«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть
Шрифт:
Иногда рабочие приглашали его в свою компанию, и, сжигаемый любопытством, он усаживался вместе с ними в тени деревьев. Вскоре он понял, насколько непросты связывающие их отношения. Внешне они были чрезвычайно дружелюбны и приветливы друг к другу, скрывая под этой маской мрачную, упрямую подозрительность. «Чтобы выжить, нужно быть гибким, как тростник, а не гордым, как кипарис. Люди, живущие здесь из поколения в поколение, хорошо постигли эту мудрость», — размышлял Иегошуа, приглядываясь к поведению своих собеседников.
Побуждаемый любопытством, он проводил долгие часы в обществе купцов, спекулянтов, рабочих и пастухов, терпеливо выслушивая рассказы о бесчинствах землевладельцев и порабощении крестьян. Он узнал о бедственном положении феллахов-арендаторов, вынужденных платить налоги за не принадлежавшую им землю и страдавших от алчности землевладельцев и сборщиков налогов. Узнал о коварстве шейхов, состоявших в сговоре со сборщиками налогов и ростовщиками. Постиг хитросплетения турецких законов и понял, какие трудности связаны с оформлением уже купленных земель. Узнал, что феллахи придают гораздо большее значение рукопожатию и почтительным словам, чем покрытым непонятными
Дома он рассказывал Ольге о своих приключениях. Во время его продолжительных отлучек она целыми днями работала на винограднике в Гедере, приводила в порядок маленький барак, возилась в огороде и ждала… Когда он возвращался, с напряженным вниманием слушала его рассказы. Так она постепенно познакомилась с обычаями и нравами соседей.
Роды Фанни ожидались осенью. Иегошуа, как обычно, отсутствовал, и Ольга перебралась жить к Файнбергам. В этот период сестры чувствовали особую привязанность друг к другу. Фанни была очень трудолюбива и, несмотря на предостережения Ольги, бралась за самую тяжелую работу. Она работала в поле, носила на голове большие кувшины с водой, как местные арабки, ухаживала за коровами и овцами. Ее муж Лолик целыми днями пропадал на поле, а кроме того, отвечал за безопасность поселения. Может быть, физическая работа закалила Фанни, а может быть, ей помогло природное здоровье, но роды у нее прошли легко, и вскоре она уже обнимала новорожденного мальчика — первого сына в семействе Файнбергов. Лолика, который перед родами не находил себе места от беспокойства за жену, как назло, не было дома. Ольга поспешно написала записку, которую передала ему с одним из гедерских мальчишек. В записке она сообщала, что у него родился сын и теперь у Шушаны есть маленький братишка. Шушана была первенцем в семье Файнбергов. Новорожденный был совсем крошечный, словно куколка, и на удивление красивый. Младенцы обычно рождаются с красноватым оттенком кожи, а этот родился беленький. «Назовем его Авшалом, — предложила Ольга. — Авшалом, сын царя Давида и гешурской царевны Маахи, был красивее всех жителей страны. Кроме того, — улыбнулась она Лолику, — может, он и правда принесет мир своему отцу [5] , и тебе уже не придется ссориться с соседями».
5
Игра слов: ав шалом на иврите — «отец мира».
Через некоторое время в Гедере родился сын и у Шимшона с Пниной. Его назвали Нааман. Дети росли вместе и когда одна мамаша отправлялась в поле или за покупками в Ришон-ле-Цион, за детьми присматривала вторая.
Через несколько дней после обрезания Авшалома Иегошуа снова оседлал лошадь и отправился в одно из своих нескончаемых путешествий. Ольге вновь пришлось испить горькую чашу одиночества. Ей было особенно тяжело, потому что не о такой жизни она мечтала. Ее сестра Фанни и брат Шимшон жили обычной жизнью семейных людей, в поте лица своего зарабатывая на кусок хлеба. Ей же приходилось бороться не только с жизненными трудностями, но и с одиночеством.
Как-то вечером сидела она за грубо сколоченным деревянным столом на маленькой кухоньке и смотрела в окно. На склоне холма виднелись хижины арабской деревни Катра, откуда доносилось тихое блеянье коз. Солнце еще не зашло, и мягкий свет заката делал все вокруг полупрозрачным. В этот час Ольга особенно остро ощущала одиночество. Она вытащила лист бумаги и принялась писать письмо. Это был единственный для нее способ восстановить душевное равновесие.
