Это было у моря
Шрифт:
Greensleeves was my delight
Greensleeves was my heart of gold
And who but my lady greensleeves
If you intend to be this way
It does the more enrapture me
And even so I still remain
A lover in captivity
Greensleeves was all my joy
Greensleeves was my delight
Greensleeves was my heart of gold
And who but my lady greensleeves
Greensleeves, now farewell, adieu
God, I pray he will prosper thee
For I am still thy lover true
Come once again and love me
Greensleeves was all my joy
Greensleeves was my delight
Greensleeves was my heart of gold
And who but my lady greensleeves
Greensleeves English folk song.
1.
— Арья, ну давай уже! Сколько можно?
Санса
— Арья я в последний раз тебе говорю, или ты выходишь…
Тут дверь открылась и перед изумленной Сансой предстала младшая сестра в точно таком же как у нее бархатном платье — только синего цвета. Оно сидело на Арье как влитое, подчеркивая округлившиеся формы и Санса с неудовольствием заметила, что грудь у сестры растет быстрее чем у нее самой.
Арья посмотрела на нее исподлобья — ну вот-вот начнёт бодаться.
— Идем что ли? Чур я поеду с тетей!
— Почему ты?
— Не хочу, чтобы Джон ржал.
— Я не думаю, что Джон…
— Тебе что, жалко, что ли? Прокатишься в дядином корвете.
— Ну хорошо. Спускайся, а я захвачу сумку из комнаты. Ты кстати свою не забыла?
— Ну уже нет! — Арья возмущенно замотала головой и отступила на шаг, словно опасаясь, что старшая сестра накинется на нее. — Если глупые дядины требования вынуждают меня влезать в эту идиотскую хламиду, изображая из себя плюшевого дельфина — то и хватит. Еще не хватало вешать на себя какие-то мешки со всякой бессмысленной дрянью внутри! И вообще — мне ничего не нужно.
— Так, а телефон ты куда положишь?
— В карман куртки.
— А когда куртку повесишь?
— Отдам тебе, конечно. Или Джону. У него есть карманы, а ты все равно потащишь этот свой баул, я же знаю. А потом в концертном зале он вообще бесполезен…
Она в сущности права. Санса вздохнула, и покрутив головой, поднялась наверх за сумкой. Арья, лихо стуча низкими каблуками туфель (Сансе пришлось и тут ее уламывать отказаться от привычных кроссовок, отметая аргументы вроде «у меня есть синие кеды, точно в тон платью») спустилась по ступенькам в холл. Там ее заметил Бран и поспешил высказаться на этот счет (Бран оставался дома, что не могло не повлиять на его настроение) Санса слышала, как огрызнулась Арья и как захихикал задержавшийся Рикон. Боги, и им не надоедает все время ерничать и препираться? Санса устало закрыла дверь, отрезая голоса в холле. Подождет здесь, пока они все не выйдут.
Она проверила свой телефон. Звонков не было. Но и не должно было быть — он, наверное, в пути, а дать знать, что она освободилась, и что концерт кончился, должна была сама Санса. Звонить ему Сандор не разрешил. «Ага, ты позвонишь, а я влечу куда-нибудь. Я и без руля не знаю куда тыкать в этой треклятой гремучей звенелке» Они договорились так: она напишет, а он перезвонит, как сможет. Вчерашний их субботний разговор вышел слишком уж коротким: Сандор был ощутимо вымотан дорогой и отвечал на все односложно и с неохотой. Сообщил только, что «на трассе непролазная грязь и можно смело плыть на лодке » Сансу злило, что он пустился в путь по этой оттепели, но на ее заходы Сандор удивленно спросил, что же ему надо было делать — сидеть в столице до весны? Поднимать вопрос о поиске работы там Санса даже не стала: какая разница, все равно же он уже уехал. А потом он такой упертый — и спорить-то бессмысленно, скорее добьешься обратного эффекта. Зачем Сандору понадобилось ехать на север, Санса понять не могла, как не вникала и в большинство решений, принятых им после их расставания. Может,
