Эстетика однополой любви в древней Греции

Сватковский Антон В.

См. Дион VII 59

(№ 1540). «Кажется, какой-то хитроумный житель Тарса, - так рассказывают, - однажды приехал в некий город для занятий своим делом. А занимался он тем, что тут же распознавал нрав любого человека и мог описать все его свойства, - причем не ошибался никогда. … Этот, говорил он, храбрец, этот – трус, этот – хвастун, этот – наглец, этот – развратник [ к и нед], а этот – прелюбодей. Поскольку он славился этой своей способностью и ни разу не ошибся, однажды к нему привели человека грубого сложения с нахмуренными бровями, неопрятного и жалкого, с мозолистыми руками, одетого в темный невзрачный гиматий, волосатого до пят и скверно остриженного, -

и спросили, кто он таков. Знаток долго рассматривал его и наконец с явной неохотой признался, что пока не понял, в чем дело, и велел приведенному удалиться. Уходя, тот чихнул; знаток тут же воскликнул, что это – развратник [ кинед]» (Хрисипп, фр. II 10а = Дион Хрисостом XXXIII 53-54 [ФРС 1998-, т.2, ч.1, с.5])

Борисфенитская речь

(№ 1541). «(8) … Каллистрату было около восемнадцати лет, он был очень красив, высокого роста и имел в себе много черт ионийского типа. О нем говорили, что он храбр в бою и что он победил уже многих сарматов, одних убил, других взял в плен. Он живо интересовался и ораторским искусством, и философией, так что даже хотел пуститься в плавание вместе со мной. За всё это он пользовался большим уважением среди своих сограждан, - впрочем, отчасти и за свою красоту: поклонников у него было много. Этот обычай – любовь к юношам – борисфениты унаследовали от коренных уроженцев своей греческой метрополии [ Мил е та]; по-видимому, они и некоторых варваров приучили к тому же, - конечно, не к их благу, - тем более что варвары переняли это на свой варварский лад, в грубоватой форме.

(9) Зная, что Каллистрат очень любит Гомера, я завел с ним беседу об этом поэте. Правда, все борисфениты питают к нему особое пристрастие, вероятно, потому, что они сами и в наше время воинственны, а может быть, и вследствие их преклонения перед Ахиллом; они почитают его чрезвычайно и воздвигли ему храмы – один на острове, названном его именем, другой в городе. Поэтому они ни о ком другом, кроме Гомера, ничего и слышать не хотят. И хотя сами они говорят по-гречески не совсем правильно, поскольку они живут среди варваров, но «Илиаду» почти все знают наизусть» (Дион. Борисфенитская речь (XXXVI) 8-9, пер. М.Е.Грабарь-Пассек [Греческая проза 1961, с.94])

(№ 1542). «Будь здесь философ, это зрелище доставило бы ему огромное удовольствие: все они выглядели точь-в-точь как те древние греки, которых описывает Гомер, длинноволосые и бородатые; среди них был только один бритый, и за это все его порицали и ненавидели; говорили, что он придерживается этого обычая неспроста, и чтобы подольститься к римлянам и показать, что он им друг: таким образом, всякий мог видеть, насколько такое обличие позорно и ни в коем случае не подобает мужчинам» (Дион. Борисфенитская речь (XXXVI) 17, пер. М.Е.Грабарь-Пассек [Греческая проза 1961, с.96])

(26) о Платоне и Гомере.

Максим Тирский

(№ 1543). «(10) … Стремясь познать божество, мы по своему несовершенству воплощаем его в то обличие, какое признаем самым прекрасным. Этим мы сходствуем с влюбленными: слаще всего на свете глядеть на изображение любимого, но милым напоминанием о нем бывает и лира, и игральная кость, и место, на котором он сидел, и ристалище, где он состязался, иными словами – все, что вызывает о нем воспоминание» (Максим Тирский. Следует ли почитать кумиры? 10, пер. С.В.Поляковой [Греческая проза 1961, с.309])

Средняя академия

Алкиной

(№ 1544). «(4) Видов анализа три: восхождение от ощущаемого к первично умопостигаемому …

(5) Пример первого вида: от телесной красоты мы переходим к красоте души, от нее – к красоте обычаев, от нее – к красоте законов, затем к великому морю красоты, затем – путем такого перехода – получаем остаток: само прекрасное». (Алкиной. Учебник платоновской философии V 4-5, пер. Ю.А.Шичалина [Платон 1990-94, т.4, с.630])

(№ 1545). «На примере Медеи видно, как пыл страстей приходит в столкновение с рассудком; она говорит так:

Я знаю, что злодейство мной задумано,

Но пыл страстей сильнее понимания.