Катра, Палестина, 15 мая 1888 года
Дорогой Сергей!
Жизнь здесь совсем не похожа на то, о чем я мечтала. Мне тяжело. Я одинока, и ты — единственный, с кем я могу поговорить по душам. Остальные, и прежде всего мой муж Иегошуа, живут идеалами, а не реальной жизнью. Они еще меньше знают меру, чем русские революционеры. Все мы здесь на грани безумия. Эта атмосфера накладывает тяжелый отпечаток на повседневную жизнь, не дает ни на мгновение отвлечься. Вокруг меня кипит бурная деятельность, я сама много работаю, но, несмотря на это, одиночество не покидает меня. Мой муж, видно, женился на земле, а не на мне. Большую часть времени он проводит вне дома. Трудно даже назвать его мужем. Этого юношу интересует только покупка земель. Он беспрерывно разъезжает по арабским деревням, заводит друзей среди пастухов и обороняется от разбойников. Он получает детское удовольствие от своих приключений и вообще не понимает, что значит быть семейным человеком. Чтобы хоть как-то защитить его, я сшила ему пояс, который набила мелкими монетами. Дороги здесь кишат грабителями, жаждущими денег. Бросая им монетки из пояса, подумала я, Иегошуа выиграет время, ведь они не смогут удержаться и не подобрать деньги, и, даст Бог, он успеет спастись. Лошадь у него очень быстрая.
Наше движение «Земля и воля» наполнилось здесь гораздо более глубоким смыслом, чем в России. Там народ стремился покончить с рабством и отнять у помещиков часть земель для того, чтобы иметь возможность жить трудом рук своих. Здесь же земля принадлежит другому, враждебному евреям народу, и нам запрещено даже покупать ее за полную стоимость.
Но, Сережа, что это я все толкую тебе об идеологии? Ведь на самом деле я так стосковалась по настоящему мужчине, по твоим объятиям, по твоей любви! Я так хотела бы снова ощутить себя твоей частичкой. Мы с Иегошуа сделаны из разного теста, и в одно целое нам не слиться. Хотя я считаю своим долгом быть ему кем-то вроде понимающей матери, разделять его энтузиазм и выслушивать рассказы об арендаторах в Хирбет Дуран и о племенах Сатарие и Инфиат. Вообще, большинство местных племен не менее примитивны, чем невежественные русские крестьяне. Неделю назад Иегошуа привез меня в соседнюю Катру,
Мне здесь совсем не с кем поговорить об этом. Отцу даже страшно рассказывать о своих страданиях, потому что его интересуют только родина и Библия. Даже матери я не в силах излить душу. Мне мешает стыд, я стыжусь того, что не могу родить. Ведь у нас, евреев, рождение детей — это великая заповедь. Все вокруг делают мне намеки, дают советы и рассказывают о разных способах лечения, но этим только лишают меня последней возможности поделиться с ними своим горем, рассказать, что тогда произошло с нами. Сережа, я сама во всем виновата и теперь должна смириться с последствиями. Я согрешила против природы, и она наказывает меня. Если бы я только могла рассказать кому-нибудь об этом! У Фанни растет прелестный малыш. Он темноглазый и очень хрупкий, но уже видно, что от своего отважного отца и упрямой матери он получил в наследство сильный характер. Когда он голоден или чем-то недоволен, то орет так, что весь дом трясется. Я люблю его с каждым днем все сильнее. Ему нужны тепло и любовь, а во мне их накопилось так много. Как замечательно, что я могу каждый день ласкать его и баюкать! Как жаль, что я не могу подарить ласку и нежность своему мужу!
Сережка, я снова и снова задаю себе вопрос: почему я не возвращаюсь в Россию? Не знаю. Может, из трусости?
