Есть ли будущее у капитализма?
Шрифт:
Практически все революции вплоть до сегодняшнего дня происходили не по причине экономического кризиса на капиталистических рынках, а из-за внезапного распада власти правительств. Основная составляющая здесь — кризис государственного бюджета, а он обычно не зависит напрямую от размаха кризиса в экономике страны. Все это означает, что революции продолжат происходить и в будущем, поскольку даже без военных поражений правительства будут предсказуемо терпеть тот или иной фискальный крах и будет воспроизводиться причинно-следственная последовательность, где бюджетный кризис обнаруживает отсутствие единства в элитах, развивается паралич исполнительной власти и охватывает критические важные силовые ведомства. Правительственные кризисы происходят чаще, чем полномасштабные экономические кризисы. Что получается, если соотнести это с долгосрочным трендом технологическому замещению рабочей силы? Здесь просматривается несколько возможностей. Революции могут произойти в каких-то отдельных странах, причем не обязательно там, где технологическое замещение происходило наиболее интенсивно. Могут произойти революции, вообще не связанные
Поскольку история приводится в движение множеством причин, формирование будущего подобно выбрасыванию множества игральных костей, как в китайской игре яцзы, в которой надо ждать, когда выпадут шестерки на всех пяти костях сразу. Таким образом, когда-нибудь в будущем мы можем получить всеобщую антикапиталистическую революцию, вызванную необходимым сочетанием факторов, типа распада государственной власти, плюс, возможно, поражения в войне, плюс всепроникающего технологического замещения.
Кризис капитализма становится насущным вопросом. В какой-то момент предстоит вступить в дело политически мобилизованному населению. Это может произойти по классическому сценарию распада государства: под вопрос ставится легитимность режима; перестает функционировать само государство (парализованное бюджетным кризисом и/или политическим расколом в собственных рядах, отражающим внешнюю политическую поляризацию); монополия на организованное насилие исчезает по мере того, как полиция и армия разваливаются и перестают выполнять свои функции. Это может вызвать (или не вызвать) масштабное насилие, выражающееся в восстаниях, подавлениях бунтов или в гражданской войне. В некоторые случаях (например, в Февральской революции 1848 года во Франции) период напряженности может разрешиться без большого насилия — когда прежний режим быстро теряет организационную целостность, никто не хочет брать на себя ответственность за его сохранение, и тем временем так же быстро возникают новые парламентские силы. Подобным образом в феврале 1917 года в России после нескольких дней спорадических вспышек насилия и колебаний толпы и солдат, царский режим развалился средь череды скоропалительных отречений и отказов от ответственности. Подобные случаи, однако, также показывают, что в последующие месяцы или годы новый революционный режим может столкнуться с большими затруднениями в консолидации своей власти, особенно если против него мобилизуются контрреволюционные движения за реставрацию прежнего порядка. Насилие в таком случае зачастую многократно превосходит все то, что происходило в момент свержения старого режима и начала революционного перехода. Если сам момент революции отделить от ее последствий, то можно сказать, что процесс революционного распада государства не обязательно сопровождается массовым насилием. Политическая социология до сих пор не обращалась к вопросу о том, при каких условиях послереволюционная консолидация государства происходит мирно, а при каких — насильственно. Мы можем сказать лишь то, что степень насилия, наблюдавшаяся в революциях прошлого и при последующей консолидации власти, вероятна и при окончательном кризисе капитализма. Наибольшая опасность заключается в том, что перспектива будущей антикапиталистической революции, воспринимаемая ее врагами как угроза насильственного переворота в общественном мироустройстве, приведет в конечном счете к решению в неофашистском духе. В ностальгических попытках спасти капитализм возникнет диктатура при поддержке массового движения. Неофашистский режим утвердится, если сможет осуществлять перераспределение, достаточное для того, чтобы широкие массы безработного населения не умерли от голода, но при этом им придется жить под контролем полицейского государства, постоянно охотящегося за подрывными элементами. Мы не знаем, насколько велики шансы на установление фашизма по отношению к демократическому варианту посткапитализма. Валлерстайн предполагает, что пятьдесят на пятьдесят.
Однако вполне возможна и лучшая альтернатива. Мирным путем произойдет институциональный переход от капиталистической к некапиталистической системе политической экономии — назовите это институциональной революцией. Если кризис капитализма станет достаточно тяжел (большинство населения поражено структурной безработицей, роботы и компьютеры, находящиеся в собственности небольшой кучки богатых капиталистов, делают почти всю работу, экономика в глубокой депрессии), то в какой-то момент на выборах вполне вероятно может победить политическая партия с антикапиталистической программой. Какие-то правящие партии или коалиции будут вынуждены заменить капиталистические производство, распределение и финансы системой, которая перераспределяет богатство вне системы рынка труда и не руководствуется соображениями прибыли.
Сегодня, всего двадцать лет после распада советского блока, в период колоссальной рыночной экспансии в номинально коммунистическом Китае, во времена повсеместного триумфа рыночной идеологии, многим покажется нелепым и немыслимым даже вообразить такую антикапиталистическую партию и ее приход к власти в ходе мирной предвыборной борьбы. Однако политическим настроениям свойственно резко колебаться примерно каждые двадцать-тридцать лет, что мы ясно увидим, если посмотрим на двадцатилетние отрезки истории XX столетия. Если структурная тенденция к технологическому замещению продолжится, то громадный переворот во мнениях и настроениях в течение следующих двадцати лет не так уж невероятен.
