Естественное убийство – 2. Подозреваемые
Шрифт:
– Ой! Действительно… Я его бросила с ними!
– За него не волнуйтесь. Он только с виду невразумительный. Да и профессор-кристаллограф поможет. Старый солдат, не смотри, что снаружи хлипкий. Вы пойдите, умойтесь, приведите себя в порядок. Не нужно детям наблюдать вас в таком непрезентабельном виде. Это у них не состыкуется с длиной вашей юбки, точнее сказать – с её отсутствием, – не отказал себе в удовольствии Северный. – Я поднимусь к ним. И вы подходите. Решим, что делать. И ещё, Анжела Степановна, перед тем, как решать, что делать, известите рестораторшу из «Пожарских котлет» о случившемся с её дочерью.
– Как же я ей это
– Словами, Анжела Степановна, словами. Как всё и говорят друг другу люди. Наберёте номер и сообщите, мол, Матильда Ивановна…
– Евгения Васильевна…
– …Евгения Васильевна, ваша дочь в крайне тяжёлом состоянии увезена реанимационной бригадой «Скорой» в родильный дом. Позвонив диспетчеру и назвав имя-фамилию своей дочери, вы сможете узнать – в какой именно.
– И всё?
– Пока да.
– Она меня убьёт.
– Человечество, несмотря на геометрическую прогрессию прогресса, простите за тавтологию, пока не научилось убивать по телефону. Во всяком случае, я таких способов умерщвления плоти не знаю. А раз не знаю я, то и рестораторша, будь она трижды топ, тоже не в теме. Потому что переплюнуть меня по части знаний всевозможных методик отправления на никому не известный тот свет практически невозможно.
– Но она же начнёт спрашивать: «Почему в роддом?!»
– Я уверен, что прежде всего её будут интересовать слово «дочь» и словосочетания «в крайне тяжёлом состоянии», «реанимационная бригада» и так далее. Я вообще не обязан возиться с вами, Анжела Степановна, как с малолетней девчушкой, заблудившейся на перроне огромного вокзала. Вы – директор, педагог – вам и карты в руки. Меня вообще могло тут сегодня не оказаться. Если бы не мой уникальный талант попадать в ситуации. Вернее – дар моего друга втягивать меня во что-то, мне совершенно ненужное.
Северный уже было развернулся, чтобы оставить Анжелу Степановну наедине со своим долгом, как зазвонил его мобильный.
– Да?.. Хорошо. Спасибо, ребята. – Он нажал отбой. – Ну вот, госпожа директор, и номер родильного дома известен. – Он назвал ей ближайшее к этому загородному направлению родовспомогательное учреждение. – Умывайтесь, звоните и приходите!
Зайдя в уже порядком надоевшую ему комнату отдыха сильно обрыдшего ему детского учебно-воспитательного лагеря, Всеволод Алексеевич застал удивительную картину: его друг Сеня восседал на диване, по нему скакали малолетки, явно соревнуясь с Дарием за право влезть Соколову на голову. Подростки сбились в кучку около окна и выглядели немного придавленными. А старичок-кристаллограф рассказывал непонятно кому, но с огромным энтузиазмом, о белемнитах, сталактитах и сталагмитах, а также об искусственно выращенных алмазах.
– Снимаете стресс, любезнейший? – дружелюбно обратился к вещающему в никуда старичку Северный. – Позволю себе дать вам совет на будущее, уважаемый профессор: если кому-то в скоплении детей плохо, то за неподалёку базирующимися взрослыми посылают детей. А сам взрослый остаётся при том ребёнке, которому стало плохо.
– Никогда! Никогда больше я не соглашусь пойти к детям! Я их терпеть не могу!
– Я тоже, дорогой мой профессор, я тоже… Ну что ж, я думаю, что ваша миссия на сегодня завершена – и вы можете с чистой совестью отправляться восвояси. Нам же с моим дорогим другом и Анжелой Степановной предстоит отправить детишек по домам. Теперь вы, дамы и господа! – обратился он к подросткам. – Кто-то дружил с этой девочкой? Кто-то был в курсе её состояния?
Тинейджеры как по команде отрицательно затрясли головами.
– Еремеев?
– А чего сразу Еремеев?
– Как особа, приближённая к императору.
– Чё?
– Ничё! Классику сатирического жанра надо читать, раз уж к шутовству склонность имеете, Пётр Петрович. Вам есть что мне сообщить?
– Нечего мне сообщать. Я с ней не дружил. Она ни с кем не дружила. Вся такая загадочная ходила, задрав нос выше крыши. Если что и говорила, то очень редко. И так… Всё намёками, типа, она сильно взрослая, а её родители сюда заперли. Можно подумать, хоть кто-то из нас в это заведение для малышни хотел. Я лично хотел на станции техобслуживания всё лето торчать, мотоциклы помогать ремонтировать, да как же. Отпустят они!
– Она как-то хвасталась, что от неё без ума взрослый мужчина, – перебила Еремеева та девочка, что сильно краснела в классе, – и что она тоже его любит. А маму ненавидит. Но скоро всё у них – ну, с мужчиной, – будет хорошо. И она маме ещё покажет. Мы ей не поверили. Понятно же, что всё выдумывает!
– Показала маме, нечего сказать, – печально констатировал Всеволод Алексеевич. – Впрочем, фантазия про взрослого мужчину вполне стандартна для вашего возраста, девушки. Сами, небось, такое частенько подружкам по ушам развешиваете? Ну да, кому же интересен несчастный Еремеев.
Девчонки хихикнули.
– А чего сразу Еремеев?! – совсем надулся пацан.
– Так я как раз и говорю, что ты – не сразу. Просто твои ровесницы не понимают пока, что ты, может быть, новым Генри Фордом станешь. Со временем… И уж точно – повзрослеешь. Куда ж без этого. А пока тебе в их фантазиях места нет, смирись. Работай над собой! Отжимайся, холодный душ по утрам, учебник физики… – мысли судмедэксперта были явно далеко от несчастного Еремеева. Но подростки перестали выглядеть, как напуганные щенки. И то хорошо.
Спустя пару часов Северный чувствовал себя совершенно опустошённым. Пришлось сперва приводить в чувство Анжелу Степановну. Он слишком обеспокоился её долгим отсутствием – и ему пришлось посетить женский туалет и вытаскивать оттуда рыдающую директрису.
– Какого чёрта вы стали работать с детьми, не имея к этому ни малейшей склонности?! – вопрошал он её, сперва вколов ей успокоительного, затем – напоив горячей кофейной бурдой из автомата.
– Я люблю-у-у-у дете-е-ей, – невнятно подвывала Анжела Степановна, похожая уже скорее на подростка-недоразумение, чем на тридцатилетнюю женщину. Впрочем, ей оказалось всего двадцать пять. Просто её очень старил неумелый макияж. И рот, лишённый карандаша с помадой, оказался вполне удобоваримых человеческих размеров.
– Кроме того, я не прошла по конкурсу на романо-германский факультет университета, а в педагогический институт брали и с моим проходным баллом! – всхлипывала она в широкую грудь Северного. Точнее – в его окончательно загубленную рубашку. Как ему надоели слюнявые бабы, начиная с соколовской дочурки Дашки, ранее питавшей склонность к запихиванию предметов его туалета себе в рот. И теперь вот ещё и эта не знает, куда кинуться, кроме как ему в высококачественный и не дешёвый, между прочим, текстиль! И только засранка Соловецкая сидит в своей Калифорнии и горя не знает! Если бы она рыдала в его рубашку – он был бы счастлив. Прав Дарий со своей теорией «плача в сугробе».