пока человек жил, за него можно и нужно было молиться.
Пошел легкий пушистый снег. Снежинки, кружась в воздухе, оседали на наших непокрытых головах, таяли на лице…
Покойся с Богом, Иван Карлович Берг, капитан московских гренадер…
– Здравствуйте, господа! – произнес из-за наших спин тихий женский голос с едва заметным акцентом. – Вижу, вы пришли навестить моего бедного Йоганна?
На дорожке стояли две дамы в темных пальто и шляпках с черными вуалями. Та, что постарше, тяжело опиралась на руку своей юной спутницы.
Мы четко,
– Третьего батальона Московского гренадерского полка поручик Генрих Литус!
– Запасного батальона Московского гренадерского полка подпоручик Александр фон Аш!
– Анна Леопольдовна Берг… Вдова Ивана Карловича. А это моя дочь – Эльза…
Упомянутая девушка сделала книксен, а мы в ответ склонили головы и щелкнули каблуками. Точнее, щелкнул я, а Генрих изобразил стойку «смирно» настолько, насколько это возможно сделать, опираясь на костыль.
– Мы пришли помянуть Ивана Карловича. Ведь он был нашим батальонным начальником, – пустился в объяснения Литус. – Как только вышла оказия, мы взяли на себя смелость возложить венок от лица тех, кому довелось служить вместе с ним.
– Я вижу, вы ранены? – Дама глазами указала на костыль.
– Мы с Александром вместе находились на излечении в госпитале.
– Это… После ТОГО боя?
– Да. Мы оба были ранены в том бою под Розенбергом. Александр чуть раньше…
– Скажите, господин поручик… – Анна Леопольдовна замялась. – Вы были при этом, когда моего Йоганна… Когда он умер?
– Нет. Когда господина капитана… Ивана Карловича… – неуверенным голосом поправился Генрих, – ранили, я был в другом месте. Но так случилось, что нас вместе несли в лазарет…
– Он что-нибудь говорил? – Лицо женщины побледнело, и она крепче сжала локоть дочери.
– Иван Карлович был в беспамятстве… – убитым голосом проговорил Литус.
Анна Леопольдовна покачнулась, и я бросился ее поддержать.
– Благодарю вас, – еле слышно прошептала она. Потом медленным движением подняла вуаль и посмотрела в глаза бледному как смерть Генриху. – Я должна знать, как… Как это случилось!
Но Геня молчал, стиснув изо всех сил перекладину костыля.
На самом деле «это» произошло прямо у него на глазах. Они с Иваном Карловичем стояли у перископа на только что отбитом у немцев наблюдательном пункте, когда шрапнель разорвалась почти на бруствере. Свинцовый дождь хлестнул по всех, кто там находился: погибли вестовые и телефонист, Берг был смертельно ранен, а Литусу досталась одна пулька, раздробившая бедро.
По сути, Иван Карлович заслонил Генриха собой…
Вот об этом как раз и не стоило говорить…
Никогда!
9
Жизнь в батальоне текла своим чередом: муштра, построения, отчетность и прочее, прочее, прочее…
Кроме прочего – ночное дежурство по батальону раз в четыре дня.
В целом я был доволен тем, как Дырдин справляется с обучением солдат и поддержанием дисциплины в роте. Жесткий и молчаливый, он одним только движением брови вгонял провинившегося новобранца в трепет. Поначалу я несколько раз наблюдал, как фельдфебель раздавал «особо отличившимся» увесистые тумаки. Пришлось провести с ним воспитательную беседу, поделившись богатым опытом, почерпнутым из будущего арсенала старшин 165-го полка морской пехоты. Дырдин проникся, и теперь наши «таланты» отбывали свои «залеты» в виде «лечебной физкультуры»: отжимания, приседания, ходьба гусиным шагом или наматывание кругов вокруг длиннющих корпусов Покровских казарм. Хотя в некоторых случаях было заметно, что кулаки у него чешутся. Я его понимал, ибо чувства фельдфебеля были мне понятны и знакомы, – новобранцы конца ХХ века отличаются от своих товарищей по несчастью из начала века только уровнем образования – и уж никак не способностью к «залетам».