Эстетика однополой любви в древней Греции
Шрифт:
(№ 2332). «А что мне предпочесть? Чтобы распутные мальчишки разминали мне ручки? Чтобы какая-нибудь бабенка или превращенный в бабенку юнец вытягивал мне каждый пальчик? Почему не считать мне счастливее Муция, протянувшего руку в огонь, как протягивают ее рабу для растирания?» (Сенека. Письма к Луцилию 66, 53 [Сенека 1977, с.120])
(№ 2333). «Как влюбленным, чтобы избавиться от своей страсти, следует избегать всего, напоминающего о любимом теле (ведь ничто не крепнет легче, чем любовь), так всякому, кто хочет погасить в себе прежние вожделенья, следует отвращать и взор, и слух от покинутого, но еще недавно желанного». (Сенека. Письма к Луцилию 69, 3 [Сенека 1977, с.124-125])
(№ 2334). «Когда Гораций Флакк намерен описать человека гнусного и всем известного своею изнеженностью,
Пахнет духами Букилл…
А покажи Букилла теперь: да он покажется вонючим, как козел, и встанет на место того Горгония, которого Гораций противопоставляет Букиллу!» (Сенека. Письма к Луцилию 86, 13 [Сенека 1977, с.183])
(№ 2335). «Грамматик Дидим написал четыре тысячи книг. Я пожалел бы и того, кто прочел столько лишнего! В одних книгах исследуется, где родина Гомера, в других – кто истинная мать Энея, в третьих – чему больше предавался в жизни Анакреонт, похоти или пьянству, в четвертых – была ли Сафо продажной распутницей, и прочие вещи, которые, знай мы их, следовало бы забыть». (Сенека. Письма к Луцилию 88, 37 [Сенека 1977, с.196])
(№ 2336). «Величайший врач, создатель этой науки, говорил, что у женщин не выпадают волосы и не болят ноги. Но вот они и волосы теряют, и ноги у них больные. Изменилась не природа женщины, а жизнь: уравнявшись с мужчинами распущенностью, они уравнялись с ними и болезнями. (21) Женщины и полунощничают, и пьют столько же … И в похоти они не уступают другому полу: рожденные терпеть, они (чтоб их погубили все боги и богини!) придумали такой извращенный вид распутства, что сами спят с мужчинами, как мужчины». (Сенека. Письма к Луцилию 95, 20-21 [Сенека 1977, с.233])
(№ 2337). «Я не говорю о толпах несчастных мальчишек, которых по окончании пира ждут в спальне новые надругательства, не говорю о целом войске юнцов-наложников, разделенном по племенам и мастям, - чтобы все были одинаково гладки, у всех одинаково отрос первый пушок, одинаковы были волосы, - не дай бог, если среди курчавых окажется один с прямыми прядями!» (Сенека. Письма к Луцилию 95, 24 [Сенека 1977, с.233])
(№ 2338). «(1) Ты ошибаешься, Луцилий, если думаешь, будто только наш век повинен в таких пороках, как страсть к роскоши, пренебрежение добрыми нравами и все прочее, в чем каждый упрекает свое столетье. … (2) Некоторые думают, будто деньги были заплачены в том суде, где Клодий обвинялся в тайном блуде с женою Цезаря и в осквернении таинств жертвоприношения … Верно, судьи получили и деньги, но вдобавок (и это куда позорнее денежной сделки!) возможность поблудить на закуску с замужними женщинами и подростками из знатных семей. (3) В самом преступленье было меньше греха, чем в его оправдании. … Я приведу слова Цицерона, так как поверить в это невозможно: (4) «Он пригласил к себе, пообещал, поручился, роздал. Вот уж, благие боги, гнусное дело! Как самую дорогую мзду кое-кто из судей получил ночи с некоторыми женщинами и свиданья с некоторыми подростками из знатных семей» [К Аттику I 16, 5]. (5) Не ко времени сетовать из-за денег, когда главное надбавка!» (Сенека. Письма к Луцилию 97, 1-4 [Сенека 1977, с.242])
(№ 2339). «Взгляни на юношей, которых мотовство вытолкнуло из знатных домов на арену; взгляни на тех дважды бесстыдных, что и сами развратничают, и служат чужому разврату, и у которых ни дня не проходит без пьянства, ни дня без какой-нибудь крупной мерзости, - и тебе станет ясно, что опасаться тут можно скорее, чем надеяться». (Сенека. Письма к Луцилию 99, 13 [Сенека 1977, с.249])