Мирная институциональная революция возможна. Глубокий структурный кризис среднего класса облегчает большую мобилизацию электората. Где-то здесь обнаруживается перспектива относительно бескровного перехода.
Усложнения,
Мир есть производное множества пересекающихся причинно-следственных связей. Все окрашивается частностями времени, места, исторического наследия. Так что структурный кризис капитализма обретет много вариантов. Речь идет не об именах, датах и человеческих драмах, а об усложнениях на пересечении различных глубинных процессов, что может кардинально изменять протекание кризиса, развивающегося по мере того, как капитализм накапливает собственные саморазрушительные осложнения.
Множество процессов и проблем усложняют будущее: старение населения, неудержимый рост расходов на медицину, этнические и религиозные конфликты, экологический кризис, массовая миграция между континентами, возможно, войны различного масштаба. Чтобы не отвлекаться от нашей темы, зададимся вопросом, как эти факторы повлияют на кризис технологического замещения? Некоторые из факторов будут непосредственно обострять кризис, другие могут ускорить распад государства, тем самым увеличивая возможность революции, — короче говоря, на игральных костях выпадает несколько шестерок. Сможет ли какая-нибудь из этих проблем обратить вспять технологическое замещение, увеличив занятость для среднего класса, создав рабочие места, компенсировав автоматизацию и компьютеризацию в достаточной степени для того, чтобы спасти капитализм? Давайте рассмотрим под таким углом краткий список сложностей.
Глобальная неравномерность. Механизмы капиталистического кризиса действуют с различной интенсивностью в различных странах и регионах мира. Глубокому кризису технологического замещения рабочих мест среднего класса в США или Западной Европе не обязательно будет соответствовать столь же глубокий кризис в других регионах земного шара — Китае, Индии, Бразилии или других странах, которые приобретут большее значение в будущие десятилетия. Возможно ли проведение успешных антикапиталистических преобразований в отдельных государствах, в то время как в остальном мире сохранится капитализм? Это будет зависеть от размера и значения этих отдельных стран в мировой экономике: революции в небольших странах со слабой экономикой обычно не могут оказать заметного влияния, а подавить их будет легче. Но революции в крупных странах с заметной ролью в мировой экономике будут устойчивее к враждебному давлению и могут положить начало тенденции. Учитывая склонность сильных в военном отношении режимов вмешиваться в дела других государств с целью защиты интересов собственной экономики или поддержки своих идеологических собратьев, серия скачкообразных изменений политических режимов, подобная той, что мы наблюдали в 2011 году в «Арабской весне», вполне может привести к иностранной интервенции. Если крупномасштабный экономический кризис, скажем, в США или ЕС где-то в 2030 году вызовет сдвиг к антикапиталистическому режиму, то можно представить, что какие-то все еще процветающие капиталистические страны (может быть, Китай) попытаются вмешаться, чтобы остановить и развернуть революционные сдвиги. Будет ли такое вмешательство успешным или нет, зависит от геополитических факторов, прежде всего соотношения ресурсов, проблем материально-технического обеспечения и географической удаленности (Collins 1995).
Но против таких сценариев работает сам размах, который принимает структурный кризис капитализма. Даже при всех локальных обстоятельствах, задерживающих процесс, компьютеризация и замещение всех видов рабочих мест будут продолжаться повсеместно. В этих условиях никто не сможет навязывать миру свою капиталистическую гегемонию сколь-нибудь долго. Более того, если посткапиталистические режимы эффективно проведут перераспределение, то они смогут создать покупательный спрос и возобновить рост своих экономик, обойдя по экономическим показателям страны, все еще упорствующие в своей приверженности капитализму и оттого застрявшие в своем собственном кризисе.
Смешение капиталистического кризиса с другими протестными измерениями. В многомерном мире в одно и то же время происходит множество конфликтов. Грядущие фронтальные столкновения капиталистического кризиса будут смешиваться с конфликтами другого типа, которые нередко привносят сильнейшую эмоциональную и драматическую окраску, из-за чего оказываются в центре всеобщего внимания. Назовем лишь некоторые из них. Религия сегодня порождает конфликты в основном между воинствующими исламистами и их всевозможными противниками (христианами, индусами, секуляристским и постхристианским Западом, странами бывшего коммунистического блока и т. д.), но в будущем не исключена вероятность возникновения религиозных конфликтов и по другим линиям.
Расовая/этническая/ национальная идентичность — здесь конфликты возникают вокруг распределения официальных должностей и рент, государственного регулирования и квотирования доступа этнических групп к ресурсам («позитивная дискриминация» и т. д.), политики ограничения иммиграции, неравноправия иммигрантов, территориальных споров и этнических войн. Но причиной подобного рода конфликтов могут стать и движения, направленные на межнациональную гармонию и интеграцию, поскольку они могут вызвать противоположные реакции и контрмобилизацию движений за узкие цели, перечисленные в предыдущем предложении. Кроме того, существует политическая «текучка», которая привлекает основное внимание погруженных в нее современников. Она включает в себя скандалы, обвинения в коррупции, перебранки между высокопоставленными лицами, преступления, морально-нравственные проблемы, порой разрастающиеся до «культурных войн». Однако структурные кризисы особо сильны именно тем, что они структурные. В отличие от скандалов, структурные проблемы не исчезают со временем, потому что противоречия в институциональном устройстве затрагивают материальные и организационные основы общества. Противоречия такого рода можно какое-то время игнорировать, но это не значит, что их воздействие исчезнет.