Эта больная любовь
Шрифт:
Он замирает на моей шее, его рот приоткрыт, а язык не отходит от моей плоти. Подняв голову, он смотрит на меня с нечитаемым выражением лица. Я вижу войну в его глазах, когда он представляет себе такую возможность, с толчком и тягой в сердце, которого у него, как он притворяется, нет.
Месть. Владение. Отмщение. Заявление своих прав.
— Убить его — слишком простое искусство, — заявляю я, вздернув подбородок.
Эроу хочет владеть мной, но не может, если жаждет настоящего возмездия. Доверяет ли он мне настолько, чтобы позволить разрушить будущее другого человека с помощью моего тела? Сможет
Подставить и разоблачить человека, претендующего на пост епископа, было бы верхом гибели для всей церкви, общины и общества, и Эроу это знает. Этот институт рухнет, если один из его членов будет разоблачен в истинном свете.
Его челюсть сжимается, а зубы скрежещут, когда он сжимает в кулаке горсть моих волос. Я чувствую боль в его хватке; демоны шепчут ему на ухо. Выпустив глубокий вздох через нос, он ослабляет хватку, его глаза находят мои, и он уверенно заявляет.
— Какой бы ни была твоя месть. Она будет твоей.
40. Глаза выставки
Моя.
Она здесь. Она тренируется. Она превращается во все, что я себе представлял.
Брайони уже неделю живет на моей земле, в моем уединенном домике вместе со мной, эффективно перенимая все доступные трюки и инструменты, которым я ее обучил. Она феноменальный убийца для своего возраста и того короткого времени, что она тренировалась, используя свои сильные стороны, чтобы наносить чистые удары и всегда попадать в цель. Кто бы мог подумать, что у моей маленькой церковной девочки будет такая умелая и твердая рука?
Я ждал, что ее истины сломят ее. Я гадал, не приведут ли они к тому, что она рассыплется. После нескольких дней слез и еще большего количества выпотрошенных деревьев в лесу она, как я и надеялся, избавилась от печали, вызванной тем, что она осиротела, доверив всю свою веру мне и только мне. Человеку, который все еще хранил ее самый большой секрет.
Можно сказать, я манипулировал ею, чтобы она стала такой, какой я хотел ее видеть. Так все и началось. Но на самом деле она сама показывала мне, кто она такая.
Мысль о том, что можно сбить Сэйнта с толку, трахнув его и разрушив безбрачие, которое требуется от священника, не оставляла меня равнодушным. Она — мой цветок. Моя кукла. Моя цель в жизни. Мое существование. И все же, если я хочу, чтобы она стала всем, чем ей положено стать, я должен найти способ позволить ей самой диктовать свою месть. Как она уже говорила мне, она — король своей собственной игры.
Убийство — это слишком простое искусство.
Брайони произнесла эти слова своими ангельскими губами, как будто моя работа была создана не для того, чтобы убивать. Это высказывание наполнило мою грудь гордостью за то, каким маленьким демоном она была. Она мыслила
Я пытался успокоить себя во время наших тренировок. Я пытался обуздать свой хаос, свою жажду боли, но надежды не было. Потребность строить ее, разрывая на части, захлестнула мое существо. Я хотел, чтобы она почувствовала каждую пытку; хотел, чтобы она приняла ее. Я хотел, чтобы она слышала отвратительные, мерзкие и презрительные слова, срывающиеся с моих губ, чтобы она владела ими как своими собственными, черпая силу из их смысла и возвышаясь над ним. Знала, что она действительно ценна в мире, который постоянно принимает количество за качество.
Она — моя богиня. Мой свет. Моя жизнь. И после каждой тренировки я стараюсь доказать ей это. Прикоснуться к ней легко. Это было моей мечтой на протяжении многих лет. Залечивать ее раны, очищать каждую часть моей куклы, которую я испачкал; моя любимая часть. Я мог бы сделать карьеру, заботясь о ее нуждах и укрепляя ее. Я продолжаю бороться с тем, что позволяю ее прикосновениям исцелять меня.
Раскрыть мое насилие было несложно. Я заставил ее случайно встретиться, чтобы она воочию увидела, как епископ обращается со своими самыми желанными учениками. С теми, кого он обхаживает. С теми, кому нужны дополнительные уроки, чтобы принять и осознать то, что он определяет как Святой Дух.
Он поймал меня в ловушку. Я был молод и наивен. Идеальный сломленный мальчик, которого некому было назвать родным, который искал поддержки в лице отца в своей жизни. Он убедил меня, что все, что мы делали за дверями церкви, было только для моего блага. Для моего спасения.
Но я всегда чувствовал, что это неправильно, и просьбы прекратить это только еще больше подстегивали его. Я научился молчать и смиряться с устоями мира, пока наконец не наступил день, когда я сломался.
— Мы рождаемся во грехе, — говорил он мне. — Отдай себя Христу, чтобы очиститься от этих проступков, и тогда, возможно, у тебя появится шанс на истинное искупление.
Единственное искупление, которое я искал сейчас, — это прострелить ему череп, заставив его задохнуться и блевать от собственного отрезанного члена.
Он лишил меня спокойствия. Моей кротости. Он владел ею в нежных ласках, которые дарил. Слово «любовь» обрело новый смысл. Мне нравится, как ты принимаешь своего Господа. Я люблю твое красивое лицо, покрытое Святым Духом. Я люблю тебя, сын, мое дитя Божье, подаренное мне.
Слово, которого я так жаждал, будучи маленьким заблудшим мальчиком, теперь навсегда запятнано. Выгравировано в моем существе как грязное, мерзкое… неправильное.
Я больше не хотел, чтобы меня любили. Я хотел, чтобы меня ненавидели.
Время шло, и ложь о том, что Брайони все еще ищет своих родителей в Африке, скоро рассыплется. Они будут искать ее. Аластор будет искать меня. Мне нужно было больше информации о том, что происходило в городе после нашего небольшого исчезновения. К счастью для меня, глаза и уши уединенного ночного клуба хранят все это.
— Где мы? — спрашивает она с пассажирского сиденья затемненной Audi, ее глаза сморщились в уголках, когда она смотрит вокруг меня, сканируя грязный экстерьер кирпичного здания.