(№ 2340). «Но по мере того как болезнь все больше подтачивает силы, а удовольствия входят в плоть и кровь, одержимый недугом доволен и видом того, на что чрезмерная жадность сделала его негодным, и возмещает собственные наслажденья зрелищем чужих, став поставщиком и свидетелем похотливых забав, которых сам себя лишил невоздержностью. Не так отрадно ему обилие услаждающих вещей, как горько то, что не всю эту роскошь он может пропустить через глотку и утробу, что не со всеми распутными бабами и юнцами может переспать; он печалится, что упускает немалую часть своего счастья оттого, что тело так мало вмещает». (Сенека. Письма к Луцилию 114, 25 [Сенека 1977, с.292])
(№ 2341). «Или, по-твоему, живут не вопреки природе те, кто меняется одеждой с женщинами? Не живут вопреки природе те, кто старается, чтобы отрочество блистало и за пределами должного срока? Есть ли что-нибудь более жестокое и более жалкое? Он никогда не станет мужчиной, чтобы дольше быть утехой для мужчины! Но если ради этой гнусности у него пришлось отнять его пол, почему бы не отнять и возраст?» (Сенека. Письма к Луцилию 122, 7 [Сенека 1977, с.315-316])
(№ 2342). «И в конце концов дело доходит до таких разговоров: «Добродетель, философия, справедливость – все это треск пустых слов. … У тебя нет ни любовницы, ни мальчика, которому даже любовница позавидует; каждый день ты выходишь трезвым; обедаешь ты так скромно, будто должен давать ежедневную запись расходов отцу на одобренье. Это значит не жить, а смотреть, как живут другие…»» (Сенека. Письма к Луцилию 123, 10 [Сенека 1977, с.319])
(№ 2343). «Я считаю вредными для нас и тех, кто под видом стоического учения поощряет наши пороки. Вот что они болтают: «Только мудрец и ученый умеет быть любовником. И в искусстве есть и пить с сотрапезниками мудрец понимает больше всех и только один к нему и пригоден. Исследуем, до какого возраста юноши могут служит для любви». (16) Пусть греческим обычаям это позволено, а мы лучше будем слушать другое: «… Наслажденье – вещь и низменная, и ничтожная, не имеющая никакой цены, общая у нас с бессловесными животными …» (Сенека. Письма к Луцилию 123, 15-16 [Сенека 1977, с.319-320])
Петроний
(№ 2344). «[ Петроний] Возвратившись к порочной жизни или, быть может, лишь притворно предаваясь порокам, он был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса, так что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием. …
[ Рассказ о самоубийстве Петрония] Даже в завещании в отличие от большинства осужденных он не льстил ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому другому из власть имущих, но описал безобразные оргии принцепса, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда и, приложив печать, отправил его Нерону» (Тацит. Анналы XVI 18-19 [Тацит 1993, с.305-306])
«Сатирика»
Перевод А.К.Гаврилова (проза) и Б.Ярхо (стихи). [Сатира 1989, с.131-240]
Роман состоял, видимо, из 20 книг. Гл.1-26 – выписки из кн.14, гл.27-68 («Пир Трималхиона») - полностью кн.15-16, гл.69-141 – выписки из кн.17-20. [с.465]
Из книги XIV
(№ 2345). (8) «Блуждаю это я, - говорит [ Аскилт], - по всему городу, не умея отыскать места, где наш двор, вдруг подходит ко мне некий отец семейства и великодушно предлагает меня сопровождать. Потом ведет темными закоулками, приводит в это самое место и, показав кошелек, делает мне гнусное предложение. Уже блудница вытребовала асс за комнату, уж он и руки ко мне потянул, и не хвати у меня силенок, мог бы я поплатиться…»
Соединив усилия, мы потеснили докучливого»
(9) «Да твой же, - говорит [ Гитон], - не знаю, брат или товарищ прибежал пораньше в снятую нами комнату и вознамерился одолеть мою стыдливость. Я кричать, а он меч вытащил и «коли ты Лукреция, нашелся, - говорит, - твой Тарквиний».
Услыхав это, я потянул руки к Аскилтовым глазам и «что скажешь, - кричу, - шкура ты, волчица позорная, чье смрадно и дыхание?».
Аскилт изобразил напускной ужас, а затем, размахивая руками, возопил что было мочи. «Молчи, - кричит, - ты, гладиатор паскудный, кого из праха отпустила арена! Молчи, ляд полуночный, ты, который и прежде, когда не был еще слабак, ни с одной приличной женщиной не управился и кому я в садах был тем самым братцем, каким теперь служит тебе мальчуган этот на постоялом дворе». [ с.135]