Санса тяжело вздохнула. Нет, это все не то. Это все эта мерзкая разлука. Когда они были рядом — и спрашивать было без надобности, информация передавалась через взгляд, через прикосновение: одно объятия — и все становилось очевидным. А этот дурацкий телефон только все запутывал. Любая фраза тут же обрастала недосказанностями, рябила двойными смыслами, дразнилась твоей же собственной тупостью. То, что ты говорил, звучало не так и несло в себе не тот смысл, что тебе было важно передать. Что понималось на другом конце связи было вообще загадкой — совсем уж вопиющая реакция была только на откровенные провокации, остальное словно уходило в песок, тонуло в воде. А ты все так же упорно запихиваешь записки в бутылку и вновь бросаешь ее в океан, в надежде, на другом берегу ее отловят, не боясь лезть за плавучим почтовым ящиком в зону прилива и мочить подвернутые по щиколотку штаны, откроют — или разобьют о прибрежный камень, усыпав осколками мягкий песок и наконец прочтут. Если только вода не попала внутрь бутылки, безнадежно смыв и попортив написанное. Если только читающий не забыл язык, на котором написано послание. А если забыл — то может и не знал вовсе, а просто притворялся, что понимает раньше: чтобы не расстраивать тебя и не усложнять себе жизнь? Тогда твоя работа бесполезна и все что ты можешь делать: перестать стараться. Или же продолжать кричать в пустоту.
Все это сложно, горько и запутанно. Пару лет назад Санса даже примерно не представляла себе, насколько жизнь может быть неоднозначной. Что-то придется медитировать над каждой фразой, вымерять каждое слово перед банальным разговором по телефону. Санса привыкла болтать с подружками по сотовому каждый день, слова текли как весенний ручеек: весело, нигде не задерживаясь, обтекая подводные камни и торчащие коряги. А тут она словно продиралась вслепую по чаще — то там, то здесь были ловушки, незаметные в кромешной тьме…
С улицы возмущенно побибикали. Санса подхватила сумку — вот, однако, задумалась — и побежала наружу.
На концерт они приехали вовремя — и даже раньше. Объяснялось это отнюдь не их заслугами в организации: просто Рейегар обманул их относительно времени начала концерта, убавив полчаса. Теперь он с бесстрастным лицом, не отвечая на возмущенные вопросы жены, прошел с виолончелью в помещение за сценой, предназначенное для артистов, оставив их самих разбираться с местами в первом ряду, предназначенными для семей музыкантов. Лианна все еще возмущённо бурча себе под нос о «бессовестных фальшивых обманщиках», рассадила детей: Рейеллу рядом с Сансой, Рикона — к Джону, а Эйка посадила между собой и старшим сыном. Арья примостилась рядом с Сансой — с внешнего края их растянутой семейной ячейки и тут же принялась демонстративно чавкать жвачкой, чем страшно раздражала пожилую даму, сидящую с ней рядом. Заметив это, она начала стараться еще больше, надувая огромные розовые пузыри. Джон прыснул, Санса недовольно покосилась на сестру, а Лианна сделала негодяйке большие глаза и провела вдоль горла ладонью— заканчивай, мол. Арья криво усмехнулась и выдув напоследок особенно огромный пузырь, лопнула его с громким щелчком и проглотила свою злополучную жвачку — пробиться к урнам было невозможно: люди топились у входов, где сбившиеся с ног билетеры не уставали считывать электронными сканерами коды на билетах. Началась серия концертов, посвящённая серии праздников одного из религиозных верований их страны.
На государственном уровне существовала и допускалась свобода вероисповедания— все конфессии были в законе, но на практике все разделялось по зонам. Тут, в предгорье люди больше склонялись к монотеизму, среди простого люда становился все более популярным культ человека-Иисуса. Семья Таргариенов традиционно придерживалась веры предков, но так как Лианна по рождению принадлежала к другой конфессии, то религиозное воспитание детей было пущено на самотек. Потом, дескать, дорастут и сами выберут. В школах почти повсеместно учили именно не основам веры, а скорее давали обзорный экскурс в историю религий в светском ключе. Санса, всю жизнь мыкавшаяся между Культом Семерых и более древним верованием отца, в итоге запуталась и вообще ушла от религии. Да после последних событий не очень-то и верилось — если какие-то боги есть, то они должны быть воистину жестокими.