И в Лаие, похищающем Хрисиппа, страсть также приходит в столкновение с рассудком; он говорит так:

В том для людей несчастье величайшее,

Что дурно поступают, благо ведая».

(Алкиной. Учебник платоновской философии XXIV 3, пер. Ю.А.Шичалина [Платон 1990-94, т.4, с.649])

(№ 1546). «(XXXIII, 3) Вид дружбы представляет собой и любовное чувство. Любовь бывает благородная – в душах взыскательных, низкая – в душах порочных и средняя – в душах людей посредственных. Поскольку душа разумного человека бывает трех разрядов – добрая, негодная и средняя, поэтому и видов любовного влечения – три. Более всего о различии этих трех видов любви можно судить на основании различия их предметов. Низкая любовь направлена только на тело и подчинена чувству удовольствия, поэтому в ней есть нечто скотское; предмет благородной любви – чистая душа, в которой ценится ее расположенность к добродетели; средняя любовь направлена и на тело, и на душу, поскольку ее влечет как тело, так и красота души.

(4) Достойный любви также представляет собой нечто среднее между негодным и благородным, в силу чего воплощением Эроса следует представлять не бога, а скорее некоего демона, который, никогда не облекаясь в земное тело, служит как бы перевозчиком от богов к людям и обратно. Поскольку три наиболее общих вида любви были названы выше, любовь к благу следует определить как некое искусство, не связанное с аффектами, относящееся к разумной части души и занятое рассмотрением, которое дает знание того, как обрести предмет, достойный любви, и обладать им. О предмете любви это искусство судит по его устремлениям и порывам – насколько они благородны, направлены на прекрасное, сильны и искренни. Стремящийся к такой любви обретет ее не путем ублажения и превознесения любимца, но, скорее, удерживая его и доказывая, что не следует и дальше вести такую жизнь, какую он ведет теперь. Когда он завоюет предмет любви, он будет общаться с ним, склоняя его к тому, в чем, упражняясь, станет он совершенным; а цель их общения – из влюбленного и любимца стать друзьями» (Алкиной. Учебник платоновской философии XXXIII 3-4, пер. Ю.А.Шичалина [Платон 1990-94, т.4, с.660-661])

Гермоген

(№ 1547). «Итак, прекраснейшая панегирическая речь, или, как мы говорили, платоновская, получается из всех видов значительного слога, исключая грубость и резкость. Так или иначе во все эти виды должна проникать простота, доля которой во всей речи может сокращаться лишь тогда, когда следует самым чистым образом возвысить слог до величавости. Как нигде больше, здесь особенно уместны все черты сладостного слога и отделка, придающая речи прелесть и обаяние, что же касается мастерства, то панегирической речи всецело подобает наименее явное мастерство, состоящее в методе. Другого же [ с.151] рода мастерство здесь недопустимо, за исключением тех случаев, когда какое-то лицо, произнося панегирическую речь, хочет показать именно свое мастерство, как у Платона Сократ намеренно выставляет напоказ свое ораторское мастерство перед Федром, чтобы свою речь противопоставить речи Лисия». (Гермоген. Об идеях II 10 (139) [Гермоген 1987, с.150-151])

«Герметический свод»

(№ 1548). «… (18) … И сказал тогда бог: «… И да познает мыслящий человек самого себя – что он является бессмертным, а причинствует для смерти любовь» … (19) … Тот, кто познал самого себя, пришел к сверхсущностному благу; тот же, кто возлюбил вследствие случайной любви, пребывает во тьме, блуждая так, как это положено чувственно воспринимаемому, и претерпевая страдания смерти». (Герметический свод: I. Поймандр 18-19 [Гермес 2001, с.40-41]).