Это был просто сон...
Шрифт:
— Вот, выпейте… — он протянул тонкий стакан, до краев наполненный светло-синим напитком.
Ирина послушно взяла. Ак-лидан помог ей, придержал ей голову, пока она пила. Оставалось только удивляться, почему он нагнал на нее такого ужаса в самом начале. Вполне приятный, вежливый, доброжелательный человек… то есть Оль-Лейран.
— Что вы узнали? — спросила Ирина с надеждой. — Вы ведь уже что-то узнали, правда?
— Видите ли, — доброжелательно сказал Лилайон, — сканирование идет на атомарном уровне. Отсюда, кстати, ваши слабость, тошнота, головная боль… По результатам сканирования выстраивается
Ирина смотрела на него, ничего не понимая. К чему это он? Ак-лидан вздохнул:
— Я должен задать вам несколько наводящих вопросов. Даже не несколько — множество. Это необходимо.
— Спрашивайте, — сказала Ирина. — Я отвечу…
— Некоторые вопросы могут показаться вам бесцеремонными или оскорбительными, — продолжал Лилайон. — Лгать, хитрить, изворачиваться не надо. Просто скажите, что отвечать не будете. Или не можете. Или не хотите. Этого будет достаточно.
— Хорошо, — кивнула Ирина. — Спрашивайте.
— Как давно вы попали на Анэйву? Вы хорошо помните тот день? Не спешите, постарайтесь вспомнить все максимально точно.
Ирина поежилась под покрывалом. Помнит ли она тот день? Еще бы ей было его не помнить!
— Вы должны знать… В тот день было покушение на а-дмори леангроша в аэропорту Сихраува. Вот там, в аэропорту, я и осознала себя. Не пришла в себя, не опомнилась, а именно — осознала… Поначалу я не помнила ничего, даже собственного имени. Я вообще считала, что потерялась в другой стране… у нас, на нашей Земле, много разных стран, и все они между собой отличаются, одни сильнее, другие слабее… понимаете?
— Понимаю, — кивнул ак-лидан. — продолжайте.
— Ну и вот. Я была без очков… я плохо вижу. И лица людей, они были размытыми пятнами для меня. Я решила подойти к кому-нибудь и спросить, где я… попросить о помощи… не знаю… Вот подошла, а это оказался а-дмори леангрош. То есть, это потом только я узнала, что это а-дмори леангрош. А тогда я была без очков и не могла понять, кто он такой. А потом я вдруг ясно и четко увидела одного прохожего. И сразу узнала его. Это был Флаггерс, убийца, — Ирина поневоле вздрогнула, потерла плечо, где давным-давно уже не осталось никакого шрама. — Вот. Меня ранило, я оказалась в госпитале. Пришла в себя, увидела Клаемь. Она мне все и объяснила. Вот примерно так…
— Хорошо. А что было дальше?
Дальше… Ирина начала пересказывать. Удивительно, как много, оказывается, всего уже успело произойти с нею в этом странном чужом мире! И работа нянькой в доме Фарго, и Детский Центр, сайфлопы вместе с Саттивиком Феолэском и сумасбродная девчонка Кмеле, магазин музыкальных инструментов и приключения в ночном парке на пару с Фарго… Ревность Клаемь, подростковая дурь Кмеле.
И Лилома Рах-Сомкэ. Про Лилому рассказывать было очень больно. До слез. Ирина боялась, что ак-лидан начнет смеяться, но он слушал спокойно, внимательно и сочувственно. Он все это знал. И понимал. Приятно рассказывать тому, кто действительно тебя слушает. Пусть даже в силу профессиональных обязательств…
Ирина не подумала, что ее словоохотливость вполне могла быть вызвана тем самым стаканчиком, из которого она пила в самом начале разговора с ак-лиданом…
— Скажите, вам известен социальный статус вашего опекуна?
Не врать… Ирина прикусила губу, но ответила честно:
— Да. Только я… Я сама в информе нашла. Клаемь мне не говорила. Вы ей не скажете?
— Не волнуйтесь, — улыбнулся ак-лидан. — Не скажу… Наш разговор записывается, разумеется, но эта запись останется в моем личном архиве. Ею никто, кроме меня, не сможет воспользоваться. А не в моих интересах кричать о тайнах моих пациентов на каждом перекрестке.
— А если вам прикажут… — начала Ирина.
— Кто?
— Ну… Клаверэль барлаг, например. Или а-дмори леангрош.
— Пусть только попробуют, — с неприятной улыбкой заявил ак-лидан.
Ирина вспомнила, с каким почтением отнесся к врачу шеф анэйвальской спецслужбы. Да, действительно, пусть попробуют. Наверняка, у этого Лилайона есть над ними какая-то власть, причем власть нешуточная.
— Кроме того, — продолжал ак-лидан, — вам, наверное, это не известно. Но мы, Лилайоны, ревностно бережем честь нашего клана. Нарушение правил медицинской этики немыслимо для любого из нас.
— Я вам верю, — сказала Ирина, ей было очень неловко.
— Хорошо. Продолжим? Что было до вашего первого дня на Анэйве. Самое последнее воспоминание, которое относится к вашему миру.
— Последнее?.. — Ирина потерла пальцем переносицу. — Плохо помню… очень плохо. Всю свою прежнюю жизнь… она как в тумане, как за грязным стеклом.
— И все же постарайтесь вспомнить, это важно.
— Я… укачивала сына. Он уснул. Потом пошла на кухню, надо было готовить обед… Не было хлеба. Сказала Рустаму… Рустам — это мой муж… сказала ему, что пойду за хлебом, там магазин совсем рядом, даже дорогу переходить не надо… Взяла пакет, сумочку, деньги, Игорька будить не стала. Он так крепко спал… Вот… вышла за порог, поздоровалась с соседом… Спустилась вниз, и вот там, на дорожке, что-то случилось.
— Что случилось?
— Что-то, — Ирина долго старалась припомнить, что же именно тогда случилось, но ничего не вышло. — Не помню, — сказала она беспомощно. — Я кого-то встретила или увидела или еще что-то. И все оборвалось. Следующее воспоминание — аэропорт Сихраува и Флаггерс, чтоб ему сдохнуть…
— Ну-ну, не надо так категорично, — примиряющее сказал Лилайон. — Сдохнуть — это уже слишком… С соседом, говорите, поздоровались?
— А вы его, что ли, подозреваете? — не выдержала Ирина. — Это учитель истории, очень уважаемый человек, он в нашей школе знаете сколько лет преподает! Еще моя мама у него училась!
— Вы его имя вспомнить можете?
Имя… Имя соседа Ирина вспомнить не смогла, как ни старалась. Но что тут удивляться? Ей стерли память, стерли безжалостно. Вот любимого учителя уже и не вспомнить как следует… Да что там учителя, сына не помнишь уже, не помнишь совсем, только общий образ годовалого малыша. А в деталях, а в подробностях — ничего. И даже фотографий нет, которые могли бы помочь. Даже сотового телефона с сынулькиным голоском! Все, все отняли, разбили, разрушили!
Ирина сердито отерла щеки. Ненавидела, всегда ненавидела плакать при посторонних. Слезы — это знак слабости, а на слабость Ирина не имела права. Тем более, здесь и сейчас.