Нет. Отваги мне хватает. Иначе я просто не смогла бы, истекая кровью, оторваться от тебя, вырвать себя из родной почвы. Чего бы я только не отдала за то, чтобы оказаться с тобой рядом, хотя бы на час, хотя бы на миг! Смотреть в твои большие, зеленые, теплые глаза, чувствовать, как щекочут твои усы, наслаждаться твоими объятиями, быть с тобой…
Из садика доносилось громкое пение птиц. Отложив письмо, Ольга взглянула в окно на бурые, усеянные камнями поля. Теплый ветерок колыхал занавеску. Солнце почти село, и в полутемной кухоньке уже невозможно было писать. Охваченная воспоминаниями, Ольга не заметила наступления вечера. Она зажгла лампу и внимательно перечитала письмо. Потом немного помедлила, прислушиваясь ко все усиливавшемуся щебетанью за окном, приподняла края вышитой скатерти и положила исписанные листы в ящик стола.
Ночью, лежа одна в постели, она видела сон. Ей снился маленький белый платочек. Он парил в небе над морем, как беловатое облачко. Внезапно на нем начали проступать кровавые пятна, которые все расползались и расползались. Сам платочек тоже увеличивался и спускался все ниже, пока не накрыл море гигантским алым ковром. Ковер этот начал быстро тонуть, превращая морскую воду в кровь. Когда Ольга проснулась, за окном царила мертвая тишина. Даже шакалы уже спали и цикады не издавали ни звука. Она долго лежала в кровати, пока глаза ее не привыкли к ночной темноте. Потом порывисто встала, ощупью подошла к столу, открыла ящик и разорвала письмо на мелкие кусочки.
Глава двенадцатая
Принцесса Джихан
Меньше чем через год после приезда в Гедеру Ольга предложила Иегошуа перебраться в Яффу. «Там, — говорила она, — совершается большинство сделок с местными богачами. Кроме того, там мы сможем гораздо чаще общаться с твоей семьей. Твои братья и сестры уже, наверное, забыли, как ты выглядишь». Втайне она надеялась, что в Яффе будет чувствовать себя менее одиноко, чем в маленьком поселении билуйцев. Прежде всего потому, что сможет там работать по профессии, принимать роды у евреек и арабок.
Санитарное состояние Яффы было плачевным. По городу слонялись толпы праздных арабов, между которыми сновали чумазые мальчишки, верблюды валялись на песке, загораживая дорогу прохожим, улицы были усеяны ослиным пометом, а возле каждого дома возвышались огромные кучи мусора. Хозяйки выплескивали помои из окон прямо на улицу, где они и оставались, превращаясь в зловонные лужи. Проходы между домами были завалены гнилыми овощами, очистками от кожуры и скорлупы и протухшими мясными отбросами. Стаи одичавших собак и кошек беспрепятственно копошились в этом отвратительном месиве, отыскивая себе пищу. Запущенный до крайности город являл собой удручающее зрелище.
Единственным кварталом в Яффе, имевшим европейский облик, была колония «тамплиеров». Построенная верующими христианами из немецкой провинции Вюртемберг, она отличалась красотой и ухоженностью. От остальных кварталов колонию отгораживала каменная стена. «Тамплиеры» открыли гостиницу и аптеку, даже соорудили давильню маслин и построили паровую мельницу. Вокруг жилых домов они посадили деревья, для орошения которых прорыли каналы.
Один из самых примечательных домов в квартале тамплиеров принадлежал русскому аристократу Платону Устинову. Детство и юность Устинов провел в Петербурге, где учился в кадетском корпусе. Однако ранение, полученное им на учебном плацу, заставило его резко изменить круг интересов. Он увлекся древними языками — древнееврейским и классическим арабским, изучение которых пробудило в нем интерес к Святой Земле и к вопросам веры.
Еще будучи военным и живя в Петербурге, Устинов пришел к убеждению, что протестантская вера — самый прямой путь к Богу. В тогдашней России уход из православия считался тяжелым прегрешением и мог повлечь за собой суровые последствия, вплоть до высылки в Сибирь. Устинова спасло заступничество дяди, русского посла в Турции Владимира Устинова, который выхлопотал племяннику разрешение продать имущество и покинуть Россию. Платон поселился в Германии, в провинции Вюртемберг, которая служила оплотом протестантской секты тамплиеров. Через некоторое время вместе со своими новыми друзьями он отправился на Святую Землю.