Эстетика однополой любви в древней Греции
Шрифт:
Если ж у вод Пактола, на брег цветущий и пышный,
Юноша не являлся, желая к вечернему пиру
Собственноручно владыке подать сладчайшую воду,
Отрока подле не видя, Вакх тоскою томился.
Если из флейты щемящей, либистидской работы, (230)
Эхо он выдувает, слабый звук и неверный,
Вакху тут виделся Марсий, родил которого дивный
Хиагнис, Марсий мигдонский, что на беду свою с Фебом
Состязался, на флейте двойной играя Афины.
Если
Слушал он отрока речи, что сладостны слуху бывали;
Только умолкнет мальчик – бог печалится тут же…
Если вдруг обуянный желанием пляскою взвиться,
Ампелос вдруг принимался резвиться в пляске веселой
С дланью сатира длань резвящегося соплетая, (240)
Ставя поочередно стопу за стопой в хороводе,
Вакх, за ним наблюдая, тяжко от ревности страждет.
Хочет ли отрок резвиться с силенами иль на охоту
С юным погодком каким пойти за быстрою дичью,
Бог Дионис, ревнуя, удерживает любимца,
Дабы раненный жалом таким же, служка эротов
Не заронил желанья в душе переменчивой легкой,
Как бы новою страстью томимый, не бросил Лиэя –
К юноше юноша быстро влечется, юностью милый!
Даже когда и тирсом медведицы ярость смиряет, (250)
Или же тяжким жезлом свергает свирепую львицу,
Смотрит на запад со страхом, блуждает по небу взором:
Вдруг там Зефир повеет снова, ветр смертоносный
(Некогда легким дыханьем этого ветра повёрнут
Был метательный диск, что наземь поверг Гиакинфа!)
Он и Кронида страшился, птицы эротов с крылами
Страсти неумолимой – вдруг взмоет над склонами Тмола,
С неба взыскуя любимца своими похитить когтями,
Словно Тросова сына, что кубок ему наполняет.
Он боится и страсти неистовой моря владыки (260)
(Тот принудил Танталида взойти на златую повозку),
Как бы тот колесницы пернатой не бросил по небу,
Ампелоса похитить, безумный в любви Эносихтон!
Сладостное сновиденье он зрит на сновидческом ложе:
Мальчик речи лепечет, полные лести любовной,
Видя призрачный облик мнимого лика любимца!
Если же мнимый образ изъяном каким отличался,
Сладостным мнилось и это влюбленному Дионису,
Милой плоти милее! А если любовным томимый
Пылом, слабел он в внезапном полном изнеможенье, (270)
Сладостней сладкого мёда казался возлюбленный Вакху,
Даже и жирный волос кудрей неухоженных больше
По сердцу часто бывал больному от страсти любовной.
День они проводили вместе, и бог недоволен
Был, если ночь приходила, ведь очарованным слухом
Более не внимал речам и милым и нежным,
Спавшего в Рейи пещере, матери мощного сына.
Ампелоса узревший, влюблен и сатир в сей облик
Дивный и прячась, лепечет украдкой любовные речи:
«Ключница сердца людского, Пейто, божество, что милее (280)
Всех, пусть этот вот мальчик станет ко мне благосклонен!
Если как Вакх я буду с ним – то не надо мне дома
Поднебесного в высях эфирных и быть не хочу я
Богом и Фаэтонтом сияющим смертным… Не надо
Нектара мне с амвросией, ничто меня не заботит!
Пусть и Кронид ненавидит, коль Ампелос нежит и любит!»
Так говорил он, пронзенный под сердце стрелою эротов,
Тайно и тяжко страдая и мучаясь ревностью жгучей,
Пылкую страсть с восхищеньем чувствуя рядом, но даже
Эвий, умеченный жалом медовым и вожделея, (290)
Улыбаясь, Крониду любвеобильному молвил:
«Ты ко влюбленному будь благосклонен, Зевесе Фригийский!
Я от матери Рейи, дитя неразумное, слышал:
Дал ты зарницу Загрею, предшественнику-Дионису,
Гукающему младенцу – всесожигающий пламень,
Громы небесных перунов, горних дождей водопады,
Стал он, этот ребенок, вторым ливненосным Зевесом!
Вовсе я не желаю присваивать пламень эфирный,
Тут не надо и грома, а если ты милостив, отче,
Огненному Гефесту дай от искры перуна, (300)
Пусть Арееву грудь окутает облачный панцирь,
Хочешь – Гермаону даруй с небес излетающий ливень;
Пусть Аполлон поиграет зарницей родителя вволю!
Но лишь единого друга довольно мне, Дионису.
Честь мне – малой зарницей играл я, Семела видала!
Пламень, спаливший матерь, мне ненавистен, и вырос
Я в Меонии… Что меж небом и Дионисом
Общего? Сатиров норов добрый милей мне Олимпа.
Молви, отец, не скрывай, поклянись мне новой любовью:
Юноша, коего ты со склонов Иды Тевкридской, (310)
Ставши орлом, на небо вознёс в объятиях нежных,
Так ли прекрасен, что стоил (пастух этот!) места на пире
Горнем… Поди, ведь хлевом несло от этого парня!
Отче пространнокрылый! Смилуйся Зевс, не о кравчем,
Сыне Троса реку я, что чашу твою наполняет!
Пообольстительней пламя в челе и лике сияет
Ампелоса моего, Ганимеда блеск затмевая…
Тмола отпрыск милее отпрыска Иды… Ведь много
Есть и других в этом мире! Возьми их, владей ими всеми –
Этого же красавца оставь, отец мой, Лиэю!